Пиратское Просвещение, или Настоящая Либерталия - Дэвид Гребер
Рацимилаху, по-видимому, единственный персонаж в этой комнате кривых зеркал, который на самом деле был королем. Более того, в годы его правления сотоварищам короля, этнической группе занамалата, удалось мало-помалу сделаться самоопределенным, самодостаточным аристократическим сословием, в каковом качестве они оставались по крайней мере в течение последующего столетия. Во второй половине восемнадцатого столетия, однако, они погрязли в склоках, провоцируемых французскими работорговцами с плантаций на Маврикии и Реюньоне; преемники Рацимилаху (Занахари, 1750–1767, Иви, 1767–1791 и Закавула, 1791–1803) оказались не в состоянии управлять ситуацией, в результате чего «королевство» распалось. Историки сходятся во мнении, что эксперимент Рацимилаху в конечном счете провалился. По предположению одних [48], случилось это из-за того, что он не позаботился о надлежащей ритуальной форме, чтобы основать полноценную малагасийскую династию, подобно народу сакалава; по мнению других [49] – из-за огромного спроса на рабов на плантациях Маврикия и Реюньона, который во времена пиратов еще только формировался. Очень скоро подкупленные вожди стали фабриковать поводы для военных действий или даже нападали на свои собственные деревни, чтобы пленниками рассчитаться за долги с французскими работорговцами. В итоге королевство распалось на множество разрозненных, воюющих друг с другом режимов, без труда поглощенных войсками Радамы I в 1817 году. Таматаве сделался вторым городом королевства Имерина и воротами к столице, сохранив эту роль по сей день. Остальная часть территории бецимисарака вскоре приобрела характер, который сохраняла и в колониальный период: местности, где преобладали принадлежащие иностранцам плантации, с которых на мировой рынок поступали гвоздика, ваниль и кофе, перемежались здесь с тихими деревенскими захолустьями, жители которых славились тем, что сопротивлялись любой форме централизованной власти.
Всё это – стандартный набор фактов в книгах по малагасийской истории. Пиратам в них обычно уделяется одна глава, их детям – другая. К тому времени, когда начинается война Рацимилаху с Рамананау, инициатива, как принято считать, перешла к новому поколению. Однако стоит лишь внимательно присмотреться к простой хронологической канве событий (см. приложение), становится ясно, что общепринятая точка зрения просто не может быть верна.
Во-первых, если война за создание Конфедерации бецимисарака действительно продолжалась с 1712-го по 1720 год, как утверждает Мейёр (с чем согласились последующие историки), то пиратские поселения в Сент-Мари и Амбунавуле в это время должны были еще существовать. Во-вторых, весьма непросто представить себе, каким образом возможно приписать детям пиратов ведущую роль в создании союза в 1712 году; если самому Рацимилаху, как говорили, было тогда восемнадцать, то очевидно, что он был личностью исключительной; что же до прочих малата, то из них никто не мог быть старше двадцати одного года, подавляющее же большинство должны были быть детьми, которые в тех самых поселениях проживали вместе со своими родителями. К тому же в самóм исследовании Мейёра в том, как разворачивались события, малата не отведено почти никакой роли.
Мы имеем дело с политическими институтами, основанными малагасийскими политическими деятелями, находящимися в тесном контакте с дееспособными пиратами. В работе Мейёра «белые» никогда не выступают как индивидуумы, личности, но остаются в лучшем случае неким призрачным фоном. На деле же они почти несомненно, по крайней мере опосредованно, были вовлечены в ход событий.
Наконец, наблюдатели-иностранцы того времени отчаянно запутывают клубок ролей Рацимилаху. Говорят, что свои освободительные войны он начал в 1712 году. Однако в самой середине периода войны, в 1715 году, голландские купцы сообщают о ком-то под тем же самым именем (Том Цимилаху) как о главном министре Тоакафо, правителя «королевства» сакалава Буйны – Длинного Дика из повести о Плантейне. Спустя год он, местный вождь в Антигульской бухте, приходит на помощь терпящим кораблекрушение европейцам с Реюньона; однако позже, в 1722 году, мы имеем свидетельства и Гийома Лежантиля, который заявляет, что Рацимилаху – король всего северо-востока, и Климента Даунинга, перед которым он притворяется всего лишь командиром войска самопровозглашенного пиратского правителя в Рантабе. Через одиннадцать лет у иных наблюдателей-французов сложилось впечатление, что он был просто один среди многих вождей в этом регионе. Кто-то, наконец, обоснованно утверждает, что он – «король» всего восточного берега.
Конечно, кто-то из наблюдателей просто заблуждался; однако также ясно, что иногда сами их собеседники – и малагасийцы, и европейцы – изо всех сил старались помогать им оставаться в заблуждении. Так, в 1733 году, Жозеф-Франсуа Шарпантье де Коссиньи, инженер на службе у французской Ост-Индской компании, познакомился в представительстве компании в Антунгильской бухте с неким «королем Болдриджем»: по-видимому, сыном знаменитого короля пиратов из Сент-Мари. Болдридж утверждал, что в регионе существуют еще два короля: Таме Цималау и неизвестный иным источникам де ля Рей. Коссиньи отмечал, что по сравнению с Болдриджем, который был рубахой-парнем, Рацимилаху показался ему человеком с тяжелым и неприятным характером.
Что же было на самом деле? Правда ли, что Рацимилаху действительно лишь контролировал часть этой особой территории? Или Болдридж просто напускал на себя важность, а Рацимилаху раздражался в ответ на его притязания? (И был ли тот Болдридж взаправду потомком Адама Болдриджа? Или, в свою очередь, тоже лгал?)
Трудно сказать что-либо наверняка; по крайней мере, мы очевидно имеем дело с кардинально иным понятием о верховной власти, чем всё, что нам известно из опыта Евразии того времени. Голова губернатора провинции времен Генриха VIII или Сулеймана Великолепного, который отважился бы на такое, незамедлительно оказалась бы на блюде [50]. Я подозреваю, что единственной причиной неопределенности всех обсуждаемых вопросов было то, что ни одно из этих королевств не имело широкой социальной базы – то есть чего-то сверх возможности поставить во фронт пару сотен или же, в исключительном случае, возможно – пару тысяч воинов. Представляется,
