Лев Гумилёв - Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи
Казалось, Иван сорвал цепи, в которые монголы заковали Московию, только для того, чтобы опутать ими русские республики. Казалось, он поработил эти республики только для того, чтобы поступить так же с русскими князьями. В течение двадцати трех лет он признавал их независимость, терпел дерзости и сносил даже их оскорбления. Теперь благодаря низвержению Золотой Орды и падению республик он стал настолько сильным, а князья, с другой стороны, такими слабыми в результате влияния московского князя на их бояр, что Ивану достаточно было лишь продемонстрировать свою силу, чтобы исход борьбы был решен. Тем не менее он не сразу отказался от своих осторожных приемов. Он избрал тверского князя, самого могущественного из русских феодалов, в качестве первого объекта своих действий. Он начал с того, что вынудил его к наступлению и союзу с Литвой, а потом объявил его предателем; далее, запугав этого князя, добился от него ряда уступок, которые лишили его возможности сопротивляться. Затем он использовал то ложное положение, в которое эти уступки поставили князя по отношению к его собственным подданным, и тогда уже стал ждать, каковы будут последствия этих действий. Все это закончилось тем, что тверской князь отказался от борьбы и бежал в Литву. Присоединив Тверь к Московии, Иван с огромной энергией продолжал осуществление своего давно задуманного плана. Прочие князья приняли свое низведение до степени простых наместников почти без сопротивления. Оставались еще два брата Ивана. Одного из них Иван убедил отказаться от своего удела, другого завлек ко двору, лицемерными проявлениями братской любви усыпил его бдительность и приказал убить.
Мы дошли теперь до последней великой борьбы Ивана – борьбы с Литвой. Она началась с его вступлением на престол и закончилась только за несколько лет до его смерти. В течение 30 лет он ограничивался в этой борьбе тем, что вел дипломатическую войну, разжигая и усугубляя внутренние распри между Литвой и Польшей, склоняя на свою сторону недовольных русских феодалов из Литвы и парализуя своего противника натравливанием на него других его врагов: Максимилиана Австрийского, Матвея Корвина Венгерского и, главным образом, Стефана, молдавского господаря, которого он привлек к себе посредством брака, а также, наконец, Менгли-Гирея, оказавшегося таким же сильным орудием против Литвы, как и против Золотой Орды. Тем не менее после смерти короля Казимира и вступления на престол слабого Александра, когда литовский и польский престолы временно разделились, когда обе эти страны взаимно истощили свои силы в междуусобной борьбе, когда польское дворянство, поглощенное своими усилиями ослабить королевскую власть, с одной стороны, крестьянство и горожан – с другой, покинуло Литву и допустило уменьшение ее территории в результате одновременных вторжений Стефана Молдавского и Менгли-Гирея, когда, таким образом, слабость Литвы стала очевидной, Иван понял, что пришла возможность использовать свою силу и что все условия для успешного выступления с его стороны налицо. И все же он не пошел дальше театральной военной демонстрации – сбора ошеломляющего своей численностью войска. Как он в точности предвидел, теперь было достаточно лишь сделать вид, что он желает битвы, чтобы заставить Литву капитулировать. Он добился признания в договоре тех захватов, которые исподтишка были совершены во время правления короля Казимира, и, к неудовольствию Александра, навязал ему одновременно и свой союз, и свою дочь. Союз он использовал, чтобы запретить Александру защищаться от нападений, подстрекателем которых являлся сам тесть, а дочь – для того, чтобы разжечь религиозную войну между нетерпимым королем-католиком и преследуемыми им его подданными православного вероисповедания. Воспользовавшись этой смутой, Иван рискнул наконец обнажить меч и захватил находившиеся под властью Литвы русские уделы вплоть до Киева и Смоленска.
Православное вероисповедание служило вообще одним из самых сильных орудий в его действиях. Но кого избрал Иван, чтобы заявить претензии на наследие Византии, чтобы скрыть под мантией порфирородного клеймо монгольского рабства, чтобы установить преемственность между престолом московитского выскочки и славной империей святого Владимира[79], чтобы в своем собственном лице дать православной церкви нового светского главу? Римского папу. При папском дворе жила последняя византийская принцесса. Иван выманил ее у папы, дав клятву отречься от своей веры – клятву, от которой приказал своему собственному примасу освободить себя.
Между политикой Ивана III и политикой современной России существует не сходство, а тождество – это докажет простая замена имен и дат. Иван III в свою очередь лишь усовершенствовал традиционную политику Московии, завещанную ему Иваном I Калитой. Иван Калита, раб монголов, достиг величия, имея в руках силу самого крупного своего врага – татар, – которую он использовал против более мелких своих врагов – русских князей. Он мог использовать силу татар лишь под вымышленными предлогами. Вынужденный скрывать от своих господ силу, которую в действительности накопил, он вместе с тем должен был ослеплять своих собратьев-рабов властью, которой не обладал. Чтобы решить эту проблему, он должен был превратить в систему все уловки самого низкого рабства и применять эту систему с терпеливым упорством раба. Открытая сила сама могла входить в систему интриг, подкупа и скрытых узурпаций лишь в качестве интриги. Он не мог ударить, не дав предварительно яда. Цель у него была одна, а пути ее достижения многочисленны. Вторгаться, используя обманным путем враждебную силу, ослаблять эту силу именно этим использованием и, в конце концов, ниспровергнуть ее с помощью средств, созданных ею же самой, – эта политика была продиктована Ивану Калите специфическим характером как господствующей, так и порабощенной расы. Его политика стала также политикой Ивана III. Такова же политика и Петра Великого, и современной России, как бы ни менялись название, местопребывание и характер используемой враждебной силы. Петр Великий действительно является творцом современной русской политики. Но он стал ее творцом только потому, что лишил старый московитский метод захватов его чисто местного характера, отбросил все случайно примешавшееся к нему, вывел из него общее правило, стал преследовать более широкие цели и стремиться к неограниченной власти, вместо того чтобы устранять только известные ограничения этой власти. Он превратил Московию в современную Россию тем, что придал ее системе всеобщий характер, а не тем лишь, что присоединил к ней несколько провинций.
Подведем итог. Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала virtuoso[80] в искусстве рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть свою традиционную роль раба, ставшего господином. Впоследствии Петр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингисхан завещал осуществить свой план завоевания мира.
Натан Эйдельман.
«Революция сверху» в России
(М., 1989)
1. «Монгольское нашествие, думаем, определило во многом то „азиатское начало“, которое обернулось на Руси крепостным правом и лютым самодержавием» (стр. 31).
2. «Точной статистики, конечно, нет, но, по мнению некоторых исследователей, например, 40-миллионное население тогдашнего Ирана (немного меньше, чем ныне!) сократилось после монгольского удара более чем в четыре раза!
Завоеватели многих убили, иных увели в плен, однако большая часть жизней была взята голодом, так как нашествие разрушило каналы, сожгло поля…
Потери, вполне сопоставимые с атомной войной.
Нечто подобное было, по-видимому, на Руси и в других странах, по которым прошли орды Чингисхана и Батыя (сто лет спустя примерно такой же «ядерный» удар нанесет Европе чума – черная смерть, уносившая каждого третьего, а кое-где второго).
Совершенно сегодняшними кажутся поэтому переживания замечательного миротворца XIII века монаха Плано Карпини[81]. Ежедневно рискуя жизнью, через невообразимые пространства и десятки враждующих племен, по областям, разграбленным и сожженным монголами (в частности, через Киев), он провез от Франции до Монголии письмо римского папы великому хану с предложениями мира. После длительных проволочек и унижений хан вручил Карпини ответное письмо, которое лишь в XX веке было отыскано учеными в архиве Ватикана. Письмо, дышащее угрозой, заставляющее раздробленную Европу трепетать перед страшной карой – неотразимым, казалось бы, нашествием кочевников. Сейчас-то мы спокойны за предков: удар не состоялся, монгольская держава начала распадаться; в XX веке, имея представления о том, что нам грозит, мы способны, как никто, понять, что им грозило…
