Метафизика столицы. В двух книгах: Две Москвы. Облюбование Москвы - Рустам Эврикович Рахматуллин
«Цыганская венгерка» – памятник любви Григорьева к Визард, как и последнее стихотворение поэта, написанное в 1867 году, когда Леонида уже двенадцать лет была замужней женщиной.
Арестный дом
В городском арестном доме на Большой Калужской (ныне Ленинский проспект, 12) содержался Сухово-Кобылин, вторично арестованный по делу об убийстве Луизы Симон-Деманш. Содержался с аристократическими привилегиями ежедневного купания в Москве-реке, катания на лодках, прогулок в Лужники, на Воробьевы горы и в Нескучное.
Снова прибавление Арбата
Все говорит нам, что Калужские и Шаболовка облюбованы, если не целиком, то в дальней части, возвышенной и пограничной с Воробьевыми горами. Облюбованы дворянской, не купеческой любовью.
Самая низколежащая часть Москвы, Замоскворечье незаметно переходит на Калужских в самую высокую (чем пользуется Шуховская башня). Нескучное и смежные с ним улицы скорее край Арбата, чем Замосковоречья. Неслучайно кладбище Донского монастыря аристократичнее других.
Кручи Нескучного и Воробьевых гор были нарезаны для самых знатных дачников. С Тургеневыми и Визардами соседствовал сам император Николай. Приобретая Нескучное, он, вероятно, помнил, что на Воробьевых горах с XV до начала XIX века существовал дворец короны.
Наверное, до Воробьевского дворца могла бы дотянуться и опричнина; но Грозный разлюбил это село после пожара и мятежа 1547 года.
Столетия спустя Арбат с его любовями как будто перешагивает через реку. Арбат словно присваивает видимую ойкумену – высокий горизонт заречных гор, а Крымский мост служит для связи между ними.
Но это только первый взгляд. А на второй, Горы перенимают у Арбата роль загородного, заречного холма против холма Москвы. Горы в таком воззрении суть не окраина Арбата, а перенос на новый городской масштаб его переднего, смотрящего на Кремль, фасада. Перенос вдоль киевской дороги, которая сама ушла на этот берег, с Волхонки и Остоженки на Якиманку и Калужскую. Так перешел нагорный Университет, отпочковавшийся от старого, стоящего против Кремля, на кромке Занеглименья. Так же перелетели булгаковские всадники – с крыши Пашкова дома на кромку Гор. Владельческие фабулы Ваганькова и Воробьева долго тождественны как царские: от летописного начала до конца первой династии.
Любовные переживания Калужских улиц и Нескучного дают почувствовать «арбатство» Воробьевых гор.
Всадники
Гений Нескучного граф Алексей Орлов-Чесменский по-своему запечатлел это «арбатство».
Холм Арбата в Средние века принадлежал конному войску, всадникам. Существование Конюшенного государева двора на месте, где теперь Музей изобразительных искусств, с высокой вероятностью определило выбор Арбата для опричнины, войско которой было конным. Усадьбы знаменитейших кромешников ищут вокруг Конюшен. Обслуга конного хозяйства проживала слободами, откуда переулки Старо– и Новоконюшенный. Для XIX века Старая Конюшенная слобода синонимична самому Арбату, дворянскому, затем интеллигентскому. А дворянин есть изначально всадник, конный воин.
Спешившись в Арбате, дворянство снова село на коней вблизи Калужских улиц. Там первым всадником стал граф Орлов, заводчик лучших русских рысаков и устроитель Конной скачки за Шаболовкой.
Берсеневка
Еще один плацдарм Арбата за рекой – верхняя стрелка острова, низменная Берсеневка. Знаменитый Дом на набережной (то есть на Берсеневской набережной) сроднее Арбату, чем Замоскворечью. Недаром дети его сосланных или расстрелянных жильцов причислены к «детям Арбата». И театр в ансамбле дома – почти единственный прижившийся в Замоскворечье, тогда как театральная Москва синонимична Занеглименью. Конечно: лицедейство держится опричной, а не земской почвы.
Отсюда же старинное предание о принадлежности палат Аверкия Кириллова (Берсеневская набережная, 20) Малюте Скуратову. Который, как опричник, гражданствовал в Арбате, а именно в Чертолье, через реку от Берсеневки. Мифический подземный ход между палатами и левым берегом реки в новых редакциях предания ведет не только в Кремль: на территории Пашкова дома раскопан каменный колодец.
Словом, берега Чертолья и Берсеневки связаны тайной связью. Арбат перетекает, перехлестывает через реку.
Объяснение возможно. Арбат дотягивается до старицы – первобытного ложа Москвы-реки, ставшего при Екатерине ложем Водоотводного канала. Если Неглинная впадала уже в эту первобытную Москву-реку, – Берсеневка принадлежала Занеглименью географически.
Глава XXI. Таганка
Второй Кукуй
Уступив Арбату Берсеневку с Нескучным, плебейское Замоскворечье само как будто заступает реку в Заяузье. Можно сказать, Таганка восполняет Замоскворечью утрату Нескучного. Возможно потому, что путь в Рязань и в степи, изначально пролегавший по Замоскворечью, дублирован и обновлен через Таганку.
Но и она неоднородна. Вспоминаются Арбатец на Крутице, Лизин пруд. Да и Арбатец Малый перехлестывал за Яузу: в пору опричнины ему принадлежал отрог Таганского холма Лыщикова гора с великокняжеским монастырем.
А в первой половине XVII века часть Таганки заполнилась дворами иноземцев (вновь родство опричнины с неметчиной). В предполье за Таганскими воротами существовало даже иноверческое кладбище, запечатленное на картах Олеария и Мейеберга. Еще в 1611 году Несвижский план назвал Заяузье Кукуем-городом, хотя ручей Кукуй тек далеко отсюда, в Немецкой слободе. Считается, что иноземцы из Немецкой слободы спускались на Таганку Яузой и что «Кукуй» паролем следовал за ними.
Заяузье. Фрагмент Сигизмундова плана Москвы. 1610
Но ни кукуйцы, ни опричники не помешали на Таганке торжеству традиции. И если острова иного сохранились, то архипелаг они не образуют.
Вероятно, иноземной почвы держится театр на Таганке – одинокий остров лицедейства в этой части города.
Дом Маяковского в Гендриковом переулке. Акварель Б. С. Земенкова. Середина XX века
Коммунальная любовь
Остров любви здесь тоже есть: дом в Гендриковом переулке, 15, за Таганскими воротами, помнит чету Бриков и жившего при них Маяковского.
Коммунистическая любовь втроем особенно вчуже таганскому миру. Память о ней из года в год затягивается старозаветной тканью; музей упразднен. Маяковский все более отождествляется в обыденном понятии с одной Лубянской площадью, где располагал квартирой в те же годы.
Глава XXII. Кузнецкий мост и выше
Маяковский на Лубянке
Люблю Кузнецкий
(простите грешного!),
потом Петровку,
потом Столешников;
по ним
в году
раз сто или двести я
хожу из «Известий»
и в «Известия».
Заданная этими стихами диагональ от Лубянской площади до Страстной размечает еще одно пространство московской любви.
Дом на углу Лубянского проезда и Мясницкой (№ 3/6, во дворе) помнит последнее свидание Маяковского: он застрелился, едва Вероника Полонская вышла на лестницу.
«Дом Фамусова»
На другом конце диагонали, в современном владении «Известий» (Страстная площадь, ныне Пушкинская, 1–3), до 1970-х годов стоял дом, в котором, по мнению Москвы, однажды было сказано: «А все Кузнецкий Мост…»
Когда Михаил Гершензон взял
