Евгений Тарле - Северная война и шведское нашествие на Россию
Тут много и ошибочных утверждений и прямой лжи. Карл не мог не понимать того, что понимала вся Европа, т. е. что Полтава не была "незначительным случаем", а была страшным, уничтожающим, непоправимым разгромом. Он грубо ошибался или сознательно обманывал сестру, когда писал, будто солдаты и офицеры были готовы сражаться у Переволочной. Они решительно были уже не способны к бою в этот момент. Он, военный человек большого таланта и громадного опыта, не мог всерьез быть уверенным, что он, мол, уедет пораньше, а дня через два-три "встретится в Очакове" с покидаемой им армией, измученной страшным поражением и двухдневным бегством до Переволочной, оборванной, изголодавшейся, без снарядов, что эта армия каким-то чудом разобьет преследующего ее по пятам Меншикова и (без перевозочных средств!), переправившись, каким-то новым чудом через Днепр, явится как ни в чем не бывало к королю в Очаков. Да еще пройдет с ним из Очакова или Бендер воевать в Польше! Словом, неискреннее и недобросовестное желание представить дело в совершенно превратно" свете и свалить вину за свое поражение под Полтавой на Левенгаупта сказывается в каждой строке этого письма. Чудовищные ошибки вторжения в чужую страну ценой потери армии, непостижимое легкомыслие затеянного генерального сражения с четырьмя пушками против большой артиллерии противника, с армией почти вдвое меньшей, чем у противника, — все это "незначительный инцидент", и вообще сражение проиграл не он, Карл, при Полтаве, а Левенгаупт под Переволочной. И он, король, виноват только в том, что за множеством дел забыл сообщить свой приказ всем начальникам, а сообщил только двум.
Следует заметить, что событие у Переволочной благополучно продолжало фальсифицироваться в Швеции двести лет подряд именно так, как начал это дело сам Карл XII. Один из его преемников на шведском престоле, король Оскар II, выпустил в 1881 г. вышедшую одновременно на шведском и на английском языках книгу о Карле XII, где мы читаем: "Капитуляция на Переволочной, которая отдала в русские руки знаменитейшую из всех знаменитых шведских армий, — была скорее следствием болезни короля и всеобщего уныния, чем следствием поражения".
Эта ложь путем умолчаний продолжалась и дальше. А началась она непосредственно после Полтавы. Громовой удар, поразивший Швецию, не мог, конечно, никак быть скрытым от народа, тем более что уже со всех сторон посыпались известия из враждебной шведам Дании, из дружественной им Франции, из сочувствующей им Англии, из Пруссии, из Польши.
Собрался правительствующий совет: Аксель Делагарди, Карл Гилленшерна, Кнут Поссе, Вреде, Фалькенберг и Арвед Горн. Они были в таком же смятении, как и вся столица. Стокгольм был в трауре, доносили послы, аккредитованные при шведском дворе. Ведь погибло все офицерство, весь генералитет, и не было дворянской семьи, которая не потеряла бы своего сочлена при этом разгроме. О деревне, горевавшей о десятках тысяч погибших солдат, нечего и говорить. Но именно в деревню, в провинцию совет особенно не желал сообщать такие ужасающие новости.
1 сентября 1709 г. собралось заседание совета, и граф Вреде дал направляющий тон собранию: король Карл жив, народ ему беспрекословно верен, должно ждать распоряжений и повелений из тех далеких мест, куда изволил проследовать его величество.
Выработанное и подписанное 1 сентября правительственное циркулярное сообщение является образчиком официальной лжи. Конечно, господь допустил несчастный исход битвы шведов с русскими, и "в Украине" шведское войско потерпело поражение. Хотя много офицеров и солдат погибло или взято в плен, но, к счастью, король спасен и в безопасности, вообще рекомендуется благодарить бога и быть по-прежнему верноподданными и т. д.
Затем, 2 сентября 1709 г., на другой день после первого циркуляра-воззвания, появилась вторая листовка под названием: "Короткая реляция о несчастной битве с армией московского царя у города Полтавы в Украине 8 июля (нов. ст.) 1709 г." Причины поражения объясняются так. Оказывается, что у русских было в бою целых 200 тыс. человек (!), и все они были обучены военному делу по-немецки, шведская армия оказалась сдавленной между осажденным городом и ретраншементами, созданными инженером Аллартом для армии, предводительствуемой князем Меншиковым, Шереметевым и Ренне. Ретраншементы были снабжены 106 крупными орудиями. При этом шведская армия, окруженная со всех сторон, была лишена нужного продовольствия. Добывать необходимые припасы через фуражиров было нельзя, так как все дороги были перехвачены. Поэтому король вынужден был построить свою армию в 20 тыс. человек в боевой порядок и начать бой. Таким образом, шведскому читателю сообщаются две цифры: против 20 тыс. шведов — 200 тыс. русских… Вся «реляция» написана в стиле такой «правдивости». Впрочем, по-видимому, правительствующий совет сообразил, что он хватил через край, и в новой реляции уже сбавил цифру русских победителей. Оказывается, что их было уже не 200 тыс., а "100 тыс."
Официальной лжи, которая просто не знала удержу, верили и не верили, но народ начинал довольно сильно роптать, горевал, голодал, однако повиновался. Может быть, именно отчаянное положение, в которое попала страна после Полтавы, побуждало воздерживаться от каких-либо демонстраций недовольства.[609] Тот же Вреде, член совета, полагал, что после полтавского разгрома мир с Россией знаменует не только потерю всех прибалтийских владений, но нечто худшее: где было ручательство, что русские теперь не завоюют Финляндию и не вторгнутся в Швецию? И сделать это они могут удобнее всего именно после того, как шведы положат оружие. Подготовившись, переведя сухопутные силы из Украины в Финляндию, усилив постройку шхерного и транспортного флота иди дождавшись зимы, сухопутьем по льду Ботнического залива, русская армия окажется в Стокгольме. Тогда как не подписывая мира. Швеция может рассчитывать на помощь Англии, Франции, может быть, даже той же Дании, с которой помириться для шведов несравненно выгоднее, чем с Россией. Мир казался им еще опаснее для Швеции, чем война.
Перехваченное чье-то письмо, посланное из Швеции, сообщает 22 октября 1709 г. о двух фактах: во-первых, шведы готовятся к продолжению войны, потому что в Швеции «заарестованы» все корабли, "дабы никому иному яко и его королевское величество шведский хлеб в Лифлянды возити", и уже большая часть перевезена для прокормления шведских гарнизонов; а с другой стороны, в том же письме сообщается, что в самой Швеции голод, и такой, что "всякой крестьянин хощет охотно солдат быть", просто "в намерении своего прокормления".[610] Вреде и его товарищи знали (и говорили), что чиновники давно уже получают лишь половину своих и без того скудных окладов, что страна разорена и обескровлена, но они не были согласны с той частью шведского правящего дворянского круга, представители которой роптали на короля, не желающего уступать своему грозному неприятелю и подписывать мир. Во всяком случае упорство короля на этот раз не казалось таким безумным, как при других чрезвычайных оказиях. Верило ли правительство и вся поддерживавшая его часть дворянства в то, что немедленное заключение мира может грозить Швеции русским нашествием, или не верило, но во всяком случае этим пугалом можно было держать обнищавшее крестьянство и рабочих горного Фалуна в повиновении. А больше пока ничего не требовалось. Так судили далеко не все, но именно те, в руках которых была реальная власть. Карл и в Бендерах оставался самодержавным повелителем нищей, голодающей, павшей духом, но пока еще покорно несущей свое тяжелое ярмо Швеции. Самодержавная власть была прикончена немедленно после смерти короля в 1718 г., уже при его преемнице Ульрике Элеоноре.
Карл XII никогда не стремился какими-нибудь пышными фразами хоть немного прикрыть полное свое равнодушие к участи своих верноподданных, которым так дорого приходилось окупать своей кровью и достоянием похождения их владетеля в далеких краях, Карл, вступивший на престол подростком и унаследовавший трон после нескольких крупных деспотов, утвердивших неограниченную власть в Швеции, никогда и не подозревал, что подданные могут иметь свою волю, свои интересы и что вообще должно хоть как-нибудь с ними считаться. К этому прибавлялось крепко сидевшее в Карле XII полное убеждение в божественном происхождении монархической власти. Это ему с юных лет крепко вдолбило в голову придворное духовенство. Он был еще всецело человеком традиций XVII столетия и только потому не повторял слов своего современника Людовика XIV: "государство — это я", что ему и в голову не могло прийти, что кто-нибудь в состоянии в этом усомниться. Да и, кроме того, Карл был молчалив и не умел отпускать эффектные фразы. В нем ничего не было и от позднейшей приторной и фальшивой сентиментальности времени "просвещенного абсолютизма". Король Карл XII всю жизнь прожил в спокойной уверенности что "все для короля и посредством короля", функция которого — приказывать, требуя от подданных все, что ему угодно, а их дело исправно выполнять приказы.
