Анатолий Манаков - Тринадцатый знак
Не могу не согласиться с Достоевским: нравственность не всегда определяется верностью человека своим убеждениям. Преклоняюсь перед даром этого писателя, его умением раскрыть духовный мир человека, показать шаткость границы между добром и злом, стихией души и силой рассудка. Стиль его романов лишен блеска, но это с лихвой возмещается глубоким проникновением в природу людскую, позволяющим обнаружить в одном индивиде убийцу и судью, эгоиста и альтруиста, властолюбца и покорного раба, садиста и мазохиста.
Уолт Уитмен и Федор Достоевский. Сравнивая этих гигантов мысли, прихожу к выводу, как они близки, будучи такими далекими друг от друга. И не потому, что один был поэтом, а другой - романистом. В моем представлении, Уитмена можно назвать "великим демократом", Дос-тоевский же в эту категорию вписывается с трудом. Уитмен - прежде всего гражданин, человек из толпы, тер-пимый к мнению других, а само его видение мира целительно воздействует на людей. Мировосприятие Достоевского, напротив, заставляет терзаться сомнениями в Боге и человеке; писатель всегда либо "за", либо "против", и бытие земное для него представляет великую, трудно разрешимую тайну. Если Достоевский безмерно переполнен страстями человеческими, то Уитмен стремится поддержать людей и их веру в себя. Первый считает жизнь тяжелым испытанием и бременем, второй - дарованной благостью. Возможно, в этом заключено и нечто, объясняющее, почему американцам и русским трудно порою понять до конца своеобразие склада души и мышления друг друга...
Сейчас я увлечен относительно новым явлением, название которому гипертекст.
Возможности компьютерной техники в создании гипертекста фантастические! Гипертекст состоит из самых различных компонентов, графики, рисунка, документа, статистики, статьи, киносценария, астрологического календаря, сообщения полицейской хроники... Фрагменты текста можно сравнить с камешками в реке, набросанными для перехода через нее, между которыми и течет повествование. Такой текст нельзя прочесть одинаково дважды, для его восприятия надо и мыслить гипертекстуально, учитывая текучесть, временность образо-ваний, плюрализм мышления и речи, прерывность, относительность, немеханическую линейность. Читатель сам должен синтезировать, делать выводы, подключать свое воображение, отстраняться иногда от чтения в поиске аналогий в жизни собственной.
Изобретатели гипертекста по масштабу сравнивают свое детище с введением письменности и появлением машин. Что ж, быть может, это открытие и привлечет многих из нас своими возможностями. Попробуем, риска тут особого нет. Поначалу литераторы не доверяли компьютеру, сейчас же для многих он стал незаменимым наравне с телефоном, телевизором и видеомагнитофоном.
Так получилось, у меня нет семьи, и иногда я чувствую себя одиноким волком. Он не воет и не старается привлекать к себе излишнего внимания и, редко забредая на чужую территорию, скитается в поисках такой же одинокой подруги. У нас в стране волк - спокойное, за-стенчивое и относительно неагрессивное животное, во всяком случае по отношению к человеку он не злее собаки. Опасны для волка здесь только люди.
В себе я вижу оптимиста-скептика и не знаю, принимать или нет царящее в мире зло как неизбежность или необходимость. Если и есть у меня жизненная установка, то одна-единственная: вопреки всему, надо дарить людям добро и не отвергать мораль с ее ценностями, идя от жизни, создавая новые ценности и новую мораль. Но вся подлость наша в том, что человек способен творить зло и без всякого "навара" для себя, часто даже в ущерб самому себе, почитая садизм способом развлечения. Он может называть себя христианином, а в душе быть отпетым инквизитором, одной рукой вытаскивать себя из болота, а другой заталкивать обратно.
Окружающий мир для меня не плох и не хорош сам по себе, а интересен; в нем можно найти все, как и в каждом из нас. Никому не делаю зла, и, если во мне живет что-то доброе, этому обязан я не политикам, а самому себе. Благодаря выработанному мною иммунитету к всевозможной политической белиберде, предпочитаю ей классическую музыку или бейсбол. К политике стараюсь относиться иронично и снисходительно, дабы стать неуязвимым к ее ударам и притязаниям. А когда жизнь бесцеремонно обходится со мной, напоминаю себе о бренности всего живого и забываю об этом в момент истинного наслаждения. Разве не приятно распоряжаться своим временем по собственному желанию?
Я часто связываю наше представление о самих себе с представлениями людей о Земле на заре цивилизации, когда они жаждали быть единственными существами, заслуживающими неусыпного внимания Создателя. Вскоре, однако, Земля перестала служить для них всем миром, превратилась лишь в одну из планет системы второстепенной звезды на окраине такой же второстепенной Галактики. С одной стороны, мы почувствовали себя не актерами, разыгрывающими под водительством Всевышнего благородную драму, а беспомощными персонажами жалкого фарса, в котором жертвами нашей же глупости или жестокости становятся миллионы собратьев. С другой, - увидев из космоса плывущую в безмолвии Голубую планету, стали ощущать себя более тесным содружеством путешественников на одном корабле, под одним солнцем среди вечного холода. Будь иначе, астронавты Армстронг и Олдрин не оставили бы на Луне, у кромки кратера, памятные медали с изображением Гагарина, Комарова, Гриссома, Уайта, Чаффи и металлическую плашку с надписью: "Здесь люди с планеты Земля впервые ступили на Луну. Июль 1969 года от Рождества Христова. Мы пришли с миром от имени всего человечества".
Думая об этом, я чувствую себя гражданином планеты, во мне оживают одновременно Фауст, Гамлет и все братья Карамазовы...
От писателя Гете требовал почти невозможного - знать себя и свой век. "Все, что у меня, - мое! - говорил он. - А взял ли я это из книг или из жизни, безразлично. Вопрос лишь в том, хорошо ли у меня получилось".
В жизни своей, как и все, я страдал и радовался, повидал мир и вернулся к самому себе, чтобы в собственном сердце обнаружить мудрость и умиротворение. Сокровенные мои желания часто остаются неисполненными, и, стараясь облегчить терзающие меня сомнения, я иногда становлюсь безразличным ко всему на свете, хочу уйти куда-нибудь, где меня бы никто не нашел. Там, в тиши полного уединения, не взывая к Богу всуе, я буду плакать не из сострадания к себе или другим, а от радости того, что понимаю Иисуса Христа, не испытывая при этом желания стать проповедником. Сидя в кресле, ни в ком не нуждаясь и не прося ни у кого сочувствия или симпатии, буду наблюдать природу, сохранять безразличие или удивляться происходящему, восхищаться людьми или презирать все и вся. В конечном итоге, что есть самое важное? Наверное, то, у чего нет названия. Оно еще не выдумано, ибо для этого не существует нужных слов.
Есть люди, для которых слово дороже женского поцелуя, - я не из них. Здесь и таится для меня заповедность истины: в вечной женственности, все остальное - лишь ее символы...
Небольшая комнатка в квартире на восемнадцатом этаже с видом на неугомонный Бродвей, зеленые холмы Нью-Джерси и непонятно какого цвета речную гладь Гудзона, обычно покрытую пеленой тумана. Там было мое личное "бюро расследований", где я разгадывал ребусы жизни и никак не мог отделаться от ощущения связи моей с живущими в этой стране людьми. Я старался понять этих людей, мне всегда было интересно общаться с ними, и хотелось думать, что работаю я не против них, а вместе с ними, ради того, чтобы наши страны относились с меньшей предвзятостью друг к другу и избегали столкновения между собой.
Однако пора заканчивать "автопортрет" моего коллеги. Пришло время рассказать о событиях, свидетелем которых пришлось стать мне самому, наблюдая за ними с самой ближней дистанции, разбираясь в сути их нередко с помощью моих американских друзей. В рассказе своем я постараюсь придерживаться совета одного из них, Генри Торо: "Не стоит ехать вокруг света ради то-го, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре. Но пока вы не умеете ничего иного, делайте хотя бы это, и вы, вероятно, отыщите наконец "Симмсову дыру", через которую можно проникнуть внутрь себя".
II
Президентский цейтнот
Версия пятая
В ТЕНЕТАХ АППАРАТА
Только обладающий человеколюбием может любить людей и не-навидеть людей. Тот, кто искренне стремится к человеколюбию, не со- вершит зла. Благородный правитель должен следовать человеколюбию, даже будучи крайне за- нятым и терпя неудачи. Такие люди есть, только я их не видел.
Конфуций
Интрига первая
Жизнь бюрократов по-своему интересна, и сотрудники аппарата Белого дома в этом отношении не исключение. У них свой Сфинкс, он тоже задает вопросы, и, если не услышит правильного ответа, человеку несдобровать. Только сидит Сфинкс не на скале у дороги, а в Овальном кабинете за массивным столом с инструкциями.
