Лидия Винничук - Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима
Другой проблемой было добыть и доставить необходимое количество диких зверей для венаций, ведь зверей — львов, тигров, пантер, кабанов — выпускали на арену не десятками и не сотнями, а тысячами. В так называемом Анкирском памятнике — высеченном на мраморе обзоре государственной деятельности Октавиана Августа, составленном от его имени и обнаруженном в древней Анкире (ныне Анкара), — принцепс упоминает об устроенных им 26 раз в цирке, на Форуме и в амфитеатрах боях с дикими зверями из Африки: в этих боях было убито около 3500 животных. Цифра едва ли завышена, ведь и об императоре Тите известно, что при освящении нового амфитеатра — Колизея — он «вывел гладиаторов и выпустил в один день пять тысяч разных диких зверей» (Светоний. Божественный Тит, 7).
Поставками диких зверей в столицу приходилось заниматься наместникам в провинциях, хотя это отнюдь не входило в их обязанности. Так, когда избранный в Риме эдилом Целий Руф обратился к Цицерону, в то время проконсулу, управлявшему Киликией, с просьбой прислать ему пантер для устройства зрелищ, он вполне сознавал, что речь шла об одолжении. Он упрашивает наместника взять на себя эту заботу и распорядиться, чтобы жители Кибиры в Памфилии отловили для него несколько десятков пантер, которые водились там в изобилии. Эдил готов даже прислать своих людей для кормления пойманных животных и для отправки их морем в Италию (Письма Марка Туллия Цицерона, CCXII, 3; CCXXII, 10). Просьбы эти, однако, ни к чему не привели: Цицерон решительно отказал, ибо, как объясняет он своему другу Аттику, «с моим добрым именем несовместимо, чтобы во время моего наместничества кибирцы по официальному приказу ловили зверей» (Там же, CCLI, 21).
Для большинства римлян эти зрелища были излюбленным развлечением. Они ходили в амфитеатры, чтобы насладиться острыми впечатлениями, увидеть экзотических животных, полюбоваться на лучших гладиаторов, имена которых были так же хорошо известны, как сегодня имена спортсменов и эстрадных певцов. Отправляясь в амфитеатр, публика уже знала, кого она увидит в этот день на арене, ведь существовали афиши с полной программой выступлений и именами участников. Этой популярностью отдельных бойцов пользовались в своих целях оборотистые барышники, заранее скупавшие все билеты, чтобы распродать их в розницу по более высокой цене.
Но иным римским интеллектуалам кровавые массовые зрелища были не по душе, и притом по многим причинам. Римские богачи наперебой задавали пышные празднества, устраивали дорогостоящие игры, не жалея никаких средств, дабы завоевать благорасположение сограждан. От богатых и влиятельных людей, таких, как Крассы, Лукуллы, Квинт Гортензий Гортал, Гай Клавдий Пульхр, сын Аппия Клавдия, Публий Корнелий Лентул, наконец, Помпей Великий, старались не отставать и другие, когда становились эдилами. К таким людям Цицерон относился весьма критически — быть может, еще и поэтому он не спешил выполнять просьбу эдила Целия о ловле пантер. Подобное поведение должностных лиц великий оратор и философ называл расточительством, а вовсе не щедростью или широтой души: «Расточительные — это те, кто проматывает свое состояние на пирушки, на раздачу мяса, на бои гладиаторов, на игры и на травлю диких зверей — на все то, о чем память они оставят недолгую или вообще не оставят никакой». О любой трате денег, «цель которой — снискать расположение толпы», Цицерон отзывается резко отрицательно (Цицерон. Об обязанностях, II, 55–57).
Сам же он не находил ни малейшего удовольствия в созерцании кровавых игр на арене. Бои гладиаторов, травли зверей — все это зрелища для черни, собирающие огромные толпы народу. Говоря об играх, устроенных Сципионом Назикой в честь Квинта Цецилия Метелла, Цицерон не без холодной иронии замечает: «Я лично думаю, что большего стечения народа, чем то, какое было во время этих гладиаторских боев, не бывает никогда» (Цицерон. Речь в защиту Публия Сестия, 124–125). Одному из друзей он признается, что вообще тяготится подобными зрелищами, пышность которых его только угнетает. «Как я могу думать что ты жалеешь о том, что не видел атлетов, ты, который отнесся с презрением к гладиаторам, когда сам Помпей признает, что понапрасну истратил на них масло и труд. Остается еще упомянуть о боях с дикими зверями — по два раза в день на протяжении пяти дней. Они были великолепны, никто не отрицает: но что за удовольствие для образованного человека смотреть, либо как слабый человек будет растерзан могучим зверем, либо как прекрасный зверь пронзен охотничьим копьем? Впрочем, если это стоит видеть — ты часто видел это; мы же…не увидели ничего нового. Последний день был день слонов. Он вызвал большое восхищение у черни, у толпы, но не доставил никакого удовольствия; более того, это породило какое-то сочувствие и мнение, что у этого животного есть нечто общее с человеком» (Письма Марка Туллия Цицерона, CXXVII, 2–3).
Добавим, что подобные зрелища бывали и просто опасны, и не только для бойцов, сражавшихся со зверями, но и для прочих. Об одном таком инциденте на арене мы узнаем из эпиграммы Марциала:
Лев, что обычно сносил укротителя смелого палкуИ позволял к себе в пасть ласково руку совать,Вдруг всю покорность забыл, и к нему вернулась такаяЯрость, какой не сыскать и на Ливийских горах.Ибо он мальчиков двух из толпы прислужников юных,Что разгребали комки окровавленной земли,Дико, проклятый, схватив, растерзал свирепо зубами:Рима арена досель зла не видала страшней.Хочется крикнуть: «Злодей, вероломный предатель, разбойник,С нашей волчицы бери к детям пощады пример!»
Марциал. Эпиграммы. II, 75
Поэт явно имеет здесь в виду легендарную волчицу, выкормившую маленьких Ромула и Рема.
Не приходится удивляться, что и в эпоху империи далеко не все римляне находили удовольствие в кровавых развлечениях «…Нет ничего гибельнее для добрых нравов, чем зрелища, вед; через наслаждение еще легче прокрадываются к нам пороки», — пишет Сенека, делясь с Луцилием своими впечатлениями от гладиаторских боев (во время гладиаторских игр давали два представления в день: утром травля зверей, в полдень бои гладиаторов):
«Случайно попал я на полуденное, надеясь отдохнуть и ожидая игр и острот — того, на чем взгляд человека успокаивается после вида человеческой крови. Какое там! Все прежнее было не боем, а сплошным милосердием, зато теперь — шутки в сторону — пошла настоящая резня! Прикрываться нечем, все тело подставлено под удар, ни разу ничья рука не поднялась понапрасну. И большинство предпочитает это обычным парам и самым любимым бойцам! А почему бы и нет? Ведь нет ни шлема, ни щита чтобы отразить меч! Зачем доспехи? Зачем приемы? Все это лишь оттягивает миг смерти. Утром люди отданы на растерзание львам и медведям, в полдень — зрителям. Это они велят убившим идти под удар тех, кто убьет их, а победителей щадят лишь для новой бойни. Для сражающихся нет иного выхода, кроме смерти. В дело пускают огонь и железо (мечами, факелами и ударами бичей возвращали на арену отступавших гладиаторов. — Прим. пер.), и так покуда не опустеет арена. „Но он занимался разбоем, убил человека“. — Кто убил, сам заслужил того же. Но ты, несчастный, за какую вину должен смотреть на это? — „Режь, бей, жги! Почему он так робко бежит на клинок? Почему так несмело убивает? Почему так неохотно умирает?“ — Бичи гонят их на меч, чтобы грудью, голой грудью встречали противники удар. В представлении перерыв? Так пусть тем временем убивают людей, лишь бы что-нибудь происходило» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию, VII, 2–5).
Гладиаторы, допущенные к играм, давали присягу. Сенека иронически комментирует: «…в обязательстве самом позорном стоят… слова: „Даю себя жечь, вязать и убивать железом“. Кто отдает руки внаем для арены, кто за еду и питье платит кровью, — от них берут ручательство в том, что они вытерпят все, хоть и против воли…» (Там же, XXXVII, 1–2). И в этих своих суждениях Сенека был вовсе не одинок: не все в Риме разделяли вкусы и пристрастия массового зрителя. Но императоры по-прежнему старались угодить толпе, откликнуться на ее громкий зов: «Хлеба и зрелищ!»
Когда гладиаторские игры стали так популярны, когда число их участников значительно возросло и в Риме, и в других городах Италии, когда, наконец, зрелища стали длиться часами, тогда уже Бычий форум или любая другая городская площадь перестали годиться для проведения игр, ибо не вмещали всех бойцов, зверей, а главное — зрителей. Пришлось приступить к строительству специальных помещений — амфитеатров, где отныне и проходили подобные зрелища.
Первый амфитеатр в Риме воздвиг в середине I в. до н. э. Гай Скрибоний Курион, предложив оригинальный проект. Эта постройка состояла из двух полукруглых частей, которые могли вращаться (обе части были сделаны из легкого дерева). Разомкнутые, они образовывали два больших театра, а обращенные друг к другу выступали как арена амфитеатра, и тогда зрители рассаживались по окружности со всех сторон площадки. Замысел Куриона удовлетворил далеко не всех. Так, Плиний Старший отзывался о нововведении Гая Скрибония Куриона, желавшего в память о своем умершем отце соорудить нечто, способное превзойти театр Марка Эмилия Скавра, весьма критически, считая эту подвижную конструкцию нелепой и пустой новинкой. Правда, и он признает, что проект Куриона давал некоторые удобства: утром происходили театральные представления сразу в двух театрах, так что актеры на обеих сценах не заглушали друг друга; затем части постройки изменяли свой вид, возникал амфитеатр, где в полдень устраивали гладиаторские бои. «Чему же прежде здесь удивляться? Изобретателю или изобретению? (…) Тому, кто отважился это измыслить, или — совершить, или — приказать, или — послушно исполнить? Превыше всего явится безумие людей, решившихся сесть на столь ненадежные, неустойчивые сиденья. (…) Сколько несчастий могло случиться! (…) И вот весь римский народ, поместившись словно на двух плотах, удерживается только при помощи двух петель и созерцает самого себя борющимся за жизнь, ведь он тут же погибнет, если в какой- то момент расшатаются машины» (Плиний Старший. Естественная история, XXXVI, 117–119).
