Пайпс - Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917
В шесть часов утра Комитет Думы связался по телефону с вел. кн. Михаилом, остановившимся в доме княгини Путятиной. Его осведомили о решении брата передать ему российский престол и просили о встрече с кабинетом. Михаил был удивлен и раздосадован поступком брата, возложившего на него столь тяжкую ответственность без предварительной договоренности. Встречу с кабинетом отложили до утра, очевидно, потому, что министры хотели услышать отчет Шульгина и Гучкова об их миссии в Псков. Однако эмиссары задержались и пришли в дом Путятиной к моменту начала встречи140.
От имени большинства в кабинете Родзянко заявил вел. кн. Михаилу, что, если он примет престол, в считаные часы разразится новый страшный бунт, который выльется в гражданскую войну. И правительство, не имея в своем распоряжении никаких надежных войск, ничего не может гарантировать. Поэтому решать вопрос монархии всего вернее предоставить Учредительному собранию. Керенский говорил в том же духе. Милюков высказал противоположное мнение (поддержал его только Гучков). Отказ принять корону будет означать гибель России, проговорил он голосом, осипшим от многодневных бесконечных выступлений, и продолжал: «Сильная власть, необходимая для укрепления порядка, нуждается в опоре привычного для масс символа власти. Временное правительство одно без монарха... является утлой ладьей, которая может потонуть в океане народных волнений; стране при таких условиях может грозить потеря всякого сознания государственности»141.
Тогда в полемику вступил Керенский: «П.Н.Милюков ошибается. Приняв престол, вы не спасете Россию!.. Наоборот. Я знаю настроение масс... Сейчас резкое недовольство направлено именно против монархии... именно этот вопрос будет причиной кровавого разлада. Умоляю вас, во имя России, принести эту жертву»142.
В попытке примирить несогласные стороны и сохранить хоть что-то от монархического принципа Гучков предложил великому князю принять титул регента143.
В час дня Михаил, с возрастающим нетерпением выслушивавший эти споры, пожелал поговорить с Родзянко с глазу на глаз. Все согласились, однако Керенский захотел удостовериться, что великий князь не станет советоваться с женой, имевшей репутацию политической интриганки. Усмехнувшись, великий князь заверил, что его жена сейчас находится в Гатчине. По словам Родзянко, основной вопрос, который ему задал великий князь, когда они остались наедине, был: может ли Дума гарантировать его личную безопасность, и отрицательный ответ Родзянко решил исход дела144.
Возвратившись к думцам, вел. кн. Михаил заявил, что принял бесповоротное решение придерживаться воли большинства в правительстве и отказаться от престола до тех пор, пока его не предложит ему Учредительное собрание. Он прослезился. Керенский воскликнул: «Ваше высочество, вы — благородный человек. Отныне я буду это всюду говорить»145.
Для составления манифеста об отказе от престола пригласили двух юристов — В.Д.Набокова и Б.Э.Нольде. До вечера они занимались составлением документа, иногда к ним присоединялся и великий князь, желавший, чтобы в тексте они подчеркнули его уважение к воле Учредительного собрания. К шести вечера ему было предложено скрепить подписью следующий текст:
«Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего Мне Императорский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины Нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае воспринять Верховную Власть, если таковая будет воля Великого народа Нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учред. собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Гос. думы возникшему и облеченному всей полнотой власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа»146.
Великий князь подписал документ и передал Родзянко, который обнял его и назвал «благороднейшим человеком».
На следующий день, 4 марта, два манифеста об отречении — один высочайший от своего имени и от имени наследника, другой вел. кн. Михаила — появились напечатанными рядом на одном листе. По словам очевидцев, они были встречены населением с восторгом147.
Прав ли был Милюков? Мог ли вел. кн. Михаил спасти страну от кровопролития, если бы последовал его совету, а не уговорам большинства? Едва ли. Довод, что русский народ осознает государственность только в связи с личностью монарха, был, без сомнения, весьма весомым. Однако эти теоретические соображения на время отступили перед настроениями толпы, почитавшей себя жертвой обмана и предательства монархии, и никто не сделал больше для воспитания этих чувств, чем сам Милюков своим достопамятным выступлением в Думе 1 ноября 1916 года. Вновь обратиться мыслями к монархии Россия была готова, лишь пережив год анархии и большевистского террора.
Как и остальные члены императорской фамилии, вел. кн. Михаил Александрович погрузился в частную жизнь.
* * *
Интеллигенция, образовавшая российское правительство, готовила себя к этой роли многие годы. Совершенно неправомочно утверждать поэтому, как это делал Керенский в одном из вариантов своих мемуаров, что Временное правительство оказалось у кормила власти «неожиданно»148: будущие члены правительства еще с 1905 года протестовали и требовали права сформировать кабинет. Почти все они принадлежали к Прогрессивному блоку, и их имена фигурировали в разнообразных неофициальных списках кабинета, уже многие годы публикуемых в российских газетах. Всем образованным людям они были известны как ведущие оппоненты царского режима, и, получив власть, они вроде бы реализовали свое естественное право.
Но, как отмечал Николай, никто из них не имел опыта управления страной. Все, что они знали в политике, было почерпнуто в Думе, и под политикой они понимали борьбу с правительственной бюрократией в залах и кулуарах Таврического дворца, обсуждение законодательных предложений и, в критические минуты, обращение к массам. Ученые, юристы, промышленники, они свободно разбирались в основополагающих вопросах социальной политики и в устойчивой парламентской демократии чувствовали бы себя прекрасно. Но правительству, конечно же, приходится заниматься не одним лишь законотворчеством: первое и главное — это управление. «Administrer, c'est gouverner, — сказал Мирабо, — gouverner, c'est regner; tout се reduit la»*. Этот принцип им был совершенно не доступен, ведь они привыкли именно презренной бюрократии предоставлять заботу о рядовых, повседневных задачах государственного управления. Действительно, горя желанием все переделать по-новому, они и тут поставили все с ног на голову: если царский режим старался подчинить политику администрации, то они желали устранить администрирование из политики. Внимание первого Временного правительства было устремлено на искоренение неурядиц старого режима, в основном посредством законодательной деятельности, не сдерживаемой правом вето царя и верхней палаты. И за все время своего существования это правительство больше занималось разрушением старого правопорядка, чем созданием чего-то нового взамен. Оно так и не создало новых учреждений, способных заменить те, что рухнули либо под собственным весом, либо под натиском с его стороны.
* Управлять — значит править, править — значит царствовать; в этом вся суть (фр.).
Такое невнимание к администрированию и исполнению законов, издаваемых их собственными канцеляриями, новые лидеры обосновывали верой в мудрость народа. Политические понятия, почерпнутые главным образом из литературных источников, приучили русскую интеллигенцию к восприятию демократии не как идеала, достигаемого кропотливой работой, а как некой реальности, которой мешает утвердиться лишь царское законоустройство. Они были убеждены — или, вернее, им пришлось убедить себя, — что для того, чтобы дать демократии проявиться, самое главное — отказаться от управления. В стране, привыкшей на протяжении веков к централизованному управлению и беспрекословному исполнению распоряжений сверху, революционное правительство приняло крайнюю форму политического laissez-faire — и это в период, когда страна вела беспримерную войну, когда ее осаждали инфляция, аграрные волнения и множество других животрепещущих проблем.
Но даже и в этих обстоятельствах вполне возможно было ввести в стране некоторые начатки правопорядка, если бы Временное правительство не дало дорогу анархии, распустив губернскую администрацию и полицию. И Керенский намеренно уводит нас от истины, утверждая, в попытке самооправдания, что административный аппарат России был разрушен царским режимом149. Фактически все было сделано уже статьями 5 и 6 восьмистатейной программы, принятой Временным правительством 1—2 марта в согласии с Исполкомом150. 5 марта были уволены все губернаторы и вице-губернаторы, и их полномочия переданы председателям губернских земских управ. Эта акция все запутала и осложнила. Хотя многие царские чиновники, узнав об отречении государя императора, сами подали в отставку, а часть других были арестованы местными революционерами, во многих губерниях губернаторы приветствовали новое правительство и открыто чествовали его151. Правительство действовало как бы в твердом убеждении, что от представителей старого режима нельзя ожидать лояльности к новой власти и они при первой же возможности станут ее саботировать152.
