Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe

Вообще здeсь былъ нeкiй новый видъ того совeтскаго интернацiонала -интернацiонала голода, горя и нищеты, -- нивеллирующiй всe нацiональныя отличiя. Какой-то грузинъ -- уже совсeмъ проeденный туберкулезомъ и все время хрипло кашляющiй. Утверждаетъ, что онъ сынъ доктора, разстрeляннаго ГПУ.

-- Ты по грузински говоришь?

-- Н-не, забылъ...

Тоже... руссификацiя... Руссификацiя людей, уходящихъ на тотъ свeтъ...

___

Разговоръ шелъ какъ-то нервно: ребята то замолкали всe, то сразу -наперебой... Въ голову все время приходило сравненiе {417} съ рыбьей стайкой: точно кто-то невидимый и неслышный командуетъ... И въ голосахъ, и въ порывистости настроенiй, охватывающихъ сразу всю эту безпризорную стайку, было что-то отъ истерики... Не помню, почему именно я одному изъ ребятъ задалъ вопросъ о его родителяхъ -- и меня поразила грубость отвeта:

-- Подохли. И хрeнъ съ ними. Мнe и безъ родителевъ не хуже...

Я повернулся къ нему. Это былъ мальчишка лeтъ 15--16-ти, съ упрямымъ лбомъ и темными, озлобленными глазами.

-- Ой-ли?

-- А на хрeна они мнe сдались? Живу вотъ и безъ нихъ.

-- И хорошо живешь?

Мальчишка посмотрeлъ на меня злобно:

-- Да вотъ, какъ хочу, такъ и живу...

-- Ужъ будто? -- Въ отвeтъ мальчишка выругался -- вонюче и виртуозно...

-- Вотъ, -- сказалъ я, -- eлъ бы ты борщъ, сваренный матерью, а не лагерную баланду. Учился бы, въ футболъ игралъ.. Вши бы не eли.

-- А ну тебя къ.... матери, -- сказалъ мальчишка, густо сплюнулъ въ костеръ и ушелъ, на ходу независимо подтягивая свои спадающiе штаны. Отойдя шаговъ десятокъ, оглянулся, плюнулъ еще разъ и бросилъ по моему адресу:

-- Вотъ тоже еще стерва выискалась!..

Въ глазахъ его ненависть...

___

Позже, по дорогe изъ колонiи дальше на сeверъ, я все вспоминалъ этого мальчишку съ его отвратительнымъ сквернословiемъ и съ ненавистью въ глазахъ и думалъ о полной, такъ сказать, законности, о неизбeжной обусловленности вотъ этакой психологiи. Не несчастная случайность, а общество, организованное въ государство, лишило этого мальчишку его родителей. Его никто не подобралъ и ему никто не помогъ. Съ первыхъ же шаговъ своего "самостоятельнаго" и мало-мальски сознательнаго существованiя онъ былъ поставленъ передъ альтернативой -- или помереть съ голоду, или нарушать общественные законы въ ихъ самой элементарнeйшей формe. Вотъ одинъ изъ случаевъ такого нарушенiя:

Дeло было на базарe въ Одессe въ 1925 или 1926 году. Какой-то безпризорникъ вырвалъ изъ рукъ какой-то дамочки каравай хлeба и бросился бeжать. Дамочка подняла крикъ, мальчишку какъ-то сбили съ ногъ. Падая, мальчишка въ кровь разбилъ себe лицо о мостовую. Дамочка подбeжала и стала колотить его ногой въ спину и въ бокъ. Примeру дамочки послeдовалъ и еще кое-кто. Съ дамочкой, впрочемъ, было поступлено не по хорошему: какой-то студентъ звeрской пощечиной сбилъ ее съ ногъ. Но не въ этомъ дeло: лежа на землe, окровавленный и избиваемый, ежась и подставляя подъ удары наиболeе выносливыя части своего тeла, мальчишка съ жадной торопливостью рвалъ зубами и, {418} не жуя, проглатывалъ куски измазаннаго въ крови и грязи хлeба. Потомъ окровавленнаго мальчишку поволокли въ милицiю. Онъ шелъ, всхлипывая, утирая рукавомъ слезы и кровь и продолжая съ той же жадной спeшкой дожевывать такой цeной отвоеванный отъ судьбы кусокъ пищи.

Никто изъ этихъ дeтей не могъ, конечно, лечь на землю, сложить руки на животикe и съ этакой мирной резиньяцiей помереть во славу будущихъ соцiалистическихъ поколeнiй... Они, конечно, стали бороться за жизнь -единственнымъ способомъ, какой у нихъ оставался: воровствомъ. Но, воруя, они крали у людей послeднiй кусокъ хлeба -- предпослeдняго не имeлъ почти никто. Въ нищетe совeтской жизни, въ миллiонныхъ масштабахъ соцiалистической безпризорности -- они стали общественнымъ бeдствiемъ. И они были выброшены изъ всякаго общества -- и оффицiальнаго, и неоффицiальнаго. Они превратились въ бeшенныхъ волковъ, за которыми охотятся всe.

Но въ этомъ мiрe, который на нихъ охотился, гдe-то тамъ оставались все же и дeти, и родители, и семья, и забота, кое-какая сытость и даже кое-какая безопасность -- и все это было навсегда потеряно для вотъ этихъ десятилeтнихъ, для этихъ дeтей, объявленныхъ болeе или менeе внe закона. Во имя психическаго самосохраненiя, чисто инстинктивно они вынуждены были выработать въ себe психологiю отдeльной стаи. И ненавидящiй взглядъ моего мальчишки можно было перевести такъ: "А ты мнe можешь вернуть родителей, семью, мать, борщъ? Ну, и иди къ чортовой матери, не пили душу"...

___

Мальчишка отошелъ къ другому костру. У нашего -- опять воцарилось молчанiе. Кто-то предложилъ: спeть бы... "Ну, спой". Юдинъ изъ мальчиковъ лихо вскочилъ на ноги, извлекъ изъ кармана что-то вродe кастаньетъ и, приплясывая и подергиваясь, задорно началъ блатную пeсенку:

За что мы страдали, за что мы боролись,

За что мы проливали свою кровь?

За накрашенныя губки, за колeни ниже юбки,

За эту распроклятую любовь?..

"Маруха, маруха, ты брось свои замашки,

Они комплементируютъ мине".

Она ему басомъ: "иди ты къ своимъ массамъ,

Не буду я сидeть въ твоемъ клубe"...

Забубенный мотивъ не подымаетъ ничьего настроенiя. "Да брось ты"! Пeвецъ артистически выругался и сeлъ. Опять молчанiе. Потомъ какой-то голосокъ затянулъ тягучiй мотивъ: {419}

Эхъ, свистокъ, да братокъ, да на ось,

Насъ опять повезетъ паровозъ...

Мы безъ дома, безъ гнeзда, шатья безпризорная...

Пeсню подхватываютъ десятки негромкихъ голосовъ. Поютъ -- кто лежа, кто сидя, кто обхвативъ колeни и уткнувъ въ колeни голову, кто тупо и безнадежно уставившись въ костеръ -- глаза смотрятъ не на пламя, а куда-то внутрь, въ какое-то будущее -- какое будущее?

...А я, сиротинка,

Позабыть отъ людей.

Позабытъ, позаброшенъ

Съ молодыхъ раннихъ лeтъ,

А я, сиротинка,

Счастья, доли мнe нeтъ.

Ахъ, умру я, умру я,

Похоронятъ меня -

И никто не узнаетъ,

Гдe могилка моя.

Да, о могилкe не узнаетъ, дeйствительно, никто... Негромко тянется разъeдающiй душу мотивъ. Посeрeвшiя дeтскiя лица какъ будто всe сосредоточились на мысляхъ объ этой могилкe, которая ждетъ ихъ гдe-то очень недалеко: то-ли въ трясинe ближайшаго болота, то-ли подъ колесами поeзда, то-ли въ цынготныхъ братскихъ ямахъ колонiи, то-ли просто у стeнки ББК ОГПУ...

-- Сволота пришла! -- вдругъ говоритъ одинъ изъ "колонистовъ".

Оборачиваюсь. Во главe съ Ченикаломъ шествуетъ штукъ двадцать самоохранниковъ. Пeсня замолкаетъ. "Вотъ сколопендры, гады, гадючье сeмя"...

Самоохранники разсаживаются цeпью вокругъ площадки. Ченикалъ подсаживается ко мнe. Ребята нехотя подымаются:

-- Чeмъ съ гадами сидeть, пойдемъ ужъ копать, что-ль...

-- Хай сами копаютъ... Мы насаживаться будемъ, а они -- сидeть, да смотрeть. Пусть и эта язва сама себe могилу копаетъ...

Ребята нехотя подымаются и съ презрительной развалочкой покидаютъ нашъ костеръ. Мы съ Ченикаломъ остаемся одни. Ченикалъ мнe подмигиваетъ: "вотъ, видали, дескать, что за народъ"... Я это вижу почище Ченикала.

-- А вы зачeмъ собственно свой отрядъ привели?

-- Да что-бъ не разбeжались.

-- Нечего сказать, спохватились, мы тутъ ужъ три часа.

Ченикалъ пожимаетъ плечами: "какъ-то такъ очень ужъ скоро все вышло"...

___

Къ обeденному часу я выстраиваю ребятъ въ колонну, и мы возвращаемся домой. Колонну со всeхъ сторонъ оцeпили самоохранники, вооруженные спецiальными дубинками. Я иду рядомъ {420} съ колонной. Какой-то мальчишка начинаетъ подозрительно тереться около меня. Мои наружные карманы благоразумно пусты, и я иронически оглядываю мальчишку: опоздалъ... Мальчишка иронически поблескиваетъ плутоватыми глазками и отстаетъ отъ меня. Въ колоннe раздается хохотъ. Смeюсь и я -- нeсколько дeланно. "А ты, дядь, въ карманe пощупай." Я лeзу рукой въ карманъ.

Хохотъ усиливается. Къ своему изумленiю, вытаскиваю изъ кармана давеча спертый кисетъ. Но самое удивительное то, что кисетъ полонъ. Развязываю -махорка. Ну-ну... Спертую у меня махорку мальчишки, конечно, выкурили сразу -- значитъ, потомъ устроили какой-то сборъ. Какъ и когда? Колонна весело хохочетъ вся: "у дядьки инструктора махорка воскресла, ай да дядя... Говорили тебe -- держи карманъ шире. А въ другой разъ, дядь, не корчи фраера"...

-- Съ чего это вы? -- нeсколько растерявшись, спрашиваю я у ближайшаго "пацана".

Пацанъ задорно ухмыльнулся, скаля наполовину выбитые зубы.

-- А это у насъ по общему собранiю дeлается, прямо какъ у большихъ.

Я вспомнилъ повeшеннаго сомоохранника и подумалъ о томъ, что эти дeтскiя "общiя собранiя" будутъ почище взрослыхъ...

Въ хвостe колонны послышались крики и ругань. Ченикалъ своимъ волчьимъ броскомъ кинулся туда и заоралъ: "колонна-а, стой!" Колонна, потоптавшись, остановилась. Я тоже подошелъ къ хвосту колонны. На придорожномъ камнe сидeлъ одинъ изъ самоохранниковъ, всхлипывая и вытирая кровь съ разбитой головы.

"Камнемъ заeхали", -- пояснилъ Ченикалъ. Его волчьи глазки пронзительно шныряли по лицамъ безпризорниковъ, стараясь отыскать виновниковъ. Безпризорники вели себя издeвательски.