Рахамим Эмануилов - Террор во имя веры: религия и политическое насилие
В пользу того, что терроризм не присущ изначально исламу, не вытекает напрямую из этой религии, говорит хотя бы то обстоятельство, что выступающий под «зеленым знаменем» терроризм – есть явление современное, и на фоне четырнадцативековой истории ислама вряд ли является показательным. Попытки некоторых исследователей указывать на «исламские» корни терроризма, ссылаясь на пример средневековых ассасинов, малоубедительны. Речь шла все-таки об относительно невеликой по численности, если угодно, маргинальной секте, против которой, случалось, совместно действовали христианские государи и мусульманские правители.
В то же время, если рассуждения тех, кто пытается показать прямую взаимосвязь современного терроризма с исламской религией, строятся на крайне зыбкой почве, вопрос соотношения политического насилия с исламом не так прост. В отличие от господствующего в современной западной политической мысли разделения религиозной и политической сфер, в исламе религия и политика рассматриваются как часть одной и той же сферы. Если представителям исламского мейнстрима удается более или менее сглаживать эту дихотомию, то исламистские группировки (как ненасильственной, так и насильственной ориентации) активно пользуются религиозным словарем для выражения своих политических идей.
Проблема усугубляется тем, что ислам, в отличие от, скажем, христианства, не имеет определенного центра, который решал бы доктринальные проблемы. В исламе интерпретация Корана и Сунны проистекает из консенсуса среди выдающихся исламских ученых (улемов). Но четких норм, которые определяли бы авторитет того или иного богослова, нет.
Следует оговориться: зачастую, когда речь заходит об исламском факторе в политике, в массовом сознании происходит смешение различных понятий: исламские фундаменталисты, радикалы-исламисты, террористы-исламисты. По словам тунисского профессора Зухара Мадхаффара, «нужно делать различие между фундаментализмом и так называемыми экстремистскими политическими мусульманскими движениями, которые считают, что религия должна являться основой для политики государства, и призывают к радикальным изменениям всего существующего общества и политических режимов и к образованию на этой базе исламского государства… Этот феномен проявляется в одной из двух форм: первая призывает к достижению своих целей мирными, культурными и социальными средствами, в то время как вторая применяет и одобряет насилие как метод насаждения своих взглядов»[71]. Некоторые исследователи выделяют такую разновидность джихада, как «ирредентистский джихад», который служит предметом соперничества между националистическими силами, которые менее склонны расценивать свою национально-освободительную борьбу как джихад, и исламистами, ставящими религиозный фактор выше националистических соображений как мотивацию для ведения борьбы. Более того, в «ирредентистском джихаде» может существовать соперничество и внутри исламистской среды – между местными и глобальными элементами: например, между афганскими моджахедами и «афганскими арабами» или между иракскими суннитским повстанцами и иностранными боевиками из «Аль-Каиды», действующими в Ираке.
Необходимо четко проводить разницу между мусульманами как таковыми и исламскими фундаменталистами. Не менее важно понимать разницу между мусульманскими фундаменталистами и относительно небольшой группой тех, кто пропагандирует и осуществляет насилие во имя религии, выступая под флагом ислама. При этом хотелось бы отказаться от широко распространенного, нередко в угоду извращенной «политкорректности», утверждения о том, что у террористов нет религии и национальности. Но ни в коем случае нельзя соглашаться и с утверждением о генетической взаимосвязи между исламской религией и терроризмом.
Рассуждая о взаимосвязи между религией (как таковой) и террористическим насилием, профессор Марк Юргенсмайер утверждает, что в этой связи «религия – не является невинной. Но она не ведет обычно к насилию. Это происходит только при срастании специфического набора обстоятельств – политических, социальных и идеологических, – когда религия начинает смешиваться с насильственными выражениями социальных стремлений, личной гордости и движений, выступающих за политические перемены»[72]. Даже если условно принять за допущение, что ислам несет определенную долю ответственности за деяния террористов, прикрывающихся религиозной мотивацией, надо сразу же задаться вопросом: «Какой именно ислам?» Ислам – явление весьма многоликое и неоднородное. Это трюизм, но по ряду причин о нем «забывают» многочисленные авторы, обвиняющие эту мировую религию в порождении терроризма. В этой связи вполне можно согласиться с мнением, что «ислам, возможно, самая непонятая религия в мире. Люди говорят об исламе, но не пытаются даже понять, что такое настоящий ислам»[73].
Как и любая мировая религия (шире – как мощная идеологическая система), ислам являет собой настолько многоплановый феномен, что позволяет трактовать его по-разному. Более того, противоречия, заключенные внутри ислама, вообще не позволяют говорить о нем как о некоем «монолите» (а значит, априори нельзя увязывать эту религию целиком с деятельностью экстремистов). Противоречия между суннитами и шиитами могут быть порой острее и болезненнее, чем, скажем, между мусульманами и христианами. В политическом измерении существуют глубинные противоречия между умеренным исламом, исламским фундаментализмом и исламизмом, между революционным фундаментализмом и фундаментализмом консервативным – не говоря уж о противоречиях внутри уммы между различными нациями и государствами (а это и традиционное соперничество арабов и персов, и противостояние Саудовской Аравии и Египта амбициям Ирана быть лидером мусульманского мира и т. д.). Даже внутри такого течения, как ваххабизм, существуют серьезные внутренние противоречия. Это позволяет ряду исследователей отмечать даже, что между господствующим в Саудовской Аравии официальным ваххабизмом и салафитско-джихадистскими ваххабитскими течениями (типа террористической сети Усамы бен Ладена) нет прямой связи.
Более того, сами адепты салафитского джихада признают порой, что как привержены «чистого ислама» они составляют лишь небольшую часть мусульманского населения. «Несмотря на многочисленность тех, кто именует себя мусульманами, лишь единицы соблюдают таухид [Единобожие. – Авт.]», – констатируется на одном из исламистских сайтов[74].
Как мы уже говорили, одним из внешнеполитических факторов, сыгравших роль в появлении на авансцене терроризма, рядящегося в «зеленые» одежды, стала Исламская революция в Иране. Ряд стран до сих пор открыто возлагает едва ли не весь груз ответственности за террористическую деятельность на всем Ближнем Востоке на «происки Тегерана». Нередко волей-неволей выстраивается некая «логическая» цепочка: террористы из ливанской «Хезболлы» или палестинского ХАМАС – иранские муллы – исламская революция – исламский фундаментализм – ислам вообще. Ущербность такой «логики» хорошо видна, если вместо Ирана в эту схему подставить другое государство, которое также обвиняется Западом в спонсорстве террористов в Ливане и Палестине – а именно Сирию. Светский режим в Дамаске даже при очень большом желании нельзя ассоциировать с исламским фундаментализмом.
Безусловно, иранские власти заинтересованы в определенном развитии событий в регионе, а также в утверждении своей гегемонии. Однако такие амбиции встречают в большинстве случаев неприятие и сопротивление со стороны большинства как светских и умеренных акторов, так и консервативно-фундаменталистских режимов на всем Большом Ближнем Востоке. Не случайно многие авторы обращают внимание на то, что претензии победившей в Иране Исламской революции 1979 г. быть «путеводным светочем» в исламском мире и общественно-политической моделью для всей уммы фактически были сведены на нет началом ирано-иракской войны 1980–1988 гг.: «война с Ираком идентифицировала иранскую революцию с шиизмом и иранским национализмом. Арабские массы отвернулись от этой версии. Экспорт революции случился только – и то частично – в шиитские гетто Ливана, Ирака и Афганистана»[75].
Несостоятельность попыток возложить вину за экстремизм и терроризм на ислам красноречиво демонстрирует целый ряд примеров, когда силы, так или иначе отождествляемые с террористическими, находятся по разные стороны баррикад.
Иранские фундаменталисты во времена правления исламского движения «Талибан» в Афганистане были одними из наиболее яростных и последовательных противников афганских талибов. Выступающие под знаменем ислама группировки от левацких (типа «Муджахедины народа Ирана») до салафитско-джихадистских ведут борьбу против режима Исламской Республики Иран. Спонсируемая Тегераном палестинская радикальная группировка ХАМАС включилась в 2009 г. в вооруженное противостояние с еще более радикальными исламистами, провозгласившими создание в секторе Газа «исламского эмирата».
