Анатолий Манаков - Тринадцатый знак
А с каким азартом, помнится, мы обсуждали пути достижения человеком глубокого расслабления. Миллионы людей сейчас не только в Америке и России используют свои методы снятия нагрузок, отключения на время от действительности и сосредоточения внимания. Многие следуют философии и психологии учения дзэн, занимаются психосинтезом, становятся психонавтами в космосе самоуглубления, бегом и теннисом развивают способности к целенаправленному действию, с помощью карате и кунгфу укрепляют самодисциплину. Складу характера одних больше соответствует тибетский опыт, он им кажется строже и отточеннее индуист-ских учений. Некоторые практикуют метод Фельденкрайса, физиолога и мастера дзюдо, чья система функциональной интеграции включает тридцать тысяч медленных, повторных упражнений по дисциплинированию сознания посредством телодвижений. Вырабатывая эффективность таких движений, люди стараются улучшить свою манеру держаться и двигаться, снимать чувство тревоги и эмоциональное перенапряжение. И все это с целью заставить активно работать два полушария головного мозга: левое - для управления мыш-лением, логическим суждением научного плана, правое - для регулирования чувств, воображения, интуиции, образного мышления, в том числе с помощью специальных программ музыки, танца, массажа, межличностного общения, медитации, приемов борьбы.
Чванливому бюрократу мы предпочитали чудака, способного на милое безумие, которое время от времени завладевает каждым нормальным человеком, доставляет ему радость и не приносит никому вреда. Не в этом ли и есть суть нравственности - не причинять страданий, наслаждаться, даря наслаждение другим? К женщинам, правда, мы относились со смешанным чувством, и часто самой счастливой супружеской парой нам казались муж на прогулке с чужой женой.
Одно время мы с интересом наблюдали за созданием искусственного интеллекта. Можно ли заставить компьютер думать, научить его интуиции, переживаниям, творческому вдохновению? Наверное, человек способен и на такое гениальное творение, если удастся создать машины, гибко использующие жесткие категории. Но не захлебнутся ли люди в парадоксах, ошибках, противоречиях, непостоянстве и неопределенности? Ничего страшного, накопленные на сегодня научные знания уже и так изобилуют противоречиями, но от этого не теряется способность критически мыслить. Остается только сделать, чтобы и машины были осторожными, самокритичными, а их интеллект опирался бы на сложные логические определения, иначе он не станет понимать больше его творцов.
Быть может, пытаясь создать искусственный интеллект, люди строят воздушные замки? Все зависит, по-видимому, от понимания человеком реальности, идея которой сама по себе настолько сложна, что уже напоминает воздушный замок. Почему бы тогда не позволить машинам строить свои воздушные замки, чьи кон-цепции выходят за пределы человеческого воображения? Представление людей о собственном мышлении весьма примитивное, но они в этом не очень хотят признаваться; искусственный интеллект же может изменить это мышление, подсказать новые пути для разработки понятий "думать", "чувствовать", "понимать".
Если мудрому Гете казалось, что все разумное уже давно человеком придумано, то Мефистофелю стремление людей к безжалостному покорению природы напоминало ошалевший скот, когда он мечется в безумии, не замечая, что под ногами сочный луг. И мы считали, что они оба правы.
Кто эти "мы"? Я и те американцы, с которыми мне пришлось наиболее тесно общаться, говорить, спорить. Мы не зависели друг от друга, в наших отношениях не было никакого расчета. Одни знали, что я разведчик, другие догадывались, а большинству было все это совсем безразлично. Мы оказались просто путниками, которые случайно встретились, поговорили по душам и разошлись, зная, что скорее всего никогда не увидим друг друга. Но никогда не говори "никогда", в жизни всякое случается.
Версия четвертая
ЗАПОВЕДНОСТЬ ИСТИНЫ ВСЕЙ
Я хотел бы найти выражение для двуединства, хотел бы написать главы и периоды, где постоянно ощущались бы мелодия и контрмелодия, где многообразию постоянно сопутствовало бы единство, шутке - серьезность. Потому что исключительно в том и состоит для меня жизнь - в раскачивании между двумя полюсами, в непрерывном движении туда и сюда между двумя основами мироздания.
Герман Гессе
Из того, что мне довелось узнать и запомнить в Америке, не могу обойти стороной еще один "мыслеобраз", без которого мое экспозе аналитического детектива выглядело бы несколько сиротливо. Речь пойдет об очень близких мне сегодня представителях породы людей, кому приходится зарабатывать на жизнь литературным трудом. Они запираются у себя в доме и стучат по клавишам компьютера или пишущей машинки, пытаясь уложить многомерный мир в строчки одноразмерного текста, размышляют о всякой всячине, стараются разгадать ребусы бытия земного. И, наверное, лучше и честнее их самих никто о себе не скажет. Слово одному из них.
Даже годы моих дьявольских усилий не гарантируют появления талантливого произведения, но сам процесс придумывания слов поддерживает во мне искру жизни, стимулирует поиск нового. Писательское творчество для меня магия: оно позволяет мне думать о вечном, приносит удовлетворение, какое христиане находят в исповеди. Сочинительство стало моей главной потребностью, необходимой для душевного равновесия с окружающим миром, и я не очень надеюсь, что его плоды кому-то понравятся, просто не могу не излагать на бумаге свои "показания" перед тем, как выносить "приговор" действительности.
Эту профессию выбирают по разным соображениям: из потребности выразить себя, избавиться от навязчивых идей или тяжелых переживаний, выполнить социальный заказ. Шопенгауэр говорил о двух типах писателей: один пишет из убеждения, другой - ради денег. Фолкнер считал, что за писательство человек берется под влиянием открытой им истины, которой надо обязательно по- делиться, чтобы она и других в равной степени взволновала. Есть, мне кажется, и такие, кто пишет из ненависти к людям, из мести, мало чем рискуя при этом.
Я пишу не только из тщеславия, но и из-за стремления познать себя лучше, остановить время, мгновение, дабы люди узнали больше того, что смогли узнать. Вероятно, обо всем этом уже когда-то кто-то говорил или написал, но ведь сие могло быть забыто, а потому нужно напомнить снова. В моих книгах я создаю новую, другую жизнь, где в состоянии дать себе все, чем обделен в жизни собственной. Читателю, правда, это все равно, из каких побуждений я исхожу, делая подобное: он оценивает только результат. И он абсолютно прав.
Андре Жид справедливо видел в литературе, кроме текста, и то, чего в нем нет - его недосказанность, а потому возможность различных толкований; самым же важным в любом произведении признавал не банальность текста, его свежесть, естественность. И с этим нельзя не соглашаться.
В прошлом я был газетчиком, часто выезжал за границу, готовил репортажи, в том числе военные, писал очерки об увиденном в других странах. Однако в работе журналиста появляется со временем неудовлетворенность: сказывается привычка жить сегодня новым, а завтра, на следующий день, это уже выпадает из памяти. Где-то к сорока годам журналист достигает своих профессиональных высот. Дабы преодолеть разочарование, многие берутся за написание более фундаментальных вещей.
Опыт работы в газете не повредил еще ни одному молодому писателю, если он вовремя ее оставил. Через крушение журналистских надежд прошел и Хемингуэй. Стиль его произведений привлекает краткостью, приземленностью, и все это - плод его репортерской практики, которая позволила выработать свои правила первых емких абзацев, лаконичность языка без всяких экстравагантных метафор. Он тоже считал, что журналистика, особенно когда достигаешь в ней определенного мастерства, может начать разрушение в человеке его творческого потенциала.
С удовольствием и сейчас я прибегаю к разного рода журналистским жанрам, таким, как автобиография, репортаж, мемуары, дневники, письма, беседа-интервью, очерк. Синтез этих жанров в романе-свидетельстве - своего рода полярность магическому реализму Маркеса, который тоже проработал несколько лет газетчиком. В любом случае литература рождается не из устоявшихся формул, а из продиктованной временем необходимости, которая побуждает автора рассказывать о пережитом в характерном для него стиле...
Благодарение судьбе у меня в кабинете стоит камин. Охваченное пламенем дерево чудесно действует на воображение, будит мысль. В этом, видимо, и заключается тайна похищенного у богов огня. Древние арийцы почитали его разумной стихией, которая исправляет ошибки, создает гармонию жизни.
Я вообще склонен к фетишизму, благоговею перед амулетами. Мой кабинет заполнен ими, магической силой их цвета, числа, звука, образа. Идеальная же обстановка для меня - это тишина, уединение. Скажем, так: еще и не слишком дорогостоящие удовольствия. Остальное ни к чему, кроме бумаги, табака, еды и немного виски.
