Евгений Тарле - Северная война и шведское нашествие на Россию
Карл XII никогда не стремился какими-нибудь пышными фразами хоть немного прикрыть полное свое равнодушие к участи своих верноподданных, которым так дорого приходилось окупать своей кровью и достоянием похождения их владетеля в далеких краях, Карл, вступивший на престол подростком и унаследовавший трон после нескольких крупных деспотов, утвердивших неограниченную власть в Швеции, никогда и не подозревал, что подданные могут иметь свою волю, свои интересы и что вообще должно хоть как-нибудь с ними считаться. К этому прибавлялось крепко сидевшее в Карле XII полное убеждение в божественном происхождении монархической власти. Это ему с юных лет крепко вдолбило в голову придворное духовенство. Он был еще всецело человеком традиций XVII столетия и только потому не повторял слов своего современника Людовика XIV: "государство — это я", что ему и в голову не могло прийти, что кто-нибудь в состоянии в этом усомниться. Да и, кроме того, Карл был молчалив и не умел отпускать эффектные фразы. В нем ничего не было и от позднейшей приторной и фальшивой сентиментальности времени "просвещенного абсолютизма". Король Карл XII всю жизнь прожил в спокойной уверенности что "все для короля и посредством короля", функция которого — приказывать, требуя от подданных все, что ему угодно, а их дело исправно выполнять приказы.
Вот, проиграв под Полтавой войну, уничтожив свою армию, погубив навеки великодержавное положение Швеции и разорив дотла свой народ, сидит он в Бендерах, сидит уже полтора года и начинает сердиться, но отнюдь не на себя самого, а на государственный совет в Стокгольме, который почтительно, но настойчиво доносит ему о растущей нищете, о разорении страны, и о ее истощении бесконечными наборами и поборами. Королю кажется, что это, наконец, становится досадным и совсем излишним: "Что касается состояния нужды в нашем отечестве, то ведь это уже столько раз повторялось, что было бы достаточно, если бы об этом сообщали как можно короче, — так ли обстоит дело, как прежде, или же еще хуже. Таким способом нам бы в достаточной степени напоминали о деле, которое и кроме того достаточно известно, однако не может-быть поправлено как-нибудь иначе, чем если мы себе промыслим почетный и выгодный мир. Но такого мира нельзя добиться печальными докладами". Карл знал, что стокгольмский совет убежден, что после Полтавы нелепо думать, будто можно заставить Петра отказаться от завоеванной Прибалтики. Король знает, что усталая страна жаждет мира, и он сердится: "… нужно сломить высокомерие неприятеля… Мы убеждены, что вы тоже были бы такого мнения, если бы вы услышали, как тут обстоят дела, и что вы никогда не пришли бы снова к мысли, что должно купить позорный мир ценой потери нескольких провинций. Мы никогда не дадим нашего согласия на это, как бы ни складывались обстоятельства… Никто, желающий называться честным патриотом, не должен стараться о таком мире, скорее он должен советовать уж лучше отважиться на самое крайнее, чем позволить, чтобы государство или его провинции хоть в малейшей степени были уменьшены, особенно в отношении к России".[611]
Напротив, Карл надеется "с помощью всевышнего" вернуть все, что попало в руки русских, и, мало того, "принудить их к такому миру", чтобы они еще уплатили ему, Карлу, справедливое вознаграждение "за причиненный ущерб и испытанное шведами правонарушение". Это письмо должно было показать Стокгольму и Швеции, что война не только не окончится вскоре, но и никогда при жизни и царствовании Карла не окончится и что Швеции суждены еще долгие годы страданий и нищеты и новых территориальных потерь.
Так и случилось в действительности. Русская победа в Северной войне и окончательное признание Швеции побежденной страной были после Полтавы неотвратимы.
3
В течение всей Северной войны Россия боролась сначала за свое существование, за свою национальную свободу и честь и за свое будущее. После Полтавы непосредственная угроза безопасности России, конечно, отодвинулась в весьма далекое и туманное будущее. Неосмысленный авантюризм терзаемого мучительным стыдом и бессильным гневом Карла XII заставлял его затевать злобные ссоры с визирями и султаном, которых он тщетно убеждал об одолжении: чтобы они дали ему тысяч сто турецкого войска, и он поведет их в Польшу, в Украину. Ручательство за успех — полное! Правда, даже не очень доброжелательные к России английские авторы давно уже признали, что все поведение Карла после Полтавы было поведением сумасшедшего человека.[612]
Но ведь не в личном авантюризме Карла было дело, шведская аристократия и значительная часть рядового среднего дворянства и часть купечества продолжали поддерживать политику продолжения войны. Признать, что Швеция после восьми с лишком лет победоносной борьбы, после долгих кровопролитий и разорительных нескончаемых трат вдруг так много потеряла безвозвратно и что кончилось ее вековое великодержавие, кончилось обладание хлебородной Балтикой, и она сразу же вернулась к тем уже забытым временам, когда она была заключена в свои скудные скалистые пределы, — было слишком трудно переносимо.
Если фантастичными могли представляться планы нового похода с помощью турок и татар в глубь русской суши, то еще вовсе не считались утраченными и проигранными шансы войны на море. Одолеть Петра на море так, как король Карл мечтал одолеть его в Москве, конечно, было нельзя. Но заставить его отказаться по крайней мере хоть от части прибалтийских провинций, отнятых им у Швеции, представлялось возможным. Слухи об усилиях царя создать военный флот пока еще не пугали. Флот в Швеции был сильный, ее моряки не уступали в храбрости, выдержке, дисциплине лучшим пехотным и кавалерийским королевским полкам.
А кроме того, могли оказаться в будущем правильными расчеты на поддержку со стороны иностранных держав. Франция уже была союзницей, Англия могла стать ею завтра. Датчане были и остались врагами, но с голландцами можно было установить со временем дружеские отношения. При изменившихся условиях могла выступить и колеблющаяся и опасающаяся Турция. А главное — при перенесении борьбы с суши на море война затягивалась, не сопровождаясь никакими особыми опасностями для Швеции: высадка русских войск в Швеции, когда громадная территория Финляндии защищает ее своими пространствами на суше, а шведский флот — с моря, представлялась еще невозможной. И при затяжке войны дипломатическое и военное вмешательство других держав в пользу Швеции становилось вполне мыслимым.
Вывод в правящих кругах Швеции был сделан: хуже того мира, который предлагает царь, ничего быть не может, а продолжение войны дает шансы на более приемлемые условия и не грозит существованию страны.
Были, правда, голоса и в стокгольмском совете и за его стенами, выражавшие много опасений и вовсе не считавшие продолжение войны безопасным для Швеции. Но они были в меньшинстве. Весь правительственный аппарат во главе с представительницей отсутствующего короля принцессой Ульрикой Элеонорой был против заключения мира.
Но все они жестоко ошиблись. Для России отказ от прибалтийских приобретений, которые она всегда считала лишь возвращением стародавних русских владений, был равносилен ликвидации того необходимого, великого дела, без которого Московское царство никак не могло ни дышать свободно, ни жить спокойно, ни торговать и сноситься с Европой так, как это уже явственно требовалось экономическим развитием. Будет ли Петербург новой европейской столицей или Москва превратится с течением времени лишь в обширную зависимую провинцию, останется ли море навсегда недоступным для русского народа только потому, что в старое время у него были насилием отняты Ивангород, Колывань, Ям, Копорье, Юрьев, Корела и берега Балтики, где он раньше уже был, или ему удастся приобщиться к тем нациям, для которых море — один из необходимых элементов их экономического процветания, — вот какой вопрос ставился для России этим упорством Карла XII, сидящего в Бендерах, и правящих кругов Стокгольма, которые в лице влиятельнейших своих представителей продолжали поддерживать короля.
Царь прекрасно понял, что шведы возлагают надежды: 1) на отсутствие у России сильного флота; 2) на дипломатическую и военную помощь иностранных держав, 3) на время, которое необходимо для создания обстановки и условий, которые могут повести к этому вмешательству. Но Петр решил сделать именно время фактором, который будет работать не на Швецию, а на Россию, потому что даст ему возможность создать сильный флот. Сильный флот и крайне затруднит всякую иностранную интервенцию в пользу Швеции и сломит шведское сопротивление.
Таким образом, для России вся проблема войны сводилась после 1709 г. к скорейшему созданию военного флота на Балтийском море, чтобы сломить упорного врага на море так, как он был сломлен под Полтавой.
