Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века
Другой, еще более важный показатель могущества правителя — полученное им право самостоятельных сношений с иностранными державами. Елена Глинская таким правом не обладала. А Борис Годунов на основании особых «приговоров» царя с боярами получил в 1588–1589 гг. привилегию писать от своего имени крымскому хану, императору Священной Римской империи, английской королеве и иным государям[2132].
Означают ли все эти успехи Годунова, что в России 80–90-х гг. XVI в. сложился, наконец, институт регентства? Думаю, на этот вопрос следует ответить отрицательно. Дело в том, что, по существу, неограниченные полномочия были даны лично Борису Годунову; исключительность его положения специально подчеркивали русские посланники за рубежом: так, в 1594 г. посол к персидскому шаху кн. А. Д. Звенигородский при случае должен был объяснить, что «Борис Федорович не образец никому», так как «он государю нашему… шурин, а великой государыне нашей… брат родной и потому в такой чести у государя живет»[2133] (выделено мной. — М. К.). Правление Годунова при царе Федоре Ивановиче не стало впоследствии прецедентом; должность регента так и не появилась в номенклатуре московских придворных чинов. И когда в дальнейшем на троне вновь оказывались монархи, которые по молодости или по состоянию здоровья не могли заниматься государственными делами, тому, кто претендовал на роль правителя, приходилось заново выстраивать отношения с придворной элитой и договариваться с ней о пределах своих полномочий.
Как отметил недавно П. В. Седов, на протяжении значительной части XVII столетия «Россией правили юные и несамостоятельные государи»[2134]. Действительно, основатель династии Романовых Михаил Федорович был избран на царство (21 февраля 1613 г.) в 16-летнем возрасте; столько же лет было его сыну и наследнику Алексею, когда тот в июле 1645 г. занял опустевший после смерти отца трон[2135]. Старшему сыну Алексея Михайловича, болезненному Федору, к моменту вступления на престол (30 января 1676 г.) не исполнилось еще и 15 лет[2136]. После его преждевременной смерти (27 апреля 1682 г.) царем сначала был провозглашен Петр, которому не исполнилось еще и десяти лет, а месяц спустя мальчиков на троне стало двое: в «соправители» Петру по требованию восставших стрельцов был дан его 15-летний брат Иван[2137]. За братьев правила их сестра Софья, но и в упомянутых выше случаях, когда вопрос о формальной опеке не возникал, никто из названных государей не стремился с первых же дней царствования взять всю власть в свои руки.
Так, царь Михаил Федорович сначала вверил управление родственникам матери — боярам Салтыковым, а с 1619 г., с момента возвращения из польского плена его отца, митрополита Филарета (тогда же поставленного в патриархи), он добровольно делил с ним верховную власть. Соправительство было оформлено так же, как в 1530-х гг. это сделала Елена Глинская: в течение 14 лет (до смерти Филарета в 1633 г.) в стране было два «великих государя»: царь и патриарх[2138].
В первые годы царствования Алексея Михайловича всю полноту власти сосредоточил в своих руках его «дядька» (воспитатель) боярин Борис Иванович Морозов. Финансовые эксперименты правителя и его помощников (в частности, введение налога на соль), произвол и мздоимство морозовских креатур привели к июньскому восстанию 1648 г. в Москве. Биограф царя Алексея Михайловича, И. Л. Андреев, проводит параллели между этим бунтом и восстанием москвичей в 1547 г., на исходе эпохи «боярского правления»[2139]. Действительно, черты сходства налицо: всеобщее возмущение против временщиков (в 1547 г. в этой роли, как мы помним, выступали Глинские, а в 1648 г. — Б. И. Морозов и его сообщники), страх и растерянность молодого государя, восприятие происходящего как Божьего гнева за прегрешения правителей и т. д.
Впоследствии, достигнув зрелого возраста, Алексей Михайлович стал много времени уделять государственным делам; он лично руководил Тайным приказом, работал с бумагами и нередко собственноручно писал грамоты-распоряжения[2140]. Но его сын Федор, заняв отцовский престол в 1676 г., вновь передоверил важнейшие дела своим советникам. Как показал в своем исследовании П. В. Седов, реформаторская деятельность начала 1680-х гг. проходила, по существу, без личного участия царя[2141].
Упомянутые выше эпизоды конца XVI–XVII в. возвращают нас к одной из ключевых тем этой книги — к проблеме делегирования власти царя его советникам и к вопросу о месте и функциях государя в российской монархии допетровского времени. Один из выводов данного исследования состоит в том, что повседневное управление страной вполне могло осуществляться и без прямого участия великого князя или царя. ОпытXVII столетия подтверждает это наблюдение: дела шли своим чередом и при юном, и при взрослом государе, даже если последний по каким-то причинам самоустранялся от управленческих забот.
Вообще пора уже отрешиться от мысли, будто при самодержавном строе любой правительственный шаг предпринимался по воле царствующего монарха. Верно то, что все делалось от его имени, но степень реального участия самодержца в государственных делах варьировала в очень широких пределах. С одной стороны, государь мог, подобно Алексею Михайловичу во второй половине 1650-х — первой половине 1670-х гг., вникать в мельчайшие детали административного и военного управления[2142], а с другой — в периоды малолетства или недееспособности царя, нередкие в XVI–XVII вв., его роль сводилась к представительским функциям: присутствию на посольских приемах, участию в церковных церемониях и процессиях. Но значит ли это, что в подобные периоды ослабевала сама самодержавная власть, как порой утверждается в литературе?[2143]
Полагаю, что если под самодержавием понимать не просто неограниченную личную власть царя, а определенный тип государственного устройства, политическую систему, то едва ли можно говорить о каких-то принципиальных изменениях этой системы в зависимости от возраста или умственных способностей лиц, занимавших в XVI–XVII вв. русский престол. Вряд ли, например, есть основания сомневаться в том, что Борис Годунов с конца 1580-х гг. правил вполне самодержавно — от имени и вместо царя Федора Ивановича, который, по иронии судьбы, стал первым в истории России государем, официально принявшим титул «самодержца».
Но обстоятельства могли сложиться и по-другому, если правитель был не в состоянии консолидировать и взять под контроль придворную элиту, расколотую на соперничающие группировки, и если в борьбу «верхов» вмешивалась «третья сила» (будь то провинциальные дети боярские в 30–40-е гг. XVI в. или стрельцы в конце XVII в.). Власть такого правителя оказывалась непрочной и недолгой, а страна оказывалась в состоянии политического кризиса. Первый подобный кризис разразился в эпоху «боярского правления», которой посвящена эта книга. Нечто похожее происходило и в 80-е гг. XVII в., когда на престоле оказались два мальчика — братья Иван и Петр Алексеевичи, от имени которых правила их сестра царевна Софья. Обстоятельства ее прихода к власти вызывают в памяти эпизоды придворной борьбы, предшествовавшие началу правления Елены Глинской. Сравнение двух эпох царского малолетства, разделенных полутора веками, позволяет сделать некоторые наблюдения относительно интересующей нас здесь проблемы регентства.
Сходство между двумя правительницами заметно уже в том, что они обе пришли к власти в кризисной обстановке, использовав с выгодой для себя политическую конъюнктуру. Елена Глинская, как мы помним, стала «государыней», т. е. соправительницей своего сына-государя, после августовских арестов 1534 г. и устранения опекунов-душеприказчиков, назначенных ее покойным мужем Василием III. Царевна Софья в своих политических притязаниях также не могла опереться ни на традицию, ни на завещание прежнего монарха (царя Федора Алексеевича), ни на какой-либо другой правовой акт. Дорогу к власти ей открыло кровавое восстание стрельцов 15–17 мая 1682 г. и последовавшее затем по их требованию провозглашение царями юных Ивана и Петра Алексеевичей (вместо одного Петра, избранного царем еще в конце апреля, сразу после смерти Федора Алексеевича). Но упрочить свое положение правительница смогла только осенью того же года — после казни кн. И. А. Хованского, главы Стрелецкого приказа, с сыном Андреем и после приведения к покорности стрельцов[2144].
Характерны также попытки легитимизировать задним числом власть царевны Софьи — подобно тому, как это делалось в летописании XVI в. в отношении великой княгини Елены. В известном сочинении Сильвестра Медведева, «Созерцании кратком лет 7190, 91 и 92, в них же что содеяся во гражданстве», принятие Софьей на себя бремени власти приурочено к 29 мая 1682 г. и представлено как удовлетворение ею прошения малолетних братьев-царей Ивана и Петра Алексеевичей, патриарха Иоакима и челобитья «всего Московского государства всяких чинов всенародного множества людей». Цари якобы «изволили великого своего и преславнаго Российского царства всяких государственных дел правление вручити сестре своей, благородней государыне царевне и великой княгине Софии Алексеевне, со многим прошением — для того, что они, великие государи, в юных летех, а в великом их государстве долженствует ко всякому устроению многое правление»[2145]. Этот выбор мотивируется в сочинении С. Медведева великой мудростью царевны (при этом обыгрывается значение греческого имени «София»), так что, кроме нее, дескать, «правити Российское царствие никому невозможно». В конце концов Софья милостиво снизошла к прошению царственных братьев и патриарха и к челобитью бояр и «всяких чинов» людей и «той превеликий труд восприяти изволила». Она «указала» боярам, окольничим и всем думным людям «видати всегда свои государские пресветлые очи, и о всяких государственных делах докладывать себе, государыню, и за теми делами изволила она, государыня, сидети з бояры в полате», — пишет С. Медведев[2146].
