Константин Романенко - Последние годы Сталина. Эпоха возрождения
Но, пожалуй, наиболее убедительна версия В. Соколова: «Лаврентия Павловича застрелили в бункере штаба Московского округа в конце августа или начале сентября 1953 года без какого-либо приговора суда». По распоряжению Хрущева это сделал генерал Батицкий.
Действительно, убийца Сталина Хрущев просто не мог дать Берии возможность сделать на суде разоблачающие его признания. Как бы ни произошло это убийство, но в любом случае очевидно, что, уничтожив своего противника, позже Хрущев переложил на опасного свидетеля всю ответственность за репрессии, инициатором которых являлся сам. Но более важным для Хрущева являлось то, что, убив Берию и сделав его козлом отпущения, он избежал разоблачения и юридической ответственности за свои собственные преступления.
Признания Игнатьева стали бы той переломной гранью, от которой началось бы падение Хрущева вниз, но он сумел предотвратить грозившую ему катастрофу, избежал справедливого возмездия, и обретенное чувство облегчения даже изменило его поведение.
По воспоминаниям зятя Хрущева журналиста Алексея Аджубея, «когда Берию убили (курсив мой. — К.Р.)», Хрущев не только обеспечил себе приоритетное положение в партийной иерархии. После расстрела Берии Хрущев даже внешне очень изменился. Стал более уверенным, динамичным… Иначе, более нагло стала вести себя даже охрана Хрущева… Автомобиль Хрущева подавался к подъезду первым, его выходили провожать другие члены Президиума ЦК и т.д.».
Он заметал следы. Заметать следы Хрущев начал сразу после смерти Сталина. Еще не высохли искренние слезы на глазах людей, потрясенных смертью Вождя, как 5 марта 1953 года была создана комиссия для изучения материалов архива И.В. Сталина. Хрущеву, Маленкову и Берии было «поручено» принять меры, чтобы «документы и бумаги И.В. Сталина были приведены в должный порядок». Они сразу оказались в руках Хрущева.
«Куда девался архив Сталина? — удивился вопросу Ф. Чуева генерал Рясной. — Забрали в ЦК, Суслов забрал». Примечательно, что Хрущев думал об изъятии документов уже в тот момент, когда Вождь еще был жив, и осуществил эту акцию под видом организации музея Сталина. Рясной свидетельствует: «Когда стало видно, что Сталин умрет, договорились с Хрущевым открыть музей в Ближней даче и туда кое-чего стали стаскивать». О том, что эта инициатива исходила от Хрущева, свидетельствует оговорка Рясного: «А из чего делать музей — непонятно. У него личных вещей почти не было. Да и Суслов все канителился, а потом приняли решение никакого музея там не открывать».
Повторим слова Яна Гуса, произнесенные им на костре инквизиции: «О святая простота!» «Чекист» Рясной даже к концу жизни не понял, что Хрущева музей вещей Сталина совершенно не интересовал. Ему нужны были документы.
Конечно, его интересовали в них не безобидные факты, подобные заявлению Хрущева по поводу ошибочности его выступления, призывавшего к укрупнению колхозов и опубликованного газетой «Правда» в марте 1951 года.
Тогда, оправдываясь, Хрущев пресмыкался: «Дорогой товарищ Сталин… Глубоко переживая допущенную ошибку, я думаю, как лучше ее исправить. Я решил просить вас разрешить мне самому исправить эту ошибку. Я готов выступить в печати и раскритиковать свою статью… подробно разобрать ее ошибочные положения… Прошу вас, товарищ Сталин, помочь мне исправить допущенную мной грубую ошибку и тем самым, насколько это возможно, уменьшить ущерб, который я нанес партии своим неправильным выступлением. Н. Хрущев».
Самый опасный яд в животном мире вырабатывают пресмыкающиеся. Поиск компрометирующих его документов Хрущев продолжил и после убийства Берии. Секретарь ЦК Н.Н. Шаталин, помощник Маленкова Д.Н. Суханов и заведующий административным отделом ЦК КПСС А.К. Дедов изъяли все документы из личных и служебных сейфов министра внутренних дел.
На пленуме ЦК, состоявшемся после устранения Берии, главным обвинителем бывшего «друга» выступил Хрущев. Затем подошедший к трибуне Шаталин сообщил, что специальная комиссия обследовала рабочий кабинет, приемную, дачу и квартиру Берии и что «найдены документы, порочащие ряд деятелей, включая нескольких членов высшего руководства». Р. Баландин и С. Миронов подчеркивают: «Обратим внимание на то, что все-таки были найдены документы (а не просто записи или фальшивки), порочащие неких высших руководителей».
О том, какое значение Хрущев и Маленков придавали этим документам, рассказывает сын Берии, которого после убийства отца, в 1953 году, заключили в тюрьму Лефортово. Там его дважды посетил председатель Совмина Маленков.
При второй встрече посланец Хрущева «как-то очень по-человечески» произнес: «Ты что-нибудь слышал о личных архивах Иосифа Виссарионовича? — «Понятия не имею…» — «Ну как же… У твоего отца тоже ведь архивы были, а?» — вопрошал Маленков. — «Тоже не знаю, никогда не слышал». — «Как не слышал?! — тут Маленков уже не сдержался. — У него должны быть архивы, должны!» Он очень расстроился. Все предельно стало ясно: им нужны архивы, в которых могли быть компрометирующие их материалы».
Какие это были обличительные материалы? Что за компромат они содержали? На эти вопросы уже никогда не будет полного ответа. Повторим почти навязчивое «казалось бы»: с началом хрущевской «критики» Вождя появилась полная возможность предать гласности все документы, отражавшие малейшие оттенки «ошибочных» действий Сталина, не оставляя сомнений в обоснованности выдвинутых против него «обвинений». Но этого не произошло.
И все-таки «бешеный Никита» собрал компрометирующие его документы. В 1955 году по распоряжению Хрущева были сожжены одиннадцать мешков с «бумагами Берии» и документами Сталина. В историографии образовался вакуум, и исследователь В. Наумов сетовал в 1994 году: «Сейчас стало особенно ясно, что мы не можем получить очень важные документы и свидетельства… Может быть, отсутствуют самые важные документы…»
Теперь у Хрущева были развязаны руки. Вместо скамьи обвиняемого в зале суда, которая предназначалась ему за совершенные преступления, он обрел всю полноту власти. Однако он не мог отказаться от сложившихся привычек: укреплять свое карьеристское положение, выступая в роли «борца» и «обличителя».
Тем более что, опираясь на послушных подхалимов из аппарата, теперь он мог уже без особой оглядки тиражировать ложь и инсинуации. В дальнейшем его клевета не ограничивалась даже рамками здравого смысла. Она уже не подвергалась цензуре и зависела лишь от гротеска его фантазий и рецидивов обостренной наглости. От количества яда ненависти, переполнявшего его.
История была сведена до роли служанки, вносившей на пир негодяев дурно пахнувшие, отравлявшие общественное сознание блюда, приготовленные в кремлевской кухне. В. Кожинов пишет: «…Причиной затемненного и искаженного представления о послевоенном времени явилась мощная идеологическая кампания, предпринятая после смерти Сталина, — так называемое разоблачение культа личности, которое строилось по модели детской сказки об ужасном злодее, а кроме того, было по сути дела тем же культом личности, хоть и «наизнанку»…»
Но великолепный Кожинов не задумался над естественным вопросом: что двигало Хрущевым в его страстном, почти патологическом стремлении «развенчать» Сталина? Поведение Хрущева по отношению к Сталину не типично для нормального человека.
Он не мог не понимать, что всем, что было в его жизни — и «плохим», и «хорошим», — он обязан в конечном итоге Сталину. И не только тем, что на его долю выпала возможность встать у руля мощнейшего в мире государства.
Если бы Сталин не обратил внимания на Хрущева и не приблизил к себе, мир бы и не заметил, что была такая микроскопическая величина: «дорогой Никита Сергеевич», как угодливо называли его подхалимы.
Даже чувство элементарной благодарности, присущее нормальному человеку, обязывало Хрущева придерживаться в «критике» Вождя хотя бы видимости объективности. Причем он не посягал на политические и мировоззренческие позиции Сталина, подобно Троцкому. Конечно, выставление себя в роли либерала в отличие от якобы жесткого Вождя приносило политические дивиденды, но и это не объясняет шизофренической ненависти Хрущева в отношении Сталина.
Обращает на себя внимание, что вся антисталинская политика Хрущева строилась на беззастенчивой, умышленной лжи. И этот небывалый ранее по масштабам в истории идеологический подлог, извращающий существо эпохи Сталина, начался с хрущевского доклада на XX съезде партии.
Хрущев, отмечает исследователь ГУЛАГа В.Н. Земсков, «с целью помасштабней представить собственную роль освободителя жертв сталинских репрессий» утверждал: «…Когда Сталин умер, в лагерях находилось до 10 млн. человек». Опровергая эту ложь, В.Н. Земсков сообщает, что сохранились «копии докладных записок руководства МВД СССР на имя Н.С.Хрущева, в том числе на момент смерти И.В. Сталина. Следовательно, Н.С. Хрущев был прекрасно информирован о подлинной численности гулаговских заключенных и преувеличил ее в четыре раза преднамеренно».
