Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара
Поэтому неудивительно недоверие Николая I к декабристскому, «европейскому» поколению дворянства, и оно простиралось далеко за пределы круга непосредственных участников восстания. Это видно по его назначению иностранцев, особенно немцев, на ключевые посты в его администрации. На протяжении большей части правления Николая I его ближайшие друзья, генералы и советники были набраны из дворян немецкого происхождения, в частности Адлерберг, Бенкендорф, Дибич, Клейнмихель, Нессельроде и Витгенштейн. Как сказал сам Николай I, «русские дворяне служат России, а немцы служат мне». В этом отношении одну любопытную деталь предоставляет прусский канцлер Бисмарк, которому король Фридрих-Вильгельм IV сообщил, что Николай I попросил его прислать двух унтер-офицеров прусской гвардии, чтобы сделать ему прописанный врачами массаж спины. Причина заключалась в том, что царь позволял российским солдатам делать ему массаж только при условии, что он мог смотреть им в глаза![969]
Шок Николая I от событий декабря 1825 года усугубился для него их неожиданностью. Ранее он не видел отчетов о деятельности тайных обществ, которые Александр I получал и игнорировал в течение нескольких лет. Скорее всего, это произошло потому, что Александр I признавал за собой некоторую ответственность за возникновение этих обществ. Получив в 1821 году от И. В. Васильчикова доклад о секретных организациях, царь сказал: «Мой дорогой Васильчиков, Вы, служивший мне с самого начала моего царствования, знаете, что я разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения <…> Не мне их карать (Ce n’est pas à moi à sévir)»[970]. Собственное нежелание Александра I действовать было подкреплено обнадеживающими взглядами его советников. В том же году Бенкендорф передал царю еще один доклад, содержавший совершенно невозмутимый комментарий: «В заключение должно сказать, что буйные головы обманулись бы в бессмысленной надежде на всеобщее содействие. <…> Утвердительно можно сказать, что внутри России и не мыслят о конституции. Дворянство, по одной уже привязанности к личным своим выгодам, никогда не станет поддерживать какой-либо переворот»[971].
Историки того периода впоследствии присоединились к суждениям Бенкендорфа. Пиксанов, например, согласился с тем, что дворянство не только не поддержало восстание, но и резко осудило его, явно поддержав ответные действия правительства (196). Безусловно, смерть Александра I и последовавший за ней кризис престолонаследия были весьма напряженными эпизодами, которые представляли реальную угрозу стабильности режима. Однако, несмотря на непредвиденные сложности при передаче власти, ни сам режим, ни сложившийся баланс сил в конечном итоге не пострадали. Главный итог междуцарствия состоял в том, чтобы побудить крайне неподготовленные организации декабристов к катастрофическому открытому восстанию, которое только высветило их собственные внутренние противоречия и организационные недостатки. Их вызов, в свою очередь, был встречен мощной демонстрацией поддержки существующего положения вещей как правительством, так и дворянством. Именно русское дворянство поддерживало растущую реакцию последних лет правления Александра I и продолжало делать это по мере усиления реакции в годы, непосредственно последовавшие за поражением относительно изолированных декабристов.
Именно такой взгляд на будущих революционеров-дворян исходит из воспоминаний склонного к категоричным высказываниям Вигеля. Он утверждал, что декабристы были обречены на поражение, несмотря на политическую оппозицию в некоторых кругах и сдвиг в общественном мнении в посленаполеоновской России. Вигель писал, что после 1820 года
начали показываться некоторые строгие меры, но и они были только вследствие явно дерзких поступков. Похвалы свободе продолжались только по принятому обычаю; но горсть недовольных, замышляющих ниспровергнуть образ правления, сделалась скромнее и от мечтаний перешла к сокровенным действиям. Во всяком другом народе сие могло бы иметь самые зловредные последствия и приготовить всеобщие возмущения, но у русских священная власть царская всегда была главным догматом их веры. <…> Происшествие 14 декабря и его последствия явно обнаружили, как невелико число было людей опасных для государственного спокойствия; что значили сотни беспокойных и ничтожных умов в сравнении с десятками миллионов жителей?[972]
Как справедливо напоминает нам Экштут, в начале XIX века и российские либералы, и консерваторы рассматривали Французскую революцию как исторический тупик, так как ее последствия долгое время не позволяли увидеть ее величие. Это не только означало, что революция воспринималась как нечто, чего следует избегать любой ценой, но и что, как правило, революционный путь к общественному развитию считался крайне нежелательным и абсолютно бесперспективным[973]. Оказалось, что именно обращение декабристов к насилию сильно отдалило их от господствующего аристократического общества, которое находило, что такие средства никоим образом не оправдывают цели. Это особенно относится к вопросу о цареубийстве, в котором разделились мнения самих декабристов. В то время как Пестель задумывал цареубийство, а Рылеев тому потворствовал, Трубецкой категорически противился такому замыслу, настаивая на необходимости какой-то формы монархии. «Кто иначе думает, тот не знает России», — заявил он[974]. Но 14 декабря, когда дошло до дела, по крайней мере двое потенциальных убийц, А. М. Булатов и А. И. Якубович, в конечном итоге уклонились от убийства намеченной жертвы — Николая I.
Однако ущерб уже был нанесен: именно насильственный характер восстания декабристов имел столь катастрофические последствия для развития либерализма в России. По убедительному мнению авторитетного в этом вопросе В. В. Леонтовича, негативный исход восстания для политического будущего страны можно сравнить только с убийством Александра II в 1881 году. Обращение декабристов к прямым вооруженным действиям, приведшее в тот день к убийству генерал-губернатора Санкт-Петербурга Милорадовича, ознаменовало начало последующего революционного движения XIX века, которое все чаще прибегало к террористическим актам. Вызывая отчаянные попытки сменяющих друг друга правительств подавить революционные организации и их беспорядки, наследники протореволюционеров-декабристов сделали маловероятным появление любой либеральной идеологической альтернативы для России и, таким образом, в конечном итоге проложили путь к тому, что Леонтович называл «победой социалистического тоталитаризма» в ХX веке[975].
Примечательно, что годовщина 14 декабря 1825 года неизменно отмечалась Николаем. Царь считал именно этот день истинной датой своего восшествия на престол, а не вечер накануне, когда он показал документ об отречении Константина на заседании Государственного совета. Именно на основании этого документа было немедленно объявлено о его воцарении. Благодарственный молебен ежегодно проводился либо в часовне Зимнего дворца, либо в церкви Аничкина дворца в присутствии всех «принимавших прямое или косвенное участие в подвигах достопамятного дня». Молитвы всегда произносились за «раба божьего графа Михаила (Милорадовича) и за всех, в день
