Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 2
Щегловитов. — Этого совершенно не помню…
Председатель. — Казалось бы, вы могли бы, по крайней мере, сказать так: за невозможностью что-либо сделать, я ничего не сделал, но тем не менее такое определение сената, конечно, обратило на себя мое внимание… Итак, дело относительно Новороссийской республики кончилось для Лыжина благополучно. Было признано, что он просто допустил некоторый канцелярский промах. Но как же судебный следователь Лыжин продолжал после этого, после возбуждения такого дела, производить следствие по делу Дашнакцутюн?
Щегловитов. — Я мог бы по этому поводу объяснить, что местные судебные власти, представители прокурорского надзора, давали благоприятные отзывы о Лыжине, выдвигая его энергию, трудоспособность. Этим обстоятельством и объясняется, что я не считал возможным возбуждать вопрос, не видел оснований возбуждать вопрос о замене его другим следователем.
Соколов. — Вы не вспоминаете, что Лыжин не только продолжал производить расследование по делу Дашнакцутюн, но ему были предоставлены совершенно экстраординарные права? Он производил следствие не только в пределах новочеркасской судебной палаты, но и тифлисской палаты. Все другие следователи, которые начали следствие в пределах тифлисской палаты, были подчинены ему в этом деле. Может быть, он пользовался правами, которыми следователи вообще не пользовались? Может быть, для этого требовался ордер министра юстиции?
Щегловитов. — О соединении, — может быть, это и было… Я не помню наверняка…
Соколов. — Да, это так было. Следователь новочеркасской палаты Лыжин получил право производить следствие и в пределах тифлисской судебной палаты, и все самостоятельные действия в тифлисской палате были остановлены, и следователи производили следствие лишь по отдельным поручениям Лыжина. Ведь такое соединение функций следователей новочеркасской и тифлисской палат без вашего специального ордера не могло произойти. Ему были предоставлены чрезвычайные права после дефектов, обнаруженных в его деятельности по делу новороссийской республики…
Щегловитов. — Которые, однако, сенатом не признаны таковыми…
Соколов. — Небрежность была установлена, не был признан подлог, а небрежность была установлена. Скажите, пожалуйста: а как производилось следствие Лыжиным? Тогда, не в пример прочим предварительным следствиям, все материалы предварительно печатались. Вы это вспоминаете?
Щегловитов. — Да.
Соколов. — Для этого министерство юстиции ассигновало крупные средства, была оборудована специальная типография — в здании новочеркасской судебной палаты, и все копии, по мере напечатания, препровождали вам. И что же, несмотря на то, что ваше внимание в особой форме было обращено на это дело, вы все-таки не заметили неправильностей его действий?
Щегловитов. — Нет.
Соколов. — Даже обнаружившаяся на суде масса невинно привлеченных явилась для вас полной неожиданностью?
Щегловитов. — Полной неожиданностью…
Соколов. — И не известно вам несоответствие между тем, что свидетели показывали, и между тем, что записывал следователь?
Щегловитов. — Нет, я имел постоянные донесения прокурорского надзора, который следил за этим делом, и никому даже на месте не приходило в голову, что совершается нечто подобное…
Соколов. — Вы не вспоминаете по поводу дела Дашнакцутюн, что были серьезные столкновения между министром внутренних дел и наместником на Кавказе Воронцовым-Дашковым? Со стороны наместника было указание, что этого процесса создавать не следует, что партия Дашнакцутюн не является столь преступной, что арестовывать таких людей, какие были привлечены, — людей, пользующихся общим доверием, — значит, раздражать население…
Щегловитов. — Это выяснилось после окончания дела Дашнакцутюн…
Соколов. — После окончания дела Дашнакцутюн подтвердилось мнение наместника, выяснилось, что его предсказание, его взгляд подтверждаются приговором… Но раньше, когда создавался процесс, наместник разве не пытался унять чересчур большое рвение органов судебного и административного ведомств?
Щегловитов. — Наместник не вмешивался…
Соколов. — Не было столкновения между вами и наместником по вопросу о переносе дела из тифлисской палаты в Петроград, в особое присутствие сената?
Щегловитов. — По этому вопросу с наместником разговоров не было.
Соколов. — Вам, может быть, приходилось по этому поводу говорить с министром внутренних дел?
Щегловитов. — Нет.
Соколов. — Почему, в то время, когда процессы о всех других партиях рассматриваются каждый отдельно и каждый в своем городе, — здесь все было соединено в одно дело, где бы ни происходили инкриминируемые факты — в Новочеркасске, Баку, Тифлисе? Ведь, например, дела отдельных групп партии социал-демократов, социал-революционеров, объединенных центральным органом, рассматривались за время вашего министерства, но члены этих организаций судились по месту проявления своей деятельности — в Харькове, Полтаве, Киеве… И только одно дело Дашнакцутюнов вдруг рассматривается в совершенно другой плоскости. Какие политические или юридические мотивы легли в основание создания такого грандиозного процесса-монстра?
Щегловитов. — Дело это раскрывало массу участников, дело это в высшей степени серьезное, и это обстоятельство легло в основание…
Соколов. — В отношении каждой партии можно было создать такой процесс, с еще большим количеством участников. Сложите в 1907–08 году процессы отдельных групп социал-демократических партий, — вероятно, число участников превысит число участников партии Дашнакцутюн. Так что этот призыв мог бы быть распространен с равным правом на все политические партии…
Щегловитов. — Если хотите, — да…
Соколов. — Почему же именно по отношению к партии дашнакцаканов был проявлен такой исключительный метод? — В вашем ответе указаний на это не имеется.
Щегловитов. — Дело это обрисовывалось, как грандиозное, по данным этого следствия…
Соколов. — Вам не приходилось беседовать с министром внутренних дел на такую тему, что желательно, создавши подобный процесс, направить его как бы против целой армянской народности, и что деяния дашнакцаканов должны пасть на всю общественную армянскую среду?
Щегловитов. — Нет.
Соколов. — Не намечалась цель — лишить армянскую церковь известных форм самоуправления или автономности?
Щегловитов. — Нет.
Соколов. — Вы не вспоминаете сношений письменных или устных по этому вопросу с тогдашним министром внутренних дел?
Щегловитов. — Я не помню.
Председатель. — Скажите: какое было ваше мнение, ваше profession de foi в области тюремного управления, — по вопросу об отношении прокурорского надзора к представителям тюремного ведомства?
Щегловитов. — Мое profession de foi заключалось в том, что прокурорский надзор должен, в пределах предоставленных ему законом полномочий, следить за законностью содержания под стражею.
Председатель. — То-есть в каком смысле? — В том смысле, что на каждого арестованного было бы надлежащее постановление?
Щегловитов. — Чтобы было надлежащее постановление и затем, чтобы самый порядок содержания соответствовал тем требованиям, которые в законе указаны.
Председатель. — Какие директивы давались — в отдельных случаях или в форме общей инструкции?
Щегловитов. — Мне кажется, давались циркулярные указания по этому предмету.
Председатель. — Какая была мысль вложена в эти циркуляры, а именно: насколько товарищу прокурора или местному прокурорскому надзору принадлежит власть в пределах его надзора за лицами тюремного ведомства. Вы не можете этого сказать?
Щегловитов. — Я сейчас не могу.
Завадский. — Я бы хотел предложить вопрос: вы ничего не изменили в правах прокурорского надзора по посещению тюрем и в отношениях к товарищам прокурора со стороны начальников тюрем?
Щегловитов. — Мне кажется, ничего не изменил…
Завадский. — Так что ваша инструкция, которая, кажется, в 1910 году была издана вами, не сокращает права прокурорского надзора?
Щегловитов. — Инструкция тюремная… вероятно, проект… инструкции.
Завадский. — Она была примерно введена в действие в некоторых округах.
