Константин Рыжов - 100 великих россиян
Социальное зло не в законах и учреждениях, а в извращении их грешными людьми. Отсюда странное, на первый взгляд, убеждение Гоголя, что преобразовывать Россию нужно не нововведениями, а генерал-губернаторами. «В России может этому дать начало всякий генерал-губернатор в вверенной его управлению области, — пишет Гоголь, — и как просто! Ничем иным, как только собственной жизнью своей». Когда должности и сословия войдут в исконные границы, Россия вернется к своему исконному патриархальному строю. Основа этого строя — иерархия любви. Губернатор — отец истинный всем своим подчиненным, все чиновники — его дети, союз любви связывает самые высшие общественные ступени с самыми низшими. Точно так же помещик должен быть «отцом своих крестьян». А во главе всего этого утопического общества — государь, который имеет отчет за свой народ перед Богом.
Таков идеал, к которому должна стремиться Россия. Понятно, что на пути создания этого общества будет много соблазнов, которые можно победить только с помощью православной церкви. Поэтому государственную систему должно увенчать полное оцерковление мира. «Церковь, — писал Гоголь, — одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, может произвести неслыханное чудо в виду всей страны». Гоголь видел особое предназначение России как раз в том, чтобы явить миру государство, основанное на любви. Он считал Россию страной особо избранной для этого промыслом Божьим, так как в русском народе есть «начало братства Христова» и он сильнее других народов «слышит руку Божию на всем, что не сбывается в нем».
Следовательно, смысл национального бытия России — религиозный. Она страна. мессианская, призванная распространить по всему миру свет Христова Просвещения.
Такова в общих чертах была суть гоголевского религиозно-нравственного учения, изложенная им в «Избранных местах…» Ни к одному другому из своих произведений Гоголь не относился с такой ревнивой любовью. Появившись в России, книга наделала много шума и была воспринята русским обществом однозначно отрицательно. Особенно резкую отповедь получил Гоголь от Белинского, который отправил ему из Зальцбрунна страстное обличительное письмо. Касаясь главной идеи «Переписки…», Белинский, в полном согласии с идеалами западничества, писал: «Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения и гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства».
Гоголь был до глубины души расстроен суровыми словами Белинского, а также тем, что его книга, которую он писал с самыми лучшими намерениями, опять всколыхнула против него волну гнева и непонимания. Даже самые близкие к нему по духу люди — Аксаков и Свербеев — не поняли его и увидели в его труде только желание поучать и проповедовать. Аксаков писал Гоголю;
«Книга Ваша вредна, она распространяет ложь ваших умствований и заблуждений». Сурово осудило Гоголя даже русское духовенство, на поддержку которого он, может быть, рассчитывал прежде всего. Это всеобщее безусловное отрицание произвело на него страшное впечатление: удар был столь неожиданным и жестоким, что он растерялся. «Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России, — писал он, — этого я покуда еще не могу сам понять…»
Измученный Гоголь пережил новый духовный кризис — он начал сомневаться в самом интимном и святом — в своей близости к Христу и своей любви к Богу. Он вдруг задается страшным вопросом: а что, если правы те, кто обвиняет его в дьявольской гордости, и что он действительно пребывает в греховном ослеплении? Стараясь стряхнуть бремя сомнений, он в начале 1848 г. совершил паломничество в Палестину: посетил Бейрут, Сидон, Тир, Назарет и Иерусалим. Но надежда на то, что душа его воскреснет у Гроба Господня, не оправдалась. Святые места не произвели на него никакого впечатления. «Мое путешествие в Палестину, — писал он, — точно было совершено мною затем, чтобы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца». Он, впрочем, решил для себя не уезжать больше за границу и жить в России, как бы тяжело это ему ни было, И действительно, духовное возрождение его началось вскоре после того, как он поселился в Москве и стал близко общаться с ржевским священником Матвеем Константиновским. В беседах с ним Гоголь постепенно изживает грех гордости, который очень беспокоил его друзей — православных священников. Пройдя через горнило страшных душевных сомнений, он обрел к концу жизни просветление и спокойствие. Переезд оказал благотворное влияние и на его творчество — поэма, наконец, сдвинулась с мертвой точки, одна за другой появлялись новые главы «Мертвых душ». Одновременно Гоголь работал над своими религиозными трактатами — «Размышления над Божественной литургией», «О любви к Богу и самовоспитании», «О душевных расположениях и недостатках». Вторая часть «Мертвых душ» была окончена к лету 1851 г., но Гоголь все переделывал и переписывал ее. По мнению всех, кому он читал свое творение, вторая часть была великолепна и даже превосходила первую. Так, например, Арнольди вспоминал, что она была гораздо ближе к действительности, чем первая, что тут везде слышалась жизнь «как она есть», без всяких преувеличений. Аксаков, глубоко взволнованный чтением Гоголя, писал: «Теперь я только убедился вполне, что Гоголь может выполнить свою задачу, о которой так самонадеянно и дерзко, по-видимому, говорит в первом томе… Да, много должно сгореть жизни в горниле, из которого истекает золото».
К сожалению, русский читатель так и не увидел этого сочинения — незадолго до смерти Гоголь сжег второй том «Мертвых душ». Обстоятельства, подвигнувшие его на это, навсегда останутся тайной. 26 января 1852 г. умерла жена Хомякова, сестра покойного друга Гоголя поэта Языкова. По свидетельству всех, кто был в это время близок к Гоголю, смерть Хомяковой произвела на него потрясающее впечатление. На панихиде он сказал: «Все для меня кончено». С этого дня он стал готовиться к смерти и большую часть ночей проводил без сна в молитве. Позже Плетнев писал: «Пропуская лишь несколько капель воды с красным вином, он продолжал стоять коленопреклоненным перед множеством поставленных перед ним образов и молился. На все увещания он отвечал тихо и кротко: «Оставьте меня, мне хорошо». В ночь на 12 февраля, сжигая какие-то бумаги, он бросил в печь и тетрадки, заключавшие в себе рукопись второго тома поэмы. Сам Гоголь объяснял это какойто страшной, почти сверхъестественной ошибкой. Так, доктор Тарасенков, лечивший Гоголя, рассказывал, что после того как тетради сгорели. Гоголь заплакал, велел позвать графа Толстого, показал ему на догорающие угли бумаг и сказал: «Вот это я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжег все! Как лукавый силен… вот он к чему меня подвинул! А я было там много дельного уяснил и изложил. Это был венец моей работы… Я думал раздать друзьям по тетрадке: пусть бы делали, что хотели.
Теперь все пропало». С этой минуты он погрузился в мрачную прострацию и стал быстро слабеть. Поскольку он ничего не ел, врачи попробовали кормить его насильно. Но от этих мучений больному стало еще хуже, и утром 21 февраля он умер.
Окидывая даже беглым взглядом прожитую Гоголем жизнь, нельзя не признать, что она была полна какого-то таинственного смысла и трагического величия. Значение его для русской литературы было огромно: он гигантски расширил круг поднимаемых ею вопросов и круто повернул ее от эстетики к религии. Все черты, характеризующие «великую русскую литературу», ставшую мировой, были намечены Гоголем. Но его значение далеко выходило за рамки чисто литературные. Гоголь по-новому выразил то особое мистическое мироощущение, которое свойственно было русскому обществу в допетровские времена — после полутораста лет просвещения и усиленного подражания Западу он первым во весь голос заговорил о православии и особой мессианской роли России в мировой истории. В 40-е гг. большая часть русского общества еще не готова была воспринять его проповедь — она пошла за Белинским и другими «западниками». Призыв Гоголя — обратиться к православным корням и истокам русской цивилизации — был гласом вопиющего в пустыне Только спустя десятилетия на голос Гоголя откликнулся Достоевский.
ФЕДОР ДОСТОЕВСКИЙ
Федор Михайлович Достоевский родился в октябре 1821 г. в Москве.
Отец его, штаб-лекарь в отставке, происходил из старинного, но захудалого дворянского рода и работал врачом в московской Мариинской больнице для бедных. Он был человеком угрюмым, раздражительным и до крайности деспотичным. Детство Достоевского прошло в маленькой казенной квартире в одном из мрачных флигелей больницы. Начальное образование он получил дома. В 1833 г. его определили в полупансион француза Сушара, а в следующем году перевели в интернат Леопольда Чермака. Здесь Достоевский первый раз попробовал писать. В начале 1838 г. он по требованию отца поступил в Главное инженерное училище в Петербурге. Об этом учебном заведении с его суровой воинской дисциплиной и жизнью под барабанный бой Достоевский в дальнейшем вспоминал очень холодно, но в общем признавал, что преподавание здесь велось на высоком уровне. Все свободное время он отдавал чтению и литературным опытам. Особенно увлекал его Гоголь, которого Достоевский всю жизнь почитал за величайшего гения мировой литературы и ставил в один ряд с Шекспиром и Бальзаком. Именно в петербургских повестях Гоголя, с их небывалым сочетанием физиологического очерка и романтической новеллы, житейской прозы и тревожной фантастики, фасадной красоты большого города и притаившимися будничными драмами мелких чиновников, нашел он образец для своих ранних произведений.
