Борис Акунин - Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова
В 1470 году Марфа пыталась провести в архиепископы своего кандидата, и если бы это удалось, итог противостояния мог бы получиться иным. Но владыкой стал Феофил, ориентировавшийся на митрополию.
Тогда Марфа вступила в переговоры с Казимиром IV о присоединении Новгорода к Великому княжеству Литовскому с сохранением автономии, прав и привилегий республики. Был подписан союзный договор, гарантировавший Новгороду военную помощь.
От того, к которой Руси – восточной или западной – присоединится богатый новгородский край, зависело, вокруг какого центра будет собираться новое русское государство: Москвы или Вильно?
Иван III понимал это лучше, чем его литовский соперник, и развил активную деятельность, в то время как Казимир в основном бездействовал.
Сначала великий князь заручился поддержкой Пскова, через земли которого пришлось бы идти литовскому войску. Затем Иван собрал большую рать и в начале лета 1471 года выступил в поход.
Так начался второй этап борьбы за Новгород – военный.
Москва и ее союзники, псковитяне и тверичи, шли на Новгород с разных сторон, опустошая и разоряя селения, безжалостно расправляясь с пленными. Когда Иван Васильевич считал, что противника нужно запугать, он умел быть жестоким. Пленникам отрезали носы и губы, после чего отпускали восвояси. Страшный вид обезображенных людей и рассказы о сожженных деревнях должны были вселить в новгородцев ужас.
Марфа Борецкая. Фрагмент картины К. Лебедева
В городе действительно начались беспорядки, и московская партия попыталась воспрепятствовать организации сопротивления, но Марфа Борецкая и ее сторонники взяли верх. Было собрано огромное войско (если верить летописям – сорок тысяч человек), но это всё были обычные горожане, не видавшие боев, причем многие – насильно мобилизованные.
Незадолго перед тем новгородцы, «сей народ легкомысленный» (Карамзин), рассорились с присланным из Литвы военачальником князем Михаилом Олельковичем, и тот ушел вместе со своей дружиной. Республика осталась без главнокомандующего и без профессиональных воинов. Архиепископ, тяготевший к Москве, тоже не позволил своему «владычьему стягу» биться с законным государем.
Хуже всего для новгородцев было то, что Казимир, вопреки договору, на помощь так и не пришел – не захотел пробиваться с боями через Псковщину. Он предпринял вялые попытки договориться с Ливонским орденом, чтобы тот пропустил войско через свою территорию, но из этого ничего не вышло.
А события между тем развивались быстро. 15 июля 1471 года небольшая, но хорошо оснащенная и закаленная в боях великокняжеская рать под командованием Даниила Холмского, лучшего из московских полководцев, наголову разбила новгородское ополчение у реки Шелони.
Армии стояли на противоположных берегах небольшой и неглубокой реки. Москвичи не атаковали, поскольку их было меньше. Это придало новгородцам храбрости, но они переругались между собой: переходить реку или нет. «Владычий стяг» стоял отдельно и в битве участвовать не собирался.
Увидев, что враг бездействует, князь Холмский перешел в наступление. Какое-то время шла сеча, и новгородцы держались – даже начали теснить москвитян к реке, но в это время с фланга ударила конница касимовского хана, великокняжеского вассала.
Началась паника. Новгородцы побежали. Латная архиепископская конница могла бы одним ударом переменить ход сражения, но так в него и не вмешалась.
Очевидно, выполняя заранее данный приказ, победители долго преследовали и убивали бегущих. Летопись говорит, что пало двенадцать тысяч новгородцев и всего тысяча семьсот попали в плен. Это побоище было намеренной акцией устрашения.
В плен попал и посадник Дмитрий Борецкий. Его и еще нескольких захваченных предводителей «литовской партии» казнили.
После этого разгрома боевой запал республики иссяк. Сначала новгородцы затворились было за стенами, готовясь обороняться, но владыка Феофил вновь сыграл роль «чужого среди своих»: уговорил город поклониться государю.
На этом война, продолжавшаяся всего полтора месяца (невероятный срок для тех медлительных времен и немалых русских расстояний), завершилась.
Пока литовцы собирались да готовились, всё уже закончилось.
Безусловно, Иван III был более способным вождем, чем Казимир, однако дело не только в личных качествах двух этих монархов. В данном случае проявилось одно из бесспорных преимуществ «ордынской» государственности: литовскому великому князю для похода требовалось заручиться поддержкой аристократии и просить денег на расходы; московскому великому князю было достаточно приказать.
После ужасного кровопролития и разорения следовало ожидать очень жестких условий замирения, но Иван Васильевич оказался неожиданно милостив. Он всего лишь заставил Новгород раз и навсегда отказаться от попыток сменить подданство да взял контрибуцию в пятнадцать с половиной тысяч рублей – не такую уж тяжкую для богатой республики. Репрессий не было, вече тоже осталось нетронутым.
Иван III не торопился. Он очень хорошо понимал, что одной военной победы мало – Новгород проигрывал сражения и прежде. Не удержусь, снова процитирую Карамзина: «Великий Князь мог бы тогда покорить сию область; но мыслил, что народ, веками приученный к выгодам свободы, не отказался бы вдруг от ее прелестных мечтаний».
Летом 1471 года государь сначала продемонстрировал новгородцам, как он бывает грозен, если против него бунтуют, а затем – насколько он милостив, если ему покоряются.
В течение последующих нескольких лет Иван постепенно внедрял в сознание новгородцев идею о том, что твердая власть лучше «прелестных мечтаний». Это очень интересный эпизод: возможно, первый пример эффективного использования политических технологий на Руси.
По древнему обычаю, сохраненному и в новом договоре, великий князь имел право вершить суд над новгородцами, но лишь в том случае, если сам находился в городе. «На Низу [то есть на Руси] новгородца не судить» – так формулирует этот закон С. Соловьев. Иван на эту «старину» не покушался, но в 1475 году, побывав в Новгороде, так искусно и справедливо разрешил множество накопившихся тяжб, что местным жителям это чрезвычайно понравилось. В городе, поделенном на враждующие фракции, добиться беспристрастного суда было трудно, а великий князь выглядел инстанцией посторонней и потому непредвзятой. У него даже можно было сыскать управу на произвол «больших» людей – например, он снял и заменил посадника, которым были недовольны простолюдины.
Популярность московской власти после этой удачной «пропагандистской акции» невероятно возросла, но существеннее было другое: с этого момента новгородцы, желающие справедливости, стали сами ездить в Москву за судом – ждать, когда государь снова соизволит посетить северо-западные земли, они не хотели. Фактически вышло, что теперь появился суд инстанции более высокой, чем свой собственный. Еще важнее была перемена, произошедшая в общественном мнении, которое прониклось убеждением, что «правда в Москве».
Весной 1477 года произошло одно маленькое событие, повлекшее за собой грандиозные последствия.
Среди многочисленных новгородских челобитчиков, приезжавших в Москву, оказались два вечевых чиновника средней руки: подвойский Назар и дьяк Захар. Вече их к Ивану Васильевичу не посылало – вероятно, они отправились с каким-то частным прошением. И вот, обращаясь к великому князю, эти двое назвали его не «господином», а «государем». Между двумя этими формулами существовала принципиальная разница. Доселе во всех документах республика и монарх были юридически равноправными сторонами: «господин великий князь» и «господин Великий Новгород». «Государем» Ивана называли только те, кто признавал себя его «холопами», то есть находился в безоговорочном подчинении.
Москва немедленно сделала вид, что считает чиновников официальными послами от веча и запросила у Новгорода разъяснений: верно ли великий князь понял, что, называя его «государем», республика соглашается переменить свой статус?
Из Новгорода, разумеется, ответили, что ничего подобного они и в голове не держат. Тут у Ивана Васильевича, который умел делаться обидчивым и ранимым, когда ему было выгодно, появился отличный повод оскорбиться. Он собрал войско и выступил в поход.
Историки так и не решили, как интерпретировать историю с ошибочным титулованием. Возможно, чиновники просто переусердствовали в льстивости, но вероятнее, что они принадлежали к «московской партии» и это была сознательная провокация, к тому же, не исключено, заранее согласованная с великокняжеским двором.
