Виталий Полупуднев - У Понта Эвксинского (Том 2)
Атамаз снял шлем, тряхнул буйными волосами и наклонился к уху цареву. Савмак повернул голову, продолжая жевать и улыбаться. Его рот блестел от жирной пищи. При повороте головы мощно выпятились мускулы шеи.
- Что случилось, друг мой? Или возжаждал и пришел промочить горло?
- Нет, государь преславный, не то!
По мере того как Атамаз что-то говорил, показывая рукой в сторону пролива, улыбка сбегала с лица Савмака и его яркие, как самоцветы, глаза становились серьезными. Он медленно взял со стола вышитое полотенце и также не спеша вытер им губы и лоб, покрытый каплями пота. Отодвинув от себя горячее мясное блюдо и наполовину опорожненную чашу, Савмак окинул взглядом гостей и, опять улыбнувшись, поднялся и вышел из-за стола. За ним поспешно вскочили соратники, но он жестом усадил их на свои места.
- Пируйте и радуйтесь,- сказал он им дружески,- а я отлучусь ненадолго по делам государственным. Атамаз, ты со мною, а тебе, князь Фарзой, место на пиру. Угощайся и угощай своих соплеменников!
Гости проводили царя глазами. Никто не сказал ничего, но все подумали, что этот величавый муж, сияющий яркими одеждами, всего лишь воин, даже не воин, а портовый грузчик, более того - раб из царских рыбозасолочных ям,- ныне чудом вознесенный на трон Боспора.
- Дивно это,- прошептал Мирак, обращая к соседям свое опаленное солнцем и степными ветрами бородатое лицо,- дивна судьба этого достойного витязя! Он укротил Боспор, как наездник дикую лошадь! Кто, как не сами всесильные боги, дал ему столь чудесный удел?
- Боги предрекли, а народ исполнил их волю! - раздался за спиною звонкий голос.
Мирак обернулся и увидел человека с огромной амфорой, которую тот нес, как ребенка. Лицо виночерпия показалось знакомым, он смешно выворачивал нижнюю губу и подмигивая одним глазом.
- Бунак, шут Палака, ты здесь? - воскликнул Мирак, поднимая брови.
Вместо ответа Бунак налил Мираку огромную чашу душистого вина с пряностями и ягодами. Потом долил чаши другим. Хотел возгласить здравицу царю Савмаку, но застыл с открытым ртом от внезапного крика, что вдруг рассек шум пира, заставив содрогнуться полутемные своды царского дворца. Опьяневшие "ястребы" вскочили, роняя скамьи. Кубки и чаши посыпались на пол со звоном. Сородичи, увидев своего князя, приветствовали его родовым кличем, подняли руки с обнаженными мечами, у кого они были, а то и просто увесистые, крепко стиснутые кулаки.
- Слава князю нашему Фарзою!.. Слава!..
- Воистину князь наш в воде не тонет и в огне не горит!..
Дюжие парни в засаженных и продырявленных скифских шароварах, с толстыми шеями и черными лицами пастухов окружили Фарзоя, кланялась ему и наперебой старались выказать свою радость. От них так и веяло потом, винными парами и тем особым "скифским" духом, который оказался для обоняния культурного князя не только не противным, но вызвал у него яркие воспоминания детства, неразлучные с этими запахами продымленной юрты и плохо выделанной седельной кожи. С бьющимся сердцем, обрадованный и вместе смущенный, Фарзой смотрел на родичей и сам удивился, что сейчас они были для него куда ближе и желанней, чем в прошлом году, когда он вернулся из Эллады. Потому ли, что он сам окунулся с головой в мир простых людей, привык к вкусу и запаху трудового пота, или потому, что заговорило его сердце сколота, но его потянуло к этим людям. Именно к ним, с их простыми разговорами и открытыми душами, туда, в полынные степи, к ночным кострам, к табунам и юртам! Ему захотелось окунуться в сутолоку лихих скачек, набегов, степных игрищ, увидеть свой род "на коне", сильным и грозным, каким он был во времена его отца и дедов.
- Народ не забыл тебя, храбрый князь! В степи песни поют про тебя! Вспоминают тебя как друга и родственника самого Палака, славят ум твой, отвагу твою, меч твой, который жалит как змея, рубит как топор, поражает как молния!
- К тебе приехали, князь, просить тебя - вернись в род свой! Могилы отцов наших зовут тебя!
- Песня поют обо мне?..- растерянно развел руки князь.- Да разве славят в песнях того, кто попал в плен к врагу?
- Славят, князь, славят! - смеялись "ястребы" радостно.- Узнали, что жив ты, и ждут твоего возвращения! Война началась против врагов наших! А ты - здесь!
- Неужели ты примиришься с тем, что в Скифии враг твой Гориопиф правит? А род твой опять нищенствует, каждый норовят обидеть его, насмеяться над ним!..
Странно звучали такие речи для князя, обжигали его сердце, как огнем. Не верить этим простодушным людям не было причин, но и то, что они говорили, казалось сказкой. Он уже хотел сказать теплое слово "ястребам", но поднял глаза и встретился взглядом с Мираком, которого знал как гуляку и спесивого друга Гориопифа. Ему показалось, что в черных глазах главы скифского посольства мелькнула насмешка. И в тот же момент Фарзой увидел себя снова в лохмотьях, прикованным к веслу, и стыд, досада охватили его, потушили в нем радость встречи. "Лучше бы я был убит в ту ночь, когда освободился!"- мысленно вскричал он, желая провалиться сквозь плиты дворцового пола. И вместо хороших слов он поник головой и, присев на скамью, ударяя кулаком по столу.
- Эй, Бунак! - обратился он к виночерпию.- Налей чего-нибудь, да покрепче!
Мирак продолжал смотреть на него своими острыми глазами.
- "Ястребы" правду говорят, - с неожиданной мягкостью заговорил он,- пора тебе, Фарзой, вновь обрести свою родину! Надо вернуться на свой стан после испытаний и горького плена! Скифии нужны добрые витязи, которых любит народ!
Все ответили шумными восклицаниями. Фарзой испытующе всмотрелся в лицо когда-то заносчивого Мирака. Но тот смотрел прямо и доброжелательно.
- Пора нам забыть,- продолжал Мирак, поднимая чашу и окинув глазами своих спутников,- те недомолвки, что бывали между нами в прошлом. Многое открыла перед тобою жизнь и неволя - не так ли?.. И меня тоже кое-чему научила минувшая война. Одна у нас печаль с тобою - о делах сколотских! Народ поднялся против понтийского ига, против наглых херсонесцев, что ныне хотят стать нашими хозяевами и господами! А Гориопифа и Дуланака все ненавидят за то, что врагу продались!
При упоминании о Гориопифе Фарзой сжал кулак и опустил его на расшитую скатерть, залитую вином, словно кровью.
- Почему же вы, родовые князья, не объединились против изменников, если они нелюбы вам и народу? - спросил он.
- Объединяемся, стремимся к этому, да многие погибли, кто в плен угодил, как ты вот... Но не хмурься, князь, тебя помнят в Скифии, и слава о тебе идёт!
- Разная слава бывает,- с досадой отозвался Фарзой, окидывая застольников хмурым взглядом.
- О хорошей славе говорю, князь,- громко возразил Мирак,- все подтвердят это!
- Верно, верно,- подхватили "ястребы", а за ними и остальные члены посольства,- поедем, князь, с нами, постоим за народ и за могилы отцов наших!
- Изгоним из степей врагов и восславим племя царских сколотов! выкрикнул задорно молодой воин.
- Гуляйте сейчас! - отозвался Лайонак, заметив, что крестьянские представители зашептались: им не совсем по душе пришлись последние слова.Ешьте и пейте! Потом будете решать дела ваши. Всем известно, что ничего не пожалеет царь Савмак для дружбы со степной Скифией!.. Эй, Бунак, тащи еще амфоры, давай вина! Пусть горькое будет, лишь бы покрепче!
В стороне сидел Зенон, рядом с ним храпел Оронт, уже сраженный винными парами. Старый учитель сквозь дымку опьянения не переставал наблюдать шумное собрание тех, кто вчера или немного раньше вырвался из душной полутьмы эргастериев, оставил кирку землекопа, лопату чистильщика сточных ям или топор плотника с судостроительных верфей. Тех, которые освободились от ржавых цепей и ударов сыромятного бича, сбросили вшивые лохмотья и натянули на зудящие плечи тонкошерстные ткани, окрашенные красной финикийской краской. Воин и раб Савмак, его друзья и соратники ни в чем не уступят, прежним вельможам! Более того если сравнить этих новых владык Боспора со старыми, то они своими молодыми лицами, широкими плечами и огненными глазами, в которых светятся ум и отвага, уже затмили своих противников. Ехидные старцы, выжившие из ума вельможи, развратные женщины и хилые отпрыски Спартокидов - вот кто стоял над ними вчера. Страстные в борьбе и веселые на пиру молодые парни, крепкие как камень мужи, вроде Абрага или Пастуха, а за ними неистовая и бесчисленная толпа отчаянных людей заменили собою опустившихся фракийцев и диких дандариев и стали крепкими ногами на пантикапейском холме. И если Перисад и его власть оказались сметенными, как мусор, в одну ночь жилистыми руками этих бесстрашных людей, то где та сила, которая смогла бы согнуть новую власть?! В голову старику приходила Фанагория, видимо сейчас объятая страхом, потом Митридат, которому едва ли спится спокойно после того, как Диофант прислал ему подобранную на площади голову Перисада в виде страшного свидетельства о событиях в Тавриде...
