Игорь Кузнецов - Засекреченные трагедии советской истории
Используя имевшиеся у СД среди русской эмиграции агентурные подходы к правительственным кругам Франции, Гейдрих добился того, чтобы аналогичная информация дошла до ушей военного министра Эдуарда Даладье. Последний, всерьез обеспокоенный возможностью крутого поворота в политическом курсе Москвы, обратился к руководителю советского посольства в Париже за разъяснением, в какой мере можно верить дошедшим до него слухам о подозрительных связях между немецким вермахтом и командованием Красной Армии.
То, что подобная дезинформация действительно распространилась в Париже, свидетельствует телеграмма тогдашнего полпреда СССР во Франции В. П. Потемкина в наркомат иностранных дел и рассекреченная в 1989 г. в числе других документов, относящихся к «делу Тухачевского»: «Даладье пригласил вашего полпреда для беседы, в ходе которой сказал, что из надежного источника им стало известно о планах германских кругов осуществить государственный переворот в СССР. Предположительно опорой должны служить лица из командного состава Красной Армии, враждебно настроенные к руководителям страны. Германия намерена заключить с новым режимом военный союз, направленный против Франции. Даладье ссылается на то, что такого же рода сведения получены французскими военными кругами от русских эмигрантов. Он предупредил, что более конкретными сведениями не располагает».
Считая, что маневр удался и цель достигнута, Гейдрих приступил к завершающему этапу операции. Он направил особо ответственного сотрудника СД в Прагу. Сотрудник СД имел задание войти в контакт с кем-либо из лиц, близко стоявших к Бенешу, и довести до него информацию о существовании документов, обличавших Тухачевского в причастности к заговору. «Бенеш немедленно сообщил все, о чем ему стало известно, Сталину», — пишет У. Черчилль в своих воспоминаниях. Вскоре посредник Бенеша предложил представителю Гейдриха связаться с сотрудником советского полпредства в Берлине.
Сотрудник тотчас же вылетел в СССР и возвратился со специальным курьером, имевшим полномочия вести переговоры о выкупе фотокопий материалов досье. Названная сумма вознаграждения в размере 500 тысяч марок была немедленно уплачена. Фотокопии документов, якобы хранившихся в сейфе гитлеровской службы безопасности, перекочевала в Москву.
Безусловно, не подлог нацистов вызвал «чистку» и разгул репрессий в офицерском корпусе Красной Армии. К тому моменту аресты среди военных приняли уже широкие масштабы. И сфабрикованные нацистами материалы послужили удобным «основанием» для обвинения в «сговоре» и «измене» высшего командного состава Красной Армии. Грязная фашистская авантюра лишь ускорила наступление роковой развязки в трагической судьбе Михаила Тухачевского.
Развязка
Их было восемь: Маршал Советского Союза М. Н. Тухачевский, командармы 1 ранга И. П. Уборевич и И. Э. Якир, командарм 2 ранга А. И. Корк, комкоры В. М. Примаков, В. К. Путна, Б. М. Фельдман и Р. П. Все они активные участники гражданской войны, видные командиры Красной Армии, отмеченные высокими наградами. Им было предъявлено чудовищное обвинение в измене Родине, шпионаже, вредительстве.
Первыми из них были арестованы комкоры Примаков и Путна. Обоим было предъявлено обвинение в принадлежности к боевой группе троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации. На пятый день после ареста, 25 августа 1936 г., Путна заявил, что участником этой организации не является и об ее деятельности ему ничего неизвестно. Это зафиксировано в протоколе допроса, но вместо подписи Путны следует странная приписка, сделанная им собственноручно: «Ответы в настоящем протоколе записаны с моих слов верно, но я прошу освободить меня от необходимости подписывать этот протокол, т. к. зафиксированное в нем отрицание моего участия в деятельности зиновьевско-троцкистской организации не соответствует действительности».
На следующем допросе, состоявшемся 31 августа, и на очной ставке с Радеком 23 сентября Путна признает, что состоит в организации еще с 1926 г., что, будучи военным атташе в Германии и Англии, встречался с сыном Троцкого Седовым, от которого получал поручения Троцкого организовать террористические акты против Сталина и Ворошилова.
8 деле Примакова зафиксировано, что он до самого мая 1937 г., в течение 9 месяцев, категорически отрицал свою причастность к заговору. На допросе 10–11 сентября 1936 г. признал лишь, что со своими старыми друзьями вел разговоры «носящие характер троцкистской клеветы на Ворошилова, но никаких террористических разговоров не было. Были разговоры о том, что ЦК сам увидит непригодность Ворошилова…».
Но уже 8 мая 1937 г. он пишет Ежову: «В течение 9 месяцев я запирался перед следствием по делу о троцкистской контрреволюционной организации и в этом запирательстве дошел до такой наглости, что даже на Политбюро, перед товарищем Сталиным продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину. Товарищ Сталин правильно сказал, что Примаков — трус, запираться в таком деле — это трусость. Действительно, с моей стороны это была трусость и ложный стыд за обман. Настоящим заявляю, что, вернувшись из Японии в 1930 г., я … начал троцкистскую работу, о которой дам следствию полное показание…».
На допросе 21 мая, отвечая на вопрос, кто возглавлял заговор, сказал: «Якир и Тухачевский… От Якира я слышал отрицательные отзывы о коллективизации. И всегда под видом шуток… Осенью 1934 г. я лично наблюдал прямую прочную связь (?) Тухачевского с участниками заговора Фельдманом, Ефимовым, Корком, Геккером, Гарькавым, Аппогой, Розынко, Казанским, Ольшанским, Туровским. Эта группа и есть основной актив заговора».
Все остальные обвиняемые из этой группы были арестованы с небольшими интервалами в течение второй половины мая 1937 г. Если верить следствию, Корк, Фельдман и дали признательные показания на первых же допросах. Якир и Уборевич некоторое время сопротивлялись.
30 мая Якира допросил сам Ежов. И на следующий день в 21 час Якир написал на имя Ежова: «Я не могу больше скрывать свою преступную антисоветскую деятельность и признаю себя виновным… Вина моя огромна, и я не имею никакого права на снисхождение». 1 июня на 22 листах Якир собственноручно пишет признание и раскаяние. Называет много соучастников заговора. Затем его допрашивают 3, 5, 7 июня.
9 июня ему предъявляют под расписку обвинительное заключение. А 10 июня он пишет большое собственноручное письмо на имя Ежова и заканчивает его так: «Я был в очень хороших отношениях с огромным количеством командиров и политработников… Боюсь, чтобы на этих отношениях не построили на местах обвинения и не создали бы обстановку недоверия».
Вот тут Якир, что называется, как в воду глядел. После суда над ним и его товарищами по несчастью по делу «военно-фашистского заговора» было репрессировано 108 руководящих работников армии и флота.
Уборевич был несколько сдержанней. Письмо Ежову, предусмотренное, по-видимому, сценарием следствия, он тоже написал. Признался, что политику коллективизации считал неправильной и сочувствовал правым; что деятельность Ворошилова, как и все заговорщики, не одобрял; что лично вовлек в заговор 12 человек и, кроме того, рассчитывал в реализации своих планов поражения Красной Армии на других, не посвященных в заговор.
В следственном деле Фельдмана лежит записанный его рукой и, видимо, продиктованный ему план нужных следствию показаний в собственноручном изложении обвиняемых.
Скупее всех на вопросы следствия отвечал Уборевич.
Если верить протоколам, то все следствие по столь тяжкому, чреватому смертным приговором делу, шло без сучка и задоринки. Лишь изредка следователь очень корректно напоминает: «Вы говорите не всю правду». И тут же подследственный выдает еще несколько страниц разоблачительного и самобичующего текста.
Маршал
Тухачевского арестовали 22 мая в Куйбышеве, куда он только что прибыл из Москвы на должность командующего войсками Приволжского военного округа. При обыске были изъяты ордена, маузер, ружье, семь шашек, стереотруба, бинокль.
И сразу после этого в деле следует собственноручное заявление Тухачевского, адресованное капитану госбезопасности Ушакову: «Мне были даны очные ставки с Примаковым, Путна, и Фельдманом, которые обвиняют меня как руководителя антисоветского военно-троцкистского заговора. Прошу представить мне еще пару показаний других участников этого заговора, которые также обвиняют меня. Обязуюсь дать чистосердечные показания без малейшего утаивания чего-либо из своей вины в этом деле, а равно из вины других лиц заговора».
