Виктор Баныкин - Рассказы о Чапаеве
Стёпка сорвался с места и, перепрыгивая через плетни, увязая в снегу, скрылся в степи.
Выслушав Чапаева, Исаев посмотрел в утомлённое лицо командира.
- Можно идти, Василий Иваныч? - спросил ординарец.
- Иди. И Стёпку поскорее пришли, я его в разведку хочу послать. Паренёк ловкий и смелый. Хороший разведчик будет.
Чапаев кивнул головой и принялся что-то писать в раскрытой перед ним тетради.
Стёпку нигде не нашли. Никто не знал, куда он делся. И все решили, что мальчик, верно, погиб. Но прошло три дня, и Василию Ивановичу доложили, что паренька привезли с хутора Овчинникова.
- Обыскивали мы двор одного богатея, - докладывал Силантьев, - оружие он скрывал. А рядом изба сельского сторожа стоит. Один красноармеец и загляни в окно, к сторожу. А там Стёпка.
- Приведите его сюда, - приказал Василий Иванович.
Ввели Стёпку.
Голова у Стёпки была опущена на грудь, в грязных руках он держал шапку с красной звёздочкой.
- Что делал на хуторе, герой, говори! - Чапаев пытливо уставился на подростка, и тот ещё ниже опустил лобастую голову. - Ну, я слушаю.
- Рисовал, - сипло прошептал Стёпка.
- Что, что?
- Рисовал... картину.
- Рисовал! - Чапаев встал, дёрнул себя за ус.
- Когда у меня лент не стало, - заикаясь, рассказывал Стёпка, - я из посёлка убежал - испугался. В Овчинниково убежал. А там наши казаков побили... Из сумки убитого офицера я масляные краски взял. Рисовать захотелось. Никогда я красками не рисовал. Схватил я их - и к деду, сторожу.
Стёпка распахнул шинель, расстегнул ремень на гимнастёрке и вынул из-за пазухи холщовый свёрток:
- Вот... картина.
Василий Иванович развернул свёрток. На мчащихся конях сидели всадники. Над их головами поблёскивали клинки. Впереди всадников под красным знаменем скакал командир в развевающейся по ветру чёрной бурке. У него были пышные, до плеч усы и малиновый бант на папахе.
Под картиной была подпись: "Чапаев несётся в атаку с чапаевцами, которые в его отряде".
Василий Иванович долго смотрел на картину. По исхудалому лицу его скользнули отсветы какой-то неизведанной, небывалой радости.
О многом в эти минуты передумал Чапаев. И о том, что скоро, должно быть, конец войне, и о своих ребятах, которые так редко видят отца, и о Стёпке. У мальчика впереди большая и светлая жизнь.
Чапаев не утерпел, улыбнулся:
- Молодец! Как это у тебя ловко!
Стёпка ободрился, поднял голову:
- Я два дня рисовал и ночью.
- И где ты талант такой постиг?
- Учитель сельский учил. Бумаги мне давал, карандаши...
- Ловко! - щурился Чапаев. - Только соврал ты малость. Усы у меня поменьше, да в уздечке этот вот ремешок не на месте.
Он сел на старый, замасленный диван и усадил рядом с собой повеселевшего Стёпку.
- Когда кончим воевать, Стёпка, - говорил Чапаев, обняв руками колено, - жизнь прекрасная будет, и мы учиться с тобой поедем. В академии: я в военную, а ты в рисовальную... Должна быть такая академия!.. Поедем?
- Поедем! - тряхнул головой Стёпка. - Поедем, Василь Иваныч!
И они оба радостно засмеялись.
ДОРОГОЙ ГОСТЬ
В Народном доме с раннего утра топили печи. Промёрзшие стены потрескивали, на потолке всё меньше становилось белых искристых пятен. Зеленоватый дымок ел глаза.
На тесной, неудобной сцене шла репетиция. Любительским кружком руководила пожилая учительница Анна Ивановна. Она сидела на высокой суфлёрской будке, сбитой из новых, гладко выструганных сосновых досок, и, покачивая головой, с огорчением говорила:
- Опять не так, Алексей Дмитриевич...
Перед учительницей стоял заведующий Народным домом Рублёв. Он смущённо глядел в пол и, разводя длинными руками, сокрушённо повторял:
- Не выходит! Ну никак не выходит! Всё время в памяти твержу, как надо говорить, а дойду до этого самого каверзного места - и на тебе, по-своему получается... Увольте, Анна Ивановна, я человек без способностей.
В это время дверь из сеней отворилась, и в помещение ввалился крестьянин в чапане с заиндевелым воротником.
Алексей Дмитриевич слез со сцены и, прихрамывая, поспешил навстречу пришедшему крестьянину.
- Добрый день, Лексей Митрич! - сказал мужик и стащил с головы шапку. - Толкуют, будто Чапаев ныне в село прибудет и речь скажет.
- На крыльце объявление вывешено про то. Прочитай.
Рублёв вышел с бородачом на скрипучее крыльцо.
- Видишь, - проговорил он и указал на прибитый к стене лист серого картона. - Каждое дело порядка требует. Без этого нельзя.
Мужик потоптался на месте и виновато вздохнул:
- По своей темноте, Лексей Митрич, я совсем неуч... Ты уж расскажи, про что здесь прописано.
Заведующий подошёл к перилам крыльца и солидно, не торопясь прокашлялся. Поводя по буквам большим пальцем, заскорузлым и жёлтым от курева, он медленно и натужно читал:
- "Граждане односельчане! Вечером сегодня в Народном доме герой товарищ Чапаев сделает доклад: "Когда кончится война". После доклада спектакль". - Повернулся к мужику и добавил: - Вечером, Иван, приходи. А сейчас мне некогда. Репетицию проводим. Мне и то приходится тут одного буржуя играть.
Весь день Алексей Дмитриевич провёл в хлопотах: красил декорации, ездил в Селезниху за париками, ходил к фельдшеру просить для себя сюртук и галстук бабочкой.
Под конец дня он устало поднялся на сцену и с удовлетворением оглядел зал с правильными рядами скамеек.
- Теперь, кажись, всё готово для встречи дорогого гостя, - сказал он.
От лавок на чисто вымытом полу лежали тени. Нижние стёкла в окнах горели тусклым багрянцем.
К шести часам вечера Народный дом был переполнен зрителями. Скоро в зале стало так душно, что мужики и бабы сняли шубы. Все негромко разговаривали.
Больше других суетился высокий, худой старик с гладкой, как яичная скорлупа, продолговатой головой. Он теребил своего соседа, широкоплечего мужика, за рукав суконной поддёвки и настойчиво требовал от него:
- Ты, Петрович, старый служака. Ты нам скажи - генеральский у него чин по-бывалошнему аль ниже?
В углу около сцены молодая нарядная женщина, скрестив на груди пухлые белые руки, певуче говорила:
- Сестра-то моя выдана за плотника андросовского. А Чапаев там по осени был. Тоже речь держал. Собрались со всей деревни в Народный дом, как мы сейчас. Все в таком волнении.
Кто-то попросил Рублёва рассказать, как Василий Иванович наградил его часами. И хотя об этом в деревне слышали уже не раз, но все стали усиленно просить Алексея Дмитриевича.
Заведующий Народным домом пригладил ладонями волосы и заговорил:
- Как вам про то известно, что я у Василия Ивановича служил больше полгода, я про это самое толковать не буду. Обрисую ту историю, по причине которой нахожусь в таком положении. - Алексей Дмитриевич указал на хромую ногу. - Поручил мне Василий Иваныч однажды сходить в разведку. Большая требовалась осторожность. Прямо скажу - дело небезопасное. К самому неприятелю надо было пробраться... Исполнил я всё, как было приказано. Только при возвращении в штаб меня беляки ранили в ногу, отчего я версты три ползком полз. Подобрал меня наш разъезд. Говорю ребятам: "Немедля везите меня к Чапаеву!" Василий Иваныч спал, когда мы приехали. Разбудили его, и я доложил ему лично важные сведения. Белоказаки готовились на заре выступить против нас.
Алексей Дмитриевич потёр рукой бедро больной ноги и сел на поданный ему дубовый стул.
- Прошу прощения, - сконфуженно улыбнулся он. - Ныть в подъёме стало. Нога у меня всегда к ненастью мозжит... Ну вот, выслушал меня Чапаев и строго говорит: "Ну, Рублёв, ежели правду сказал - награжу, ежели наврал смотри тогда у меня!" И бросился распоряжения отдавать. А ко мне фельдшера прислал. Он пулю-то у меня из ноги и вынул. После сражения, когда наши разгромили белопогонников, Василий Иваныч прискакал, кричит: "Молодец, Рублёв! Дай я тебя поцелую!" Поцеловал меня в щёку, - Алексей Дмитриевич достал из кармана брюк платок, вытер глаза, - и часы серебряные мне в руку суёт. "Держи, говорит, награда тебе". Я отказываюсь, а он и слушать не хочет. "Пуля, спрашивает, где из ноги?" Показал я ему пулю - мне её фельдшер оставил. Смеётся Василий Иваныч. "Ты её, говорит, Алексей Митрич, пристрой к часам. Брелок занятный будет и память". Вот они, часы-то.
Заведующий положил на ладонь часы с прикреплённой к цепочке пулей и показал публике.
- А ну-ка, поближе дай посмотреть драгоценный подарочек, - сказала с передней лавки горбатая, в шерстяном платье старуха.
Время шло, а Чапаева всё не было. У "артистов" по лицам потёк грим, в зале было трудно дышать от духоты. Десятилинейные лампы мигали и коптили.
Алексей Дмитриевич часто выходил на улицу послушать, не скачут ли по дороге лошади.
Но кругом было тихо. Возле окон в жёлтом, неярком свете лениво кружились лёгкие, пушистые снежинки. В соседнем дворе глубоко и протяжно вздыхала корова.
- Нет, - упавшим голосом сообщал заведующий, возвращаясь за кулисы. Часа бы два назад должен из Марьина приехать, а всё его нет и нет.
