Мэри Рено - Тезей (другой вариант перевода)

Я подумал, он славный парень и желает мне добра... Однако, как раз этот случай казался странным, непохожим на него. Хоть я и оставил ту девушку у себя - и она мне понравилась, - но узнать, что вокруг все болтают, что я сплю один, - это было унизительно. Я ничего ему не сказал, считая, как и он, что говорить об этом не пристало; да и вообще мы теперь редко разговаривали. Его угрюмость не прошла, а стала еще заметнее... Это было хуже его прежних приступов транса, какая-то новая напасть; парень тосковал, я даже подумал бы, что он болен, если бы не видел, как он лазает по скалам, словно горный лев. Подавленное, измученное выражение, какое было у него в Афинах накануне отъезда, теперь почти не сходило с его лица; он худел, по утрам глаза у него были мрачные; пропадал целыми днями, никто не знал где... Слыша, как о нем спрашивают, я понял, что он пренебрегает даже делами царства: назначает время, забывает об этом и уезжает... Я часто видел со стен, как его колесница мчится по дороге в Эпидавр, словно на призовых скачках; он возвращался заляпанный грязью с головы до пят, но всё так же погруженный в свои невеселые мысли, - и едва вырывался из них, чтоб улыбнуться и поздороваться со мной. А иногда он уходил пешком, и я мог проследить его яркие волосы на тропе, что вела к Зевсову дубу и дальше. Мысленным взором я провожал его туда - за скалу с каменным глазом... Чего он искал? Его там встретят лучше, чем меня?

Однажды его неповоротливый паж поднялся ко мне и неуклюже спросил, не видел ли я его. Надо передать записку от царицы. Я предложил, чтобы он передал ее мне, и он отдал безо всякого. Он был простачок, быть может, а может и наоборот...

Табличка гласила: "Ты совсем оставил Тезея; забыл, что ли, что он твой гость? О себе я уж молчу. Ты обижаешь и оскорбляешь его. Чего ты боишься?"

Я сказал пажу, что улажу это сам, и пошел прямо к ней. Заговорил лишь, когда она осталась одна.

- Что это значит?! Что ты затеяла против Ипполита?.. Так ты держишь свое слово?

Я закончил спокойнее, чем начал, - увидел, что ей нехорошо: прижала руки к горлу, осела... Всё последнее время она хандрила, но наотрез отказывалась ехать в Эпидавр.

- Ладно, ладно, - говорю, - успокойся, я сам виноват. Я должен был знать, что вы никогда не уживетесь; мы оба это знаем, но что теперь толковать?.. Что было - было, и было давно, и она давно умерла... Ты приехала сюда повидать Акама и знаешь теперь, что он в порядке. Старик может помереть со дня на день; я не хочу приносить в дом раздора, в то время когда сыну придется принимать наследство. Через два дня я возвращаюсь в Афины, и ты едешь со мной.

Она мгновение поглядела на меня - и засмеялась; сначала тихий смех, потом громче, громче - и дикий, пронзительный хохот, без остановки, взахлеб... Я позвал ее женщин и ушел. Когда я только женился на ней - я и тогда знал, что она из дряхлого, прогнившего рода, подверженного всяким крайностям. Но мне приходилось думать о царстве...

Ипполита, как обычно, не было. Только к сумеркам он притащился домой, измотанный словно раб на полевых работах, в одежде, покрывшейся в лесу зелеными и бурыми пятнами... Учтивость приветствия не восполняла его пренебрежения ко мне в последнее время; но - помня, что ради меня он терпеливо сносит сварливость мачехи, - я не рассердился; и только сказал ему, что мы уезжаем.

Он начал говорить что-то, но запнулся и умолк. Потом встал на колени, приложил мою руку ко лбу и стоял так - так долго, что я велел ему встать. Он поднялся - очень медленно - и вдруг заплакал. И стоял неподвижно, тяжело дыша, а слезы беззвучно сбегали по щекам... Наконец невнятно сказал:

- Мне очень жаль, отец. Я не знаю, что это такое... Мне жаль, что ты уезжаешь... - Голос его прервался. - Прости меня.

Он поспешно ушел; обернувшись, я увидел, что Акам, который слонялся вокруг в надежде увидеть его, - в последнее время он часто отделывался от малыша и уходил один, - Акам с ужасом посмотрел ему вслед и кинулся бежать в другую сторону. Он слишком почитал своего брата, чтобы не испытать стыда, увидев как тот утратил мужество.

Прошли тот день я ночь и следующее утро... Не помню, как я убил всё это время, - это стерлось. Но незадолго до полудня я вышел в конюшню, чтобы проверить перед дорогой лошадей. Дождя не было, но небо закрывали серые тучи, и ветер, дувший с моря, был промозглым...

Вдруг я услышал высокий, пронзительный женский крик. В первый момент я почувствовал только, что крик сверлит мне голову, - до того я не замечал, что начинается боль. Потом крики стали выплескиваться обрывками, словно сама женщина билась в конвульсиях... Я подумал: "Здорово ее муж колотит"... И тут донесся дикий вопль: "Помоги-и-те! Помоги-и-ите!.." Я узнал голос. Мы с колесничим глянули друг на друга - и, как один, кинулись вперед.

Крики доносились из оливковой рощи за амбарами. Она была посвящена Матери Богов, и там был небольшой алтарь. Среди деревьев, неподалеку от алтарного камня, на земле сидела Федра. Всхлипывая и причитая, она раскачивалась из стороны в сторону и била сжатыми кулаками по земле, потом себе в грудь... Ее волосы были разметаны, у оборванных застежек платья светилось обнаженное тело, а на плечах, на руках и шее красными рубцами отпечатались пальцы, и было видно что это за пальцы.

Я подбежал к ней... Она ухватилась за мои руки, тяжело дыша и бормоча невнятно, - я не мог ничего понять... Попытался ее поднять, но с нее стало сваливаться платье; она выдернула руки, чтобы затянуть на себе пояс, потом кое-как поднялась, придерживая юбку одной рукой, а другой - показала через рощу. Сквозь натужное судорожное дыхание голос прорывался хрипло, будто карканье ворона:

- Там... Там!..

Послышались мужские голоса, топот бегущих ног, звон оружия - это на крик бежала стража. Они еще поднимались к нам, но самые первые услышали ее слова и тут же кинулись дальше меж деревьев, словно гончие по свежему следу... Они перекликались друг с другом, но вдруг их голоса изменились - и, взглянув через рощу, я увидел его.

Он убегал в сторону гор, перелетая через валуны, как олень... И морской ветер раздувал его светлые волосы. Во всей Трезене не было других таких волос.

Я стоял как громом пораженный. Чудовищная боль скользнула из головы и наполнила всё тело, казалось во мне не осталось места ни для чего больше...

Всё вокруг превратилось в шум погони, он стучал в висках... Пока только самые первые поняли, кого они преследуют. Но когда имя дойдет до остальных никто не остановится. Существуют законы, впитанные в самые кости людей, эти законы были на земле уже задолго до принцев...

Я послал кого-то привести служанок царицы, а остальным приказал разойтись и оставить нас вдвоем.

Она кое-как скрепила пряжку юбки... И теперь стояла, ломая руки, раз за разом выкручивая кисти, словно мыла их, мыла - и никак не могла отмыть...

- Быстрей, - говорю. - Никто тебя не услышит. Во имя Зевса, что произошло? Говори.

Она тяжело дышала; с каждым вдохом слышалась дробь стучащих зубов ничего больше. Я еще держал себя в руках, по привычке вершить правосудие.

- Говори скорей, пока его не привели сюда.

Но она только раскачивалась и всё умывала руки... Меня ослепила внезапная вспышка горячего света, я шагнул к ней, встал над нею и рявкнул:

- Говори, женщина! Он сделал это или нет?

- Да!..

Рот у нее остался открытым, и я думал, она снова завопит, - но теперь наконец полились слова:

- Это началось в Афинах, он преследовал меня, но говорил, что это чтобы лечить мне голову... В Афинах я не знала, это здесь он мне сказал, здесь в Трезене, я тогда чуть не умерла от страха... Я не решалась сказать тебе как я могла сказать тебе про твоего сына, что он такой... что он замыслил такое?.. Он хотел меня, о да!.. Но это не всё, это не всё... Это правда, Тезей! Он дал клятву Богине возродить Ее владычество...

Мы были одни в роще возле древнего алтаря; люди, которых я отослал, присоединились к погоне... Казалось, громадные руки давили на мою голову, пригибая ее к земле.

- Он сказал - ему были знамения, что он должен взять в жены дочь Миноса и сделать ее Богиней-на-Земле... Тогда вернется прежнее могущество и мы будем править миром. Я клянусь, Тезей, клянусь этим священным камнем... Тело ее содрогнулось. - Он говорил: "Позволь мне править с тобой и любить тебя, а когда Она позовет меня - я умру легко. Потому что мы будем как боги, нас будут помнить вечно..." Так он говорил!..

Шум погони затих, толпа возвращалась к роще. Он наверняка остановился, чтобы подождать их. "Только не сейчас! - думаю. - Неужели они не могут дать мне немного времени, хоть чуть-чуть?!" Лоб у меня раскалывался. Мне нужно было побыть одному, как нужна вода раненому, но ее голос рвался дальше:

- Я ему сказала: "О, как ты можешь это говорить при живом отце?", а он ответил: "Она прокляла его, и страна больна от этого. Она призывает мужчин и отсылает их, и его время уже прошло"...

Сквозь шум в голове я услышал голоса людей и их дыхание, трудное после бега... Он шел среди них, свободный, и глядел прямо перед собой, как человек, которого ведут на казнь.