Ганс Бауман - Я шел с Ганнибалом
Он снова протянул руку слоненку. Но тот не захотел больше играть. Тогда Ганнибал повернулся к лагерю и отдал приказ выступать.
13
Все погонщики одобрили решение Ганнибала оставить Арбу со слоненком в лагере, хотя понимали незаменимость в походе каждого слона.
- Он всегда поступает как надо, - сказал Карталон, выразив этими словами всеобщее мнение.
Никого не обеспокоило, что для защиты Нового Карфагена здесь остается тридцать тысяч человек, главным образом лигурийцев, балеар и нумидийцев* под командованием брата Ганнибала - Гасдрубала, и что такая же армия, преимущественно иберийцы, посылается в Африку. В успехе похода никто не сомневался. Наемники верили своему двадцатишестилетнему полководцу и без колебаний отправились в путь по его приказу.
Только слоны перед самым походом вдруг заволновались. Как всегда в предчувствии какой-нибудь перемены, они тесно сдвинулись головами и начали глухо ворчать. Эту особенность слонов, в которой было что-то торжественное, погонщики хорошо знали и боялись им помешать.
- Это их старая привычка, оставшаяся у них еще с тех пор, когда они были свободными, - объяснил мне Кар-талон. - Пусть себе совещаются! В конце концов они сделают все, чего мы от них ожидаем. Они уже давно заодно с нами. Но совсем перестать думать они не могут.
За один день армия продвинулась вперед на расстояние, легко преодолимое за четыре-пять часов. Ганнибал берег силы людей и животных. Мимо города Онусса* он вышел к реке Ибер. Чаще всего он ехал на одной из своих лошадей, все они были вороной масти, горячие. Было очень красиво, когда над их крупом развевался красный плащ. Иногда он ехал на Суре, и тогда Карталон сажал меня на место погонщика, говоря: "Я знаю, что ты ему нравишься".
С Ганнибалом было хорошо, я не чувствовал никакого стеснения. Он любил шутки, и когда говорил о Карфагене, который он покинул девятилетним мальчиком и никогда больше не видел, - он говорил не о клятве перед алтарем Молоха*, а о разных проделках и шутках над рабами своего отца.
- Я часто убегал в порт, и там они искали меня на кораблях.
- И я любил бывать в порту и на кораблях...
- А сейчас?
- Сейчас я люблю слонов.
- Я тоже, - сказал он.
Иногда Ганнибал погружался в молчание, которому не мешал шум движущейся рядом армии. В такие минуты к нему не приближались ни Мономах, ни Магарбал, ни его брат Магон, который был всего на несколько лет старше меня и считался правой рукой Магарбала. Даже Силен в такие минуты его не беспокоил. Я тоже боялся нарушить молчание. Был тих и Сур, он делал все, чтобы избежать окрика. Карталон ехал на Тембо, который еще больше привязался к Суру с тех пор, как с нами не стало Арбы.
Один раз Ганнибал очень удивил меня. Он неожиданно начал говорить. Сперва я подумал, что он рассказывает мне какую-то старинную сказку, но вскоре я поиял, что он признается мне в одном сне, который его преследует.
- Один очень похожий на меня человек, - начал он, - дал мне знак безбоязненно следовать за ним. Позади меня не было ни одного наемника - я был одинок, и вместе с тем я чувствовал позади нечто такое, что во много раз сильнее всей моей армии. Я боялся оглянуться, мне было Страшно...
- Я этому не верю, - вырвалось у меня; я взглянул ему в лицо.
- Слушай дальше, - улыбнулся он. - Я долго не решался оглянуться. Но вдруг мне показалось, что сзади приближается гроза, которая вот-вот ударит меня в затылок, и тогда я заставил себя оглянуться и увидел над собой черную тучу, занявшую половину неба. Как только я на нее взглянул, она разверзлась и выбросила из себя дракона, который полетел на землю, раскачивая горы и вырывая с корнем кусты и деревья...
Внимая словам Ганнибала, я мысленно видел перед собой лесок, вытоптанный Суром и другими слонами, и так как я не знал, как выглядит дракон, то представил его себе черной тучей берсеркеров* с рогами и хищным оскалом.
- Это было как обвал огромной скалы, хоронившей, в своем падении все вокруг, - продолжал Ганнибал, - и чем дальше я следовал за своим странным проводником, тем более я привыкал к мысли о том, что позади меня все погребено; разрушения были такими страшными, что никто не осмеливался встать мне поперек дороги.
- Это армия бешеных германцев, - невольно вырвалось у меня, хотя я вообще-то не хотел говорить. - Это бесноватые.
Я думал, что Ганнибал рассердится, но он только сказал:
- Никому об этом не рассказывай. Пусть это останется между нами.
С того раза я никогда не забывал об этом сне. Я был горд, что, кроме нас двоих, никто о нем не знает.
Во время марша лагерь разбивали редко. Встречавшиеся племена почти не оказывали нам сопротивления. Мы легко преодолевали ущелья и реки. Серьезным препятствием для слонов была только река Ибер. Зато они использовали ее для того, чтобы хорошенько выкупаться. Сур, Тембо и Рокко - три самых больших слона - без колебаний приблизились к обрывистому берегу и так полого стоптали его край, что остальные слоны легко соскользнули в воду. Высоко задирая хоботы, перешли они реку. Только Карлику пришлось плыть.
Некоторые наемники боялись бурной реки больше, чем схватки с врагом. Чтобы помочь им добраться до противоположного берега, Ганнибал дважды сам переплывал реку. Но над водобоязнью солдат он смеяться не позволял.
- Вода - особое дело. Страшнее, если кто-нибудь боится крови, говорил он.
Видно было, как ценен для него каждый воин.
Но один раз он отослал назад три тысячи человек. Когда мы шли через области, населенные илергетами, карпе-танами и баргузиннами, многие еще соглашались идти и дальше - на Рим. Но у подножия Пиренеев пятьсот пе-хотинцев-карпетан тайком покинули лагерь. Дорога на Рим показалась им вдруг слишком долгой. О бегстве пятисот человек доложили Ганнибалу. Все думали, что остальных карпетан - их еще оставалось две с половиной тысячи он повелит охранять, выставив часовых. Но он, наоборот, отослал их домой, и по всей армии было объявлено, что Ганнибал избавился от карпетан потому, что ценит их недостаточно высоко. Тем самым все остальные еще более уверились в своей ценности.
Неподалеку от взморья мы начали переходить Пиренеи. Слонам было легче преодолевать ущелья и горные хребты, чем пехоте и всадникам, и Ганнибал посылал слонов прокладывать дорогу на крутых склонах. Во главе слонов шел Сур, и Ганнибал так уверенно сидел на нем, как будто ехал по знакомой дороге, а не по местам, которых карфагеняне еще никогда в жизни не видели.
Ганнибал отрядил разведчиков по другую сторону гор. Когда мы разбили лагерь возле города Илиберра*, разведчики сообщили, что среди кельтов прошел слух, будто Ганнибал хочет покорить Галлию, и они собрались у города Рускинона*, чтобы преградить нам путь.
Мономах был за то, чтобы смести их в море.
- На этом мы потеряем два дня, не больше, - сказал он.
- И еще несколько тысяч воинов, - холодно дополнил его Ганнибал. - А их нам будет не хватать перед Римом.
Магон предложил растоптать кельтов слонами.
- Мне их жаль, - возразил Ганнибал, не пояснив, кого он имеет в виду - слонов или кельтов. Он отправил в Рускинон послов, говоривших на галльском языке, и велел передать воинственным вождям, что пришел не как враг галлов, а как друг. Это значит, что он готов явиться к ним в лагерь для переговоров безоружным, в крайнем случае, в сопровождении переводчика. Он рад будет также принять их у себя и не будет против, если они придут вооруженными и со свитой.
Вожди пришли. Ганнибал угостил их самыми лучшими блюдами, которые только смогли приготовить его повара. Он не жалел ни вина, ни слов - то и другое ударило гостям в голову. Каждый из них получил в подарок коня и оружие, украшенное драгоценными камнями. Дело зашло так далеко, что один из вождей перешел в армию Ганнибала, а все другие поставили карфагенянам наемников. Дорога на Родан* была открыта. Ганнибал беспрепятственно подошел к стране, которую занимало галльское племя волков, селившееся по обеим берегам Родана.
В последующие дни Ганнибал так отдалился от военных дел, что стал посвящать по нескольку часов в день беседам на греческом языке с Силеном. При этом он восседал на Суре, а Силен ехал рядом верхом на лошади. Иногда Ганнибал диктовал ему по-гречески, и Силен записывал. Позже я узнал от Силена, что Ганнибал диктует ему историю своей жизни.
- Но почему он пишет ее на греческом, а не на своем родном языке? удивился я.
- Потому что он хочет, чтобы его книгу прочли во всем мире, объяснил Силен. - Финикийский язык мало кто знает.
Как-то Ганнибалу пришла в голову мысль, чтобы Силен научил греческому и меня. При этом присутствовал и Карталон, он сразу помрачнел, казалось, что он хочет возразить. Но он отступил; если уж Ганнибал решил, значит, так надо. Впрочем, его недоверие к Силену, столь сильное в лагере, на марше постепенно исчезло. В один прекрасный день он поразил меня своими словами о том, что особенно ценит греков. Конечно, он имел в виду спартанцев, служивших в карфагенской армии, которых Ганнибал всегда держал в авангарде. Карталон считал теперь Силена "одним из наших".
