Бандиты - Эрик Хобсбаум
Бандиты Неаполитанского королевства, как и его крестьяне, восставшие против якобинцев и иностранцев во имя Папы, короля и святой веры, были революционерами, а Папа и король ими не были (в 1860-е годы один нехарактерно тонко мыслящий бандитский командир сказал пленному юристу, который заявил, что он тоже на стороне Бурбонов: «Ты образованный человек и юрист, неужели ты впрямь думаешь, что мы ложимся костьми за Франциска II?»[14]){28}. Они поднимались не за реальность царства Бурбонов — многие в самом деле всего несколько месяцев назад участвовали в его свержении под предводительством Гарибальди, — а за идеал некоторого «доброго старого» общества, естественными символами которого были идеалы «доброй старой» церкви и «доброго старого» короля. Бандиты в политике склонны оказываться такими революционерами-традиционалистами.
Вторая причина обращения бандитов в революционеры присуща самому крестьянскому обществу. Даже те, кто принимают эксплуатацию, подавление и подневольность за норму человеческого существования, мечтают о мире, лишенном этих вещей: мире равенства, братства и свободы, о совершенно новом мире, где нет зла. Крайне редко это становится чем-то большим, нежели мечта. Редко это выходит за рамки эсхатологических ожиданий, хотя во многих обществах сохраняется это милленаристское упование: однажды появится справедливый Император, Царица Южных морей однажды сойдет на берег (как в яванской версии этой скрытой надежды), и все изменится и станет совершенным. И все же есть моменты, когда апокалипсис кажется неминуемым; когда вся структура государства и существующего общественного устройства в самом деле представляется рассыпающейся вдребезги, а бледный огонек надежды превращается в свет возможной зари.
В такие времена бандитов смывает прочь вместе со всеми. Не плоть ли они от плоти народа? Не они ли на своем (пусть ограниченном) примере показали, что партизанская жизнь в лесах может принести свободу, равенство и братство тем, кто готов платить за это бездомной жизнью, подвергаться опасностям, рисковать почти неминуемой гибелью (современные социологи серьезно говорят о бандах бразильских cangaçeiros (бандитов) как об «определенного вида братстве или светской общине», а свидетели сообщают о небывалом уровне честности в отношениях между членами банд){29}. И разве не признают они, сознательно или подсознательно, превосходство милленаристских или революционных движений над собственной деятельностью?
В самом деле, ничто не поражает так сильно, как это подчиненное сосуществование бандитизма с масштабной крестьянской революцией, предшественником которой тот зачастую служит. Область Андалусии, которая традиционно ассоциировалась с bandoleros («благородными» или не очень), спустя десять-двадцать лет после их заката стала прочно ассоциироваться с сельским анархизмом. Сертан[15] (порт. sertão) — области в Северо-Восточной Бразилии, — будучи традиционной средой обитания cangaçeiros, были домом также и для santos («святые»), сельских мессианских лидеров. И те и другие процветали, но святые были выше. Знаменитый бандит Лампион (Lampião) в одной из бесчисленных баллад, превозносящих его подвиги,
Поклялся отомстить всем
Говоря, что в этом мире уважаю
Падре Сисеру и больше никого{30}.
И как мы увидим, общественное мнение получило «официальные верительные грамоты» Лампиона именно от падре Сисеру, мессии из Жуазейру. Социальный бандитизм и милленаризм — наиболее примитивные формы революции и реформирования — исторически идут рука об руку.
А когда наступают великие апокалиптические моменты, разбойничьи банды, чья численность разрослась за время мытарств и ожиданий, могут, не осознавая того, превратиться во что-то иное. Они могут, как на Яве, слиться с огромными толпами сельчан, бросивших свои земли и дома, чтобы бродить в экзальтированных ожиданиях по окрестностям; либо могут, как в Южной Италии в 1861 году, дорасти до целых крестьянских армий. Могут и, как Крокко в 1860 году, превратиться из бандитов в солдат революции.
Когда бандитизм присоединяется таким образом к более широкому движению, он становится частью той силы, которая может изменить общество, и меняет его. Поскольку кругозор социальных бандитов достаточно узок и четко очерчен, как и у самого крестьянства, результаты их вмешательства в историю могут отличаться от ожидаемых ими самими. Они могут оказаться и противоположными ожиданиям. Но бандитизм тем не менее остается исторической силой. Да и в любом случае, сколь многие деятели великих мировых социальных революций были в состоянии предвидеть настоящие результаты своих дерзаний?
Глава 3
Кто становится бандитом?
В Болгарии свободны только пастухи, скотоводы и гайдуки.
Панайот Хитов{31}
Бандитизм подразумевает свободу, но в крестьянском обществе эта свобода доступна лишь немногим. Большинство находится в двойной зависимости — от работы и от землевладельца, при этом одна усиливает другую. Потому что ничто не делает крестьян большей жертвой власти и принуждения, чем их неспособность к перемещению, даже их экономическая уязвимость (крестьяне нередко оказываются способны сами себя прокормить). Их корни в земле, в своем возделываемом участке поля, и там они должны стоять подобно деревьям или, скорее, подобно морским анемонам или другим сидячим формам морской флоры и фауны, которые оседают в каком-то одном месте после фазы юношеских метаний. Женившись и вступив в право владения, мужчина оказывается привязан. Поля необходимо засевать и убирать, даже крестьянские восстания останавливаются на время жатвы. Ограду нельзя надолго оставлять без починки. Жена и дети служат тем якорем, который держит главу семьи в определенном месте. Только катастрофа, приближение конца тысячелетия или тяжело давшееся решение о переезде могут прервать фиксированный цикл крестьянской жизни, но и эмигрант будет вскоре вынужден осесть на новом участке, если только он не перестанет быть крестьянином. Социально крестьянин находится в согбенном положении, потому что ему приходится, как правило, гнуть спину за работой на своем поле.
Это серьезно ограничивает привлечение новых сил в бандитские ряды, но вовсе не означает, что взрослый крестьянин не может примкнуть к бандитам, хотя это все-таки довольно сложно. Годовой цикл разбойников совпадает с сельскохозяйственным циклом: его пик приходится на весну и лето, а спад — на голые и снежные сезоны. Однако разбойные действия бандитских групп, которым набеги обеспечивают постоянную часть дохода, и вне сезона, как у племени чуаров[16] из Миднапура (Бенгалия) в начале XIX века; или же эти функции исполняются специальными отрядами, в то время как достаточное число рабочей силы остается на сельскохозяйственных
