Михаил Смирнов - О Вячеславе Менжинском

Помню первомайскую демонстрацию, которую устроили рабочие и учащиеся на Некрасовском бульваре, как раз против редакции.

Местная большевистская организация, собственно, устраивала собрания за городом, и эта демонстрация произошла неожиданно, стихийно…

Демонстранты были без оружия, и, когда они со знаменами и пением революционных гимнов дошли до середины бульвара, на них накинулась из засады сотня рассвирепевших казаков. Страшно было смотреть, как они расправлялись с молодежью. Нагайки свистели по спинам демонстрантов. Досталось кое-кому и из редакции. Присоединившись к демонстрации, мы с сотрудницей газеты Довгард, рабочим типографии и двумя хроникерами поплатились своими костюмами, которые были изорваны в клочья. Какие-то субъекты из ярославской черной сотни указывали казакам на нас, приговаривая:

— Бей их!

— Бей! — восклицал другой, по виду торговец. — Они из «Северного края».

Многие из избитых были перенесены в помещение редакции, и там им была оказана помощь.

Это событие в глазах черной сотни и полиции окончательно скомпрометировало «Северный край», который с этого времени подвергался особой бдительности со стороны «очей царевых». Но почему-то обыск был, и то довольно поверхностный, только у меня одного, дня через три после демонстрации.

Другие сотрудники счастливо избежали обыска, в том числе и В. Р. Менжинский.

Наша редакционная работа продолжала кипеть. Мы привлекали к работе многих работников партийной организации, завели у себя отдел «рабочей хроники», усилили еще оригинальный марксистский материал.

Газету начали читать и ярославские рабочие, так как многие из пропагандистов и агитаторов были и нашими сотрудниками.

Как раз к этому времени усилился приток из Москвы и Питера разного рода лекторов, представителей разнообразных политических партий…

Помню приезд в Ярославль П. Н. Милюкова, который был в нашей редакции, беседовал с нами и говорил о том, что эсдекам нужно запастись большей терпимостью, и удивлялся тому, что в провинции могла существовать такая смелая газета при Роговиче.

Он читал свой реферат о течениях среди русской социал-демократии, об отношении к ней вновь организовавшейся тогда кадетской партии, которую Милюков возглавлял.

Реферат его был организован, кажется, в одном барском особняке, недалеко от Волги.

На реферат этот собралась вся либерально-буржуазная интеллигенция Ярославля. Некуда было яблоку упасть. П. Н. Милюков, изложивший всю историю возникновения и развития социал-демократии, отдал предпочтение меньшевикам, и особенно Г. В. Плеханову, с которым он и его партия не прочь были бы блокироваться. Большевиков он пытался всячески дискредитировать, в особенности же Ленина за его «раскольническую» тактику, якобы срывающую «единство демократического фронта» в революции… Меньшевики в первую революцию проповедовали блок с либеральной буржуазией, а не с крестьянством, как большевики.

И в первый раз сомнения насчет меньшевизма роем обступили меня на этом реферате Милюкова.

Эти сомнения особенно усилились, когда стали возражать Милюкову представители местной большевистской организации, мой ближайший товарищ по редакции газеты «Северный край» В. Р. Менжинский. Я понял окончательно, что я с ними, а не с Милюковым и меньшевиками.

Я понял, что наш естественный революционный союзник — не рыхлый либеральный буржуа, а крестьянин, уже к тому времени начавший подавать довольно громко свой голос в возникавших в разных концах страны аграрных беспорядках.

Очень остроумно, по обыкновению, возражал Милюкову В. Р. Менжинский…

А революция между тем приближалась к вам гигантскими шагами. Это чувствовалось в каждом биении пульса тогдашней общественной жизни. На поверхности ее бешеным темпом шла мобилизация либеральных и демократических буржуазных сил — параллельно с такой же мобилизацией сил революционной демократии…

Телеграммы ежедневно приносили все новые и новые признаки надвигающегося революционного взрыва в стране.

Явно шла подготовка к революции и в Ярославле. Все подпольные партии имели здесь свои организации. Особенно сильно работала социал-демократическая организация, которая постоянно пополнялась все новыми партийными работниками. Устраивались массовки за городом и в городе, везде, где только было возможно, организовывались забастовки, в рабочих массах широко распространялась нелегальная литература. Полиции и жандармов не хватало для охраны порядка в городе.

Чувствовалась какая-то растерянность власти. В такой нервозной атмосфере протекло все лето. Кадеты наши ходили как потерянные, ибо они ясно видели, что мы, социал-демократы, совершенно захватили идейный руль газеты в свои руки, нимало не заботясь о предоставлении места в газете хозяевам-кадетам, печатая их статьи с большой задержкой, и только те из них, которые не затрагивали наших позиций.

Статьи эсеров мы печатали, но эсеры не излагали в них своих программных требований, и это до поры до времени сохраняло наши с ними добрососедские отношения в газете, что, в свою очередь, создавало нам в их лице союзников во все чаще возникавших конфликтах с кадетской частью редакции.

Особенно тесные отношения с ними у нас установились при встрече Веры Фигнер на пароходе, куда мы вместе с ними отправились приветствовать эту славную, маститую революционерку, которая пересылалась через Ярославль после заключения в Шлиссельбургской крепости на поселение в Архангельскую губернию. Эта совместная встреча Веры Фигнер закрепила наши редакционные взаимоотношения. И это сказалось на ближайших же общих редакционных собраниях, когда кадеты вновь попытались судить меня и В. Р. Менжинского за то, что мы зажимаем рот кадетам и не даем им проявить себя во всей их классовой красоте.

После этого собрания и еще нескольких аналогичных кадеты притихли, тем более что и ответственный редактор В. М. Михеев встал на нашу сторону, чувствуя полное кадетское бессилие в борьбе с марксистским натиском.

Помню, что В. М. Михеев, вообще будучи младенцем в политических вопросах, часто вел беседы на эти темы со мною и В. Р. Менжинским, вероятно желая выяснить для себя характер политических группировок в стране… В описываемое время В. М. Михеев жил в Ярославле полубольной, вдали от всякой деятельности. Естественно, его не могли не заинтересовать представители нового течения политической мысли, каковыми в его глазах являлись мы, социал-демократы. Но дальше этого интереса у него дело не шло; правда, он иногда жертвовал на партийные цели…

Приезжал как-то в Ярославль эсеровский златоуст Бунаков (Фундаминский).

Перед лекцией он заходил в редакцию, но, встреченный нами не особенно приветливо, быстро ретировался из редакции к эсеру Бартольду, которому заявил, что Он приехал своим рефератом поправить дела местных эсеров, а также «попутно» почистить и нас грешных, социал-демократов. Нечего было делать, нужно было идти на реферат Бунакова, гордо именовавшегося Непобедимым.

И вот настал час реферата. С внешней стороны он был оборудован блестяще. Импозантная внешность референта, его европейские манеры и брызжущая из всех пор эсеровская ученость, в восторг приведшая дамскую половину аудитории, скрывали под собой все те же мелкобуржуазные доспехи эсеровской социализации при капитализме, но в глазах наших низвели Непобедимого с высот небесных на обывательскую землю. И грянул бой в прениях.

Наши эсеры Ф. В. Бартольд, П. Ф. Кудрявцев, Певзнер млели, конечно, от восторга, но наши представители, и прежде всего В. Р. Менжинский, накинулись с разных сторон на Непобедимого и, подкрепленные «нелегальной» публикой, с честью вышли из спора. Непобедимый чувствовал порой во время спора, что ему нечего возразить марксистам, и вертелся, как поджаренный на сковородке, а слушатели, даже искушенные в теоретических спорах, вынесли такое впечатление, что эсеровский социализм при создавшейся в России революционной обстановке никуда не годится и что правы, пожалуй, марксисты, борющиеся с эсерами. А это все, что и требовалось, в сущности, доказать…

Между нами и эсерами в редакции почувствовалась значительная отчужденность, особенно после того, как отчет о лекции Бунакова, написанный Певзнером или Бартольдом, был нами сокращен и урезан настолько, что автор его, когда он появился в печати, долго не мог признать своим.

После этого эсеры на редакционных наших собраниях уже перестали поддерживать нас и все более отдалялись от нас, а один из них, доктор П. Ф. Кудрявцев, в довольно неуклюжей форме пытался указывать нам на резкость и нетерпимость наших газетных статей…

Вместо кадетско-эсеровских статей мы пускали огромный живой материал с мест, освещающий картину политического пробуждения не только пролетариата, но и некоторых слоев деревни.