Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914
Когда ничего толкового не получилось ни с конференцией, ни с коалицией, объявили всеобщие выборы в декабре 1910 года, вторые за год. В условиях несокрушимой апатии публики результаты, за исключением потери либералами двух мест, были аналогичны итогам предыдущего голосования. «Страну так мало волнует проблема исчезновения палаты лордов, – писал Уилфрид Блант, – что она вряд ли из-за этого поднимет революцию».
Перед выборами Асквиту все-таки удалось добиться судьбоносного обещания произвести новых пэров от короля Георга, сбитого с толку разноречивыми советами и аргументами. Многих ужасала перспектива как размывания наследственного пэрства Англии «батальоном пэров, титулованных в срочном порядке», так и выслушивания издевательских насмешек и хихиканья монархий Европы. Как бы то ни было, правительство решило действовать: во‑первых, процесс уже пошел и его было трудно остановить, а во‑вторых, когда дело дойдет до принципов, то лорды предпочтут утратить право вето, а не уступать место господам из среднего класса. На каком-то этапе этого занимательного процесса Асквит составил (или ему составили) список из 250 имен 85 для оптового пожалования дворянства, который включал сэра Томаса Липтона, но в целом не заслуживал насмешливого замечания Ллойда Джорджа по поводу «славных бакалейщиков». В списке, помимо Липтона, значились: шурин премьер-министра Гарольд Теннант и его обожатель и будущий биограф Джеймс Спендер, а также сэр Эдгар Шпейер, Бертран Рассел, генерал Баден-Пауэлл, генерал сэр Айан Гамильтон, юрист сэр Фредерик Поллок, историки сэр Джордж Тревельян и Джордж Пибоди Гуч, южноафриканский миллионер сэр Абе Бейли, Гилберт Мюррей, Джеймс Мэтью Барри, Томас Харди и Энтони Хоуп, автор «Узника Зенды».
В феврале 1911 года парламентский билль был снова внесен в палате общин под «бурный аккомпанемент одобрительных возгласов, в которых слышались не только нотки триумфа, но и твердая решимость». «Мы настроены с беспощадной серьезностью 86, – писал тогда Герберт Сэмюэл. – И если лорды отвергнут билль, нам ничего другого и не надо». В мае билль одобрила палата общин, и он был отправлен для рассмотрения «в другое место».
В июне началась грандиозная транспортная забастовка, открывшая новый этап войны труда и капитала. Она ознаменовала переход от «индивидуальных трудовых конфликтов» к крупномасштабным действиям в соответствии со стратегией синдикализма, побуждавшей рабочих выступать не против отдельного нанимателя, а против всей отрасли. Неквалифицированные рабочие, разочаровавшиеся в политических методах, ничего им не давших в плане повышения зарплат, восстали против руководства лейбористской партии, которое, оказавшись в Вестминстере, занялось парламентскими играми, в которых Макдональд постепенно вытеснял и занимал место Кейра Харди. Массовое рабочее движение хотело реального роста заработной платы и признания профсоюзов работодателями. Оно переходило на организацию акций прямого действия и становилось все более агрессивным. Во время недавней забастовки тридцати тысяч углекопов в уэльской долине Ронты были совершены дерзкие нападения на собственность владельцев шахт. Бен Тиллетт и Том Манн, вожаки первой мощной забастовки докеров в 1889 году, теперь перенимали синдикалистскую доктрину у Сореля и Французской конфедерации труда, сочетавшую веру в революцию с тред-юнионизмом, отвергавшую политическую акцию и предпочитавшую более эффективное оружие – всеобщую стачку. Манну и Тиллетту удалось объединить тридцать шесть профсоюзов моряков, рыбаков, стюардов, коков, докеров, водителей грузовиков в Национальную федерацию транспортных рабочих. Когда судовладельцы отказались вести с ней переговоры, в июне она объявила забастовку. Стачка будет продолжаться семьдесят два дня и вовлечет 77 000 человек. Она охватит Лондон, Ливерпуль, Халл, Кардифф, Бристоль, Саутгемптон, почти во всех портах остановится всякое движение, вспыхнут мятежи, будут грабежи и поджоги. «Это же революция!87 – взволнованно скажет один наниматель чиновнику в министерстве торговли. – У них новые вожди, прежде нам неизвестные, и мы не знаем, что с ними делать».
Почти одновременно, 1 июля, германская канонерская лодка «Пантера» пришла в марокканский порт Адагир, спровоцировав международный кризис, несколько недель грозивший перерасти в войну. В августе в разгар кризиса четыре железнодорожных профсоюза присоединились к забастовке моряков и докеров, создав ситуацию на грани прекращения всех перевозок. Министр внутренних дел Уинстон Черчилль отправил военные конвои сопровождать самые важные поезда и войска охранять городские центры. Столкновения были неизбежны; солдаты в Ливерпуле открыли огонь, убив двоих рабочих и ранив двести. Тома Манна за обращение к солдатам не стрелять в британских рабочих даже по приказу арестовали и отправили в тюрьму, обвинив в подстрекательстве войск к мятежу 88. Хотя эту забастовку урегулировали в срочном порядке из-за международного кризиса, в последующие три года произошли новые трудовые конфликты, не менее тяжелые. После стрельбы в Ливерпуле профсоюзные избиратели предпочитали голосовать за своих представителей, и их дружба с либерализмом заканчивалась. В лязге реалий классовой войны искренний призыв Черчилля к рабочему люду в 1908 году «Ах, как нам нужна ваша поддержка» теперь воспринимался ироническим зубоскальством. Без поддержки рабочего движения либерализм оказывался в политической пустыне.
Тем не менее, несмотря на малоприятный политический фон, лето этого года было коронационным и самым жарким за последние десятилетия. Повсюду устраивались вечерние званые ужины или блистательные рауты, послеобеденные приемы в саду, роскошные обеды в загородных особняках, костюмированные балы и пикники. Даже жара была «необычайно чудесной 89, такое лето в Англии случается редко». Идеальная погода сопутствовала регате в Хенли, ясные солнечные дни благоприятствовали проведению всех традиционных мероприятий сезона: поло в Рейнла, крикетного матча между колледжами Итон и Харроу на стадионе «Лордз», скачек «Золотой кубок» в Аскоте. Ни угроза войны, ни транспортная забастовка, ни проблема титулования новых пэров не могли испортить общее праздничное настроение. Газеты пугали всех кризисом, некоторые разгневанные аристократы ворчали по поводу «революции», а на костюмированном балу в Клэридже гостей развлекал «пэр» с короной и в мантии, на которой был приклеен «№ 499». Леди Керзон завоевала звание «королевы красоты» на рыцарском турнире, устроенном госпожой Корнуллис-Уэст, матерью Черчилля, со стоимостью билетов двадцать фунтов стерлингов. В Ковент-Гардене дебютировал Русский балет, Павлова и Нижинский танцевали на частных вечерах, станцевав партию и под открытым небом в саду поместья Строуберри-Хилл, которое было когда-то «царством готической буффонады» и домом Хораса Уолпола [136]. Его новая хозяйка леди Микелем, владевшая также девятнадцатью ярдами жемчуга 90, устроила обед для шестидесяти гостей и подавала после танцев в качестве основного блюда нечто в виде маяков, светящихся изнутри и окруженных птичками-овсянками, изображавшими чаек и облитыми бурунами белого соуса. В Бленхейме герцог, его кузен Уинстон, Нейл Примроуз, сын лорда Роузбери, и Ф. Э. Смит до утра играли в карты в палатке при свете свечей на опрокинутых бочках. «На что играем, Ф. Э.?» – спросил Мальборо. «На ваш чертов дворец, если вы не возражаете»91, – ответил Смит. Неизвестно, правда, какую ставку он делал сам.
Но это была другая Англия, не Англия юбилейного года. Забастовки напоминали о нараставшей угрозе рабочего класса, Адагир напоминал об угрозе Германии. Надежность времен, о которых англичане будут вспоминать категориями «золотого соверена, долга и чести»92, осталась в далеком прошлом. Веселье было «лихорадочным, беспокойным», костюмированный бал сезона устраивал Ф. Э. Смит, а не герцогиня Девонширская (герцог умер в 1908 году). С улиц Лондона исчез последний омнибус, запряженный лошадьми 93; моторных такси, о которых понятия не имели на исходе века, теперь было больше, чем конных, в соотношении 6300 к 5000.
Представители высшего класса все еще были довольны жизнью и друг другом. На званом вечере у госпожи Уильямс, где без умолку острил маркиз де Совераль, всем было так хорошо, что гости, приехавшие к ланчу, засиделись до часу ночи. Возможно, там действительно всем было интересно, а может быть, сидели от скуки, от той самой скуки, которая возникает, когда нет никаких дел. Смех, веселость, анекдоты, приподнятость настроения – все эти несомненные атрибуты привилегированного образа жизни вызывались тоже скукой. В бесконечных разговорах «за ланчем, чаем или обедом, на танцах и посиделках до поздней ночи, – считал Мастерман, – проявлялись желание общества хоть чем-то интересоваться, его усталость от скуки, понимание, что это игра и в нее надо играть». Это были и «собрания умных, приятных и обаятельных людей… отчаянно и искренне пытавшихся заняться делом в жизни, лишенной необходимости зарабатывать деньги». Он писал эти слова в 1909 году и еще не сформулировал концепцию «скуки мирной жизни», хотя, когда писал о «римском мире, завладевшем западными расами Европы», наверняка непроизвольно вздохнул.
