Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Да и не только Щербинин, но и лица более высокопоставленные относились к Каткову с дружеским участием. В 1863 г. великий князь Константин и Муравьев предлагают Каткову прислать корреспондентов в Варшаву и Вильно для освещения польских дел. Этих корреспондентов перед их отъездом принимал министр внутренних дел Валуев и напутствовал их. По поручению Муравьева Каткову посылаются статьи о восстании, в которые предлагается по его усмотрению вносить любые изменения.
Весьма предупредительно ведет себя по отношению к Каткову и Валуев. В 1863-64 гг. между ними поддерживается оживленная переписка, инициатором которой был министр внутренних дел. Он предлагает договориться об обмене мыслей и мнений, обещает давать «конфиденциально ответ на каждый Вами мне предложенный вопрос». В свою очередь Валуев хочет «иметь возможность обращаться к Вам, конфиденциально же, для осведомления о Вашем взгляде на те вопросы, по которым мне хотелось бы узнать Ваше мнение». Предложенная переписка состоялась. Валуев вел ее в подчеркнуто любезном тоне, всячески выражая почтение Каткову, подчеркивая его роль. Было от чего закружится голове.
В то же время Валуев пытается превратить «Московские ведомости» в рупор своих идей. Он, в очень вежливой форме, подсказывает Каткову темы, выражает готовность снабжать его материалом. Переписка с Катковым имела целью не только направлять его, но и сдерживать. Валуев предостерегает его, например, от полемики по остзейскому вопросу (Катков — противник прибалтийских немцев), от неумеренных похвал Муравьеву.
С крайним пиететом относится к Каткову и Д. А. Толстой, ставший с 65 г. обер-прокурором Синода и сделанный Катковым в 66 г. министром народного просвещения. Уже осенью 63 г. Толстой посылает Каткову первый том своего сочинения о католической церкви в России, сопровождая книгу почтительным письмом: «Очень рад, что это доставляет мне случай выразить Вам то глубокое уважение, которым я, как и все русские, проникнут к Вашей деятельности и к тем политическим принципам, коими Вы завоевали общественное мнение» (1362). Переписка между ними продолжается. Уже заняв пост министра просвещения Толстой продолжает обращаться к Каткову за поддержкой и просит советов.
Сочувственно отзывается о Каткове в 63 г. и министр просвещения Головнин, хотя, возможно, не вполне искренне. Видимо, уже в 62 г., при знакомстве, они друг другу не понравились. Именно Головнин сообщает Каткову осенью 62 г., что по распоряжению царя ему и Леонтьеву передано издание «Московских ведомостей», хотя другие претенденты предлагали бо`льшую сумму. Летом 63 г. Головнин благодарит Каткова за отправку корреспондентов в западные районы и выражает надежду, что «Московские ведомости» дождутся второго издания, служа «лучшим материалом для истории нашей эпохи» (1363). В том же году Головнин в конфиденциальном письме делает попытку подкупить Каткова, расположить его в свою пользу. Он предлагает переиздать статьи «Московских ведомостей» о Польше, так как они «принесли большую пользу, дали правильный взгляд на дело и возбудили благородные патриотические чувства». Головнин хочет их «напечатать особой брошюрой», которую купит министерство просвещения (1200 экземпляров) и разошлет её учителям и за границу (1364). Катков не клюнул на такую приманку, ставившую его в зависимость от Головнина. Он отклонил предложение, в дальнейшем активно используя этот эпизод в полемике против Головнина.
Б. Н. Чичерин вспоминал, что к статьям в «Московских ведомостях» о польском восстании с живым интересам относился наследник престола и его попечитель С. Г. Строганов. А. Д. Блудова, дочь видного государственного деятеля Д.Н, Блудова, председателя Комитета Министров и пр., постоянно бывавшая при дворе, писала Каткову в начале 63 г.: «Мы все, в том числе государыня, читали с величайшим удовольствием Ваши три первые статьи о польских делах». По ее словам, одну из этих статей прочитал и расхвалил министр иностранных дел А. М. Горчаков. В другом письме Блудова сообщала, что одна из статей о Польше «прекрасна, полезна и своевременна», что все так считают, «начиная с самых Высших особ». Блудова писала, что её отец «поручает сказать, что Ваши статьи ему истинное утешение“; прочитав одну из них. он произнес: “ всегда уважал Каткова — после этой статьи я его полюбил» (1364). О роли Каткова во время польского восстания вспоминал в своих мемуарах Е. М. Феоктистов: «у него был целый сонм пламенных приверженцев, которые чуть не клялись его именем, и множество исступленных врагов, которым хотелось бы стереть его с лица земли. Правительство боялось его и вместе с тем заискивало в нем».
Тем не менее уже в 63 г. начались постоянные столкновения Каткова с цензурой. В конце февраля председатель московского цензурного комитета Щербинин извещал Валуева, что цензура отказывается пропустить одну из статей Каткова. Статья была антипольская, но в ней приводились доводы, с которыми Катков полемизировал. Щербинин чувствует себя не совсем спокойно. Он опасается Каткова, сообщает Валуеву, что разрешил печатать задержанную статью, но не в «Московских ведомостях», а в «Русском вестнике». «Придирки» Щербинина вызвали недовольство высокопоставленных лиц, о чем писала Каткову Блудова. Валуев же открестился от ответственности, заявив, что одобряет запрещенную статью, «а это в Москве виноваты». Естественно, что после подобных конфликтов цензура стала осторожней, когда речь шла о запрещении материалов для изданий Каткова, а он сам — наглее и самоувереннее.
Столкновения продолжались. Разжигая антипольскую истерию, Катков нередко сообщал известия, которые в других изданиях цензура ни за что не пропустила бы. Подробно рассказывалось о зверствах поляков, об их жестокости и кровожадности, и в самой Польше, и во внутренних губерниях России, о нераспорядительности чиновников, об ответных мерах, часто весьма суровых, русских властей, которые Катков поддерживал и одобрял. Почти все отрицательные явления русской жизни, в том числе «нигилизм», прокламации, пожары, Катков связывал с действиями «польской интриги», не останавливаясь перед прямой клеветой, фальсификациями. Дело доходило до того, что местные власти жаловались на Каткова, так как выдуманные им факты подрывали их репутацию. Осенью 63 г. тульский венный губернатор писал министру внутренних дел: «Помещенное в ''Московских ведомостях'' извещение о побегах солдат-поляков, о грабежах в лесах, об изрубленной девочке — чистая выдумка и ложь». Губернатор высказывал опасение, что подобные сообщения могут вызвать справедливое нарекание в умышленном распространении клеветы, что они «вредят доверенности к журналистике, вызывают жалобы не только оклеветанных, но и всех людей беспристрастных и справедливых и не приносят ничего, кроме вреда». Валуев вынужден согласиться с этими доводами, признать, что сведения «Московских ведомостей» подают иногда повод «к неблагоприятным толкам» (72).
Валуев, раздраженный и тем, что подобные лживые сообщения ставят под сомнение компетентность чиновников его ведомства, их распорядительность («допускают такие безобразия»), сообщил в московский цензурный комитет о своем недовольстве, предлагая быть осмотрительнее при пропуске подобных известий. Узнав об этом, Катков в весьма резком тоне упрекает Валуева в нарушении их соглашения. Уже здесь редактор «Московских ведомостей», хорошо знающий о своей популярности и прочности своего положения, прибегает к угрозе, которой он постоянно пользовался и позднее: если мой образ мыслей и действий кажется правительству вредным, стоит только заявить мне это, и я немедленно прекращу мою деятельность.
Останавливается Катков и на вопросе о заведомой лжи, которая печатается в его газете. Он не утверждает, что лжи нет, а оправдывает такую ложь благими целями. По его словам, цензура должна следить, чтобы не появлялась ложь «неблагонамеренных искажений». Если же намерения благонамеренны, то «стоит ли придавать важность случайной неверности того или другого известия?» (1368). Это была принципиальная позиция, своего рода концепция, оправдывающая любую фальсификацию задачами укрепления «благонамеренности».
Валуеву приходится почти оправдываться перед строптивым журналистом. Он уверяет, что высоко ценит «благородно-полезное направление» изданий Каткова, признаваемое и публикой, и правительством, уговаривает не думать об отставке. Трудно сказать, насколько были искренними уверения Валуева. К этому времени Катков, самонадеянный и избалованный всеобщими похвалами, сильно надоел министру. Но с ним приходилось считаться, в какой-то степени даже заискивать, восхищаться им, говорить комплименты, что не прибавляло любви к нему Валуева.
Еще сложнее оказалось положение цензора «Московских ведомостей» Петрова. Катков не желал сдерживаться. Он считал, что его газета завоевала право затрагивать любую тему, критиковать любое лицо и учреждение, если это нужно «для блага родины». Его поддерживали весьма влиятельные круги. Связываться с ним было опасно. Но и пропускать многие материалы, которые могли вызвать недовольство разных министерств, крупных провинциальных администраторов и пр., представлялось невозможным. Петрову приходилось лавировать. Рассказывали, что он дрожит от страха, разрешая или не разрешая статьи для «Московских ведомостей». Сам Катков писал в конце 63 г. (видимо, не без удовольствия) о переживаниях Петрова следующее: «Я более всего трепещу за цензора. Он уже и теперь чуть не слег в постель. Надобно знать, что он принадлежит к числу людей самых мнительных и осторожных» (1370).
