Роберт Масси - Николай и Александра
"Я увидела матроса Деревенко, который, развалившись в кресле, приказывал Наследнику подать ему то то, то другое. Алексей Николаевич с грустными и удивленными глазками, бегал, исполняя его приказания". вспоминала фрейлина. Деревенко сразу же ушел из дворца. Нагорный, второй "дядька", возмущенный подлой изменой товарища, остался с цесаревичем.
Кинопроектор и несколько фильмов, подаренных наследнику до революции фирмой "Патэ" скрашивали ему долгие месяцы плена. На правах хозяина он с важным видом приглашал всех желающих к себе в комнату и устраивал там киносеанс. Граф Бенкендорф, приходивший на такого рода просмотры, ловил себя ан мысли: "Он очень умен, у него есть характер и доброе сердце. Если бы удалось преодолеть недуг, и Господь даровал ему долгую жизнь, то однажды он сыграл бы важную роль в возрождении нашей несчастной родины. Он законный наследник, характер его сложился среди испытаний, обрушившихся на его родителей, и под воздействием собственных невзгод. Да защитит его Господь и вырвет его и его близких из лап фанатиков, во власти которых он сейчас находиться".
После того, как дети поправились, родители решили продолжить их образование, распределив учительские обязанности среди тех, кто был налицо. По словам Жильяра, было решено, что "Государь возьмет на себя историю и географию, Государыня - Закон Божий, Баронесса Буксгевден английский язык, г-жа Шнейдер - арифметику, доктор Боткин - русский язык, а я - французский". На следующий день, по словам швейцарца, "Государь приветствовал меня словами: "Здравствуйте, дорогой коллега!"
Спокойствие и кротость, неизменно отличавшие государя во время заключения царской семьи, первым этапом которого было пятимесячное пребывание под арестом в Царском Селе, вызвали неуважение одних и восхищение других. С презрением к императору относились, как правило, лица, отдаленные от него временем или пространством, которым было не дано понять, как человек, низвергнутый с вершин власти, мог не поддаться слепой, бессильной ненависти. Те же, кто все эти месяцы находился рядом с Николаем Александровичем и видел в нем человека, кто знал его в пору, когда он был облечен верховной властью и понимал, каким тяжким было для государя бремя этой власти, от которой он не уклонялся, - такие люди видели в этом спокойствии свидетельство мужественной и возвышенной натуры. Ни для кого во дворце не было секретом, что свойственные императору огромная выдержка и чувство достоинства на миг изменили ему, когда он вернулся в Александровский дворец. Но он быстро преодолел слабость, и снова его поведение стало примером для окружающих, надежным якорем для всех приближенных. Пьер Жильяр отмечал: "Государь принимал все эти строгости с изумительным спокойствием и величаем духа. Ни разу, ни слова упрека не слетело с его уст. Дело в том, что одно чувство, более сильное даже, чем семейные связи, преобладало в нем - это была его любовь к родине. Чувствовалось, что он готов все простить тем, кто подвергал его унижениям, лишь бы они оказались способными спасти Россию".
Николай Александрович с живым интересом следил за ходом войны и политическими событиями, читая русские газеты, английские и французские журналы, которые ему разрешили получать. По его просьбе священник дворцовой церкви в молитвах просил Бога даровать победу русским и союзным армиям, и когда тот молился за здравие Временного правительства, государь истово крестился. Он страстно желал, чтобы армия была дисциплинированной и сильной, а Россия оставалась верной своим союзникам. Видя собственными глазами распущенность солдат, охранявших дворец, Николай Александрович был встревожен разложением частей на фронте [(Один из офицеров, присутствовавший на прощальной встрече служащих Ставки с царем, писал: "Не верили в славное будущее революционного переворота ни старшие чины в Ставке, - Клембовский, Лукомский, Кондзеровский и другие, не ожидала от него ничего хорошего и вся армия, ее солдатская масса, которая без Царя просто стала расходиться по домам и по пути производить беспорядки под влиянием погромной агитации революционеров всех партий. Никому, кроме Императора, русский солдат служить не захотел". ("Русская Летопись, 1922, кн.3, с.90).)] Пьер Жильяр записал в дневнике слова государя: "Кажется, Рузский вышел в отставку. Он просил (теперь не приказывают) идти в наступление, - солдатские комитеты не разрешили. Если это правда, то значит пришел конец всему... Какой позор. Защищаться, но не наступать это равносильно самоубийству. Мы допускаем раздавить союзников, а затем будет наша очередь". Правда, на следующий день, 14 мая, по словам Жильяра, "возвращаясь к вчерашнему разговору, император прибавил: "Мне дает немного надежды то обстоятельство, что у нас любят преувеличивать. Не могу поверить, чтобы на фронте армия стала такой, как о ней говорят. Она не могла за два месяца разложиться до такой степени".
В известном смысле отречение и пленение в Царском Селе на издерганного, измученного государя подействовали благотворно. Впервые за двадцать три года ему не нужно было читать и выслушивать доклады министров и принимать важные решения. Он просматривал газеты, курил, играл с детьми, расчищал от снега дорожки, гулял в саду. Читал Библию. Вечерами читал жене и детям произведения русских классиков. Старался помочь супруге постепенно привыкнуть к новому для нее положению узницы, а не императрицы. "14 апреля, - свидетельствует П.Жильяр, - вечером в 11 1/2 часов, все собираются к заутрени. Служба продолжается до двух часов, после чего все идут в библиотеку для обычных поздравлений. Государь, по русскому обычаю, христосуется со всеми присутствующими мужчинами, включая коменданта дворца и караульного офицера. Они оба не могут скрыть волнения, которое вызвало в них это непосредственное движение Государя".
В отличие от супруга, Александра Федоровна тяжело переживала свержение монархии и пленение. "Она спокойна, но очень бледна, - вспоминал Жильяр. - Она сильно похудела и постарела". Чуть ли не целый день она лежала на кушетке в комнате дочерей. Вечером отправлялась к Анне Вырубовой. Кресло-коляску толкал государь. Все кругом напоминало ей о том, что она узница. Привыкшая украшать свои покои фиалками, ландышами и гиацинтами, которые выращивались в дворцовых оранжереях или доставлялись из Крыма, государыня была теперь лишена "излишеств, ненужных заключенным". Порой кто-нибудь из слуг приносил ей веточку сирени, а благодарная императрица не скрывала слез.
Неделя сменялась другой, но Александра Федоровна продолжала верить, что, несмотря на происшедшее в Петрограде, подлинная Россия - миллионы крестьян и армия - оставались верны монархии Однако жестокая действительность со временем заставила ее отказаться от своих заблуждений. И отнестись с юмором к новому своему положению помогал ей супруг. "Иногда государь в шутку обыгрывал выражение "экс", - вспоминала Лили Ден. Примеру императора последовала и Александра Федоровна. "Больше не зовите меня императрицей, Лили, - говорила она. - Я всего лишь "экс". Как-то подали на завтрак несъедобную ветчину. Николай Александрович рассмешил нас всех; пожав плечами, он заметил: "Возможно, когда-то она и была ветчиной, теперь же это экс-ветчина".
Первые недели после отречения государя население Петрограда было враждебно настроено ко всей семье Романовых. Прибыв 24 марта в Могилев, великий князь Николай Николаевич, вновь назначенный главнокомандующим, обнаружил, что его ждет письмо от князя Львова. Новый премьер предложил великому князю отказаться от своего поста, объясняя это тем, что население решительно настроено против назначения на официальные должности любых представителей Дома Романовых. Привыкший к дисциплине, великий князь тотчас повиновался, передав командование генералу Алексееву со словами: "Я счастлив доказать еще раз свою любовь к родине, в чем до сих пор Россия не сомневалась". После этого старый воин подал в отставку и уехал в свое имение в Крым.
Однако главной мишенью клеветников были по-прежнему царь и императрица. Со дня отречения государя в Петрограде упорно распространялись слухи о том, что "гражданин Романов" вместе со своей женой, "немкой Александрой" тайно плетут нити заговора с целью отдать Россию немцам и с их помощью восстановить монархию. Освободившись от цензуры и ограничений, пресса принялась за публикацию гнусных историй о "связи" Распутина с императрицей, которые прежде распространялись только устно. Описывалась "частная жизнь" четырех великих княжон, излагавшаяся их мнимыми любовниками. Приводились достойные пера Рабле меню обедов в Александровском дворце, и голодный петроградский обыватель глотал слюнки, читая, как харчится "Николаша" со своим семейством: "икра, суп из омара, пироги с грибами, макароны, жареный гусь, цыплята, телячьи котлеты, апельсиновое желе, свиные отбивные, рисовый пудинг, селедка с огурцом, омлет, шницель под сметанным соусом, ананасы, лососина". На карикатурах бывший царь радостно хлопал в ладоши, наблюдая как вешают политического преступника, а Александра Федоровна, забравшись в ванну, наполненную кровью, приговаривала: "Если бы Ники прикончил еще несколько революционеров, я смогла бы чаще принимать такие ванны".
