Лев Рубинштейн - Повести
— А ежели не возьмёт?
— Пойдёшь к монахам, — угрюмо отвечал Ефремов.
С утра до сумерек сидел Алесь над букварём и водил пальцем по страницам.
— «Зело», «иже», «како», «люди», «мыслете»… «3», «И», «К», «Л», «М».
Старинная азбука была трудна. Каждой букве соответствовало слово, начинающееся на эту букву. И все эти слова надо было знать наизусть.
— «Наш», «он», «покой»… «Н», «О», «П»… «Рцы», «слово», «твердо»… «Р», «С», «Т»…
Далеко остались белорусские пущи. Рыжие высокие сосны поскрипывают под ветром. Тишина, безлюдье. Вечером над болотом туман. Коровы мычат, просят, чтоб их подоили. Стучат друг о друга деревянные вёдра. Бабы босые бегут с подойниками.
Там, в глуши, как будто на дне озера, ничто не движется годами. Всё та же изба с соломенной крышей, всё тот же двор и та же собака на цепи. И забор из жердей, и луговина зелёная, и пение птиц.
Брат Ярмола в лаптях копает яму лопатой. Туда, в яму, попрячут хлеб. Сами мужики будут жить в лесу, в землянках. Говорят, война идёт…
Потом красно-жёлтый огонь над избами и столб дыма. Пришёл Алесь со стадом в деревню, и никто не прибежал доить коров. Война пришла.
«Глаголь», «добро», «есть»… «Г», «Д», «Е»…
Алесь заснул над букварём. Светлая копна его волос рассыпалась по столу. Ему казалось во сне, что он слышит не то звук белорусской дудочки-жалейки, не то перезвон московских колоколов.
На троицын день Алесь с Ефремовым пошли в церковь.
Эта была не простая церковь, а великий храм. Храм узорный, со множеством витых куполов, яркий, пёстрый, меньше всего похожий на церковь, а больше всего — на торт, украшенный башенками из разноцветных леденцов.
Это был храм «Покрова Пресвятыя богородицы, что на Рву». В народе его просто называли «Василий Блаженный».
Снаружи он весёлый, чудаковатый и лёгкий. Внутри он тёмный, угрюмый и подавляющий.
В полутьме волчьими глазами горели огни многочисленных лампад. Словно в глубокой пещере или на дне колодца чувствовал себя Алесь в этом храме. Огни свечей бросали слабые отсветы на жёлтые лица певцов.
Молодые монахи пели стройно и уныло. Народа в церкви было много, и у многих был такой же испуганный вид, как у Алеся. В этом торжественном сумраке было страшно — казалось, по храму тяжёлой поступью ходит тень царя Ивана Грозного, любителя казней, — при нём и была построена эта пышная церковь. Когда Алесь с Ефремовым выбрались из тьмы на залитую солнцем Красную площадь, мальчик вздохнул с облегчением.
— Помолился? — спросил Ефремов.
Алесь не отвечал.
— Гляди, а то Поликарпов не возьмёт тебя в ученики. Что с тобой тогда делать?
— Да я молился, Михаила Ефремыч! Как вы приказывали!
Ефремов долго молчал.
— Да хорошо ли быть печатником? — сказал он. — Какова судьба печатников? Знаешь ли ты?
— Плохая?
Ефремов провёл пятернёй по волосам.
— Жил здесь, в Кремле, дьякон Иван Фёдоров. Давно это было, при царе Иване. Надумал российские книги печатать. А до него не было на Руси печатных книг.
Ефремов посмотрел на золотые кремлёвские маковки.
— Его сказнили? — догадался Алесь.
— Нет, не сказнили. А только разбили его стан и всю типографию сожгли. А про него слух пустили, будто он чернокнижник и колдун. И спас свою жизнь только тем, что убежал в Литву.
— Пьяные? — поинтересовался Алесь.
— Нет, — сказал Ефремов, — не пьяные! Попы!
Алесь испуганно на него посмотрел.
— И Поликарпов — поп?
— Какой же он поп! — кисло отозвался Ефремов. — Он жмот. Но дело знает. Книжник и мудрец, слава ему!
Вот какова она, Москва! Ничего не поймёшь в ней! Первопечатника прогнали, а книги печатают. Управитель типографии учёный человек, но жадный. Киприанов умница, но думает больше о своей выгоде. Ефремов не любит попов, но служит им всю жизнь. Да сам царь Пётр, бают, человек толковый, но немилостивый.
«Москва слезам не верит» — вот как говорят в народе. Истинно так!
ПОЛИКАРПОВ
Фёдора Поликарпова раздражал стук. По его разумению, в правильне Печатного двора должно быть тихо и благолепно. Так и было с тех пор, как построили это здание.
На потолке правильни изображён был свод небесный: на голубом поле золотые солнце и месяц, кругом серебряные облака, а под ними звёзды.
Вдоль стен стояли дубовые столы. Каждый справщик сидел в кресле. Перед ним была наклонная доска, на которой лежали листы с оттисками текста. Перед справщиками стояли каменные чаши с чернилами и киноварью, лежали десятки гусиных перьев разных размеров. К работе приступали торжественно, после молебна. Рабочим и подмастерьям раздавали медные деньги на калачи.
Сам Поликарпов был из простых людей. Десяти лет от роду, сиротой безвестным, поступил он учеником в греческую типографскую школу. Питался квасом, мочёным хлебом и луком, учился девять лет грамматике, диалектике, логике, физике, ораторскому искусству, знал греческий и латинский языки да ещё и по-немецки почитывал. На Печатном дворе служил вначале писцом, потом справщиком, а теперь был уже и управляющим.
Жизнь его прошла возле книг. Вначале он их благоговейно раскрывал и читал, медленно водя деревянной указкой по строчкам. Теперь он их сам сочинял и изготовлял.
В правильной палате, как и в палате книгохранительной, царствовала величавая тишина. Мастера, входя в палату, кланялись в пояс. Разговор происходил шёпотом.
Но сейчас эта тишина была нарушена. Внизу, под окнами правильной палаты, за Китайгородской стеной, чинили на Неглинной реке мост.
Весёлый стук топоров и молотков раздавался с утра. Поликарпов то и дело раздражённо поворачивался к окну.
— Беспокойный царь, — шептал он в бороду.
Перед ним лежал лист московской газеты «Ведомости». Жирными старинными буквами было напечатано:
«Из новыя крепости Питербурха пишут, что нынешнего июня в третий день господин генерал Чемберс с четырьмя полками конных да с двумя пеших ходили на генерала Крониорта… Наше войско мост и переправу овладели, наша конница прогнала его в лес, и порубили неприятеля с тысячу человек…»
— Беспокойный царь, — шептал Поликарпов.
— Дозвольте, сударь, войтить, — раздался голос с порога.
Поликарпов нахмурился. Его ястребиные глаза и нос повернулись к двери и в тени сразу определили, кто на пороге стоит.
— Входи, Ефремов, — сказал он.
Ефремов поклонился в пояс иконам, перед которыми теплилось много лампадок. Потом поклонился Поликарпову — не так низко, как иконам, но с почтением.
— Здравствуй, — рассеянно сказал Поликарпов, — просить пришёл?
Его острая бородка уставилась на Ефремова, как указка.
— Ежели дозволите, сударь, я о мальчишке…
— Знаю. Зачем он тебе?
— Мне ученики нужны, — сказал Ефремов.
— У тебя есть ученики — Александров и Петров.
— Мало, сударь мой. Александров и Петров женатые, к делу пришли поздно. Надобно с малых лет учить.
Поликарпов задвигал бородкой.
— Ты, Ефремов, ровно князь какой — подбираешь наследника своему княжеству. Помирать собрался?
— Никак нет, на бога надеюсь. Однако…
— Мастер ты отличный, но хозяин плохой, Ефремов! Добра не скопил, а наследника ищешь.
— Я ищу наследника уменью своему, — тихо отвечал словолитец.
— Покажи мальчишку!
Ефремов открыл дверь пошире. На пороге появился Алесь, золотоволосый, голубоглазый, вымытый, в праздничной рубахе до колен.
— Кланяйся, — приказал Поликарпов, — не так, не так… Сначала богу, потом начальству!
Алесь поклонился и богу и начальству.
— Буквы знаешь? Говори!
— «Аз», «буки», «веди», «глаголь», «добро», «есть»…
— Довольно! С конца читай!
— «Ижица», «фита», «пси», «кси», «я», «о», «ю», «ять»…
— Довольно! Падь сюда! Читай сие!
Алесь покраснел как кумач. Текст, на который указывал сухой палец Поликарпова, был витиеватый и сложный. Над узорными строчками, как птицы, летели чёрные значки.
— Не знаешь?
Сего ради молю вас, читателей,Паче же искусных книжных писателей,Аще кто сю имать переписывати,Потщися прилежно присматривати…
Алесь молчал.
— До разумения книжного тебе далеко, — сказал Поликарпов.
— Дозвольте, сударь, ныне азбука иная будет… — начал было Ефремов.
Но Поликарпов его оборвал:
— Иная? Видел я! В старину таковыми буквами купцы отписывали про женитьбу сыновей…
— Однако государь повелел…
— Государь многое повелел: всем бороды брить, однако мы с тобой в бородах.
За окном, на мосту, дружно грянули молотки.
— Закрой окно! — приказал Поликарпов.
Ефремов закрыл. Поликарпов заходил по палате, позванивая связкой ключей, которую он постоянно носил на поясе.
