Владимир Бушин - Эоловы арфы
Энгельс бросил газету на стол, четко повернулся через левое плечо и направился к двери. Гейгер с оторопелой злобой глядел ему вслед. Ведь это уходил не только обвиняемый Энгельс - уходила еще и надежда на должность полицей-директора.
- Минутку! - крикнул Гейгер, сам не зная, что скажет в следующее мгновение.
Энгельс обернулся. Неожиданно для самого себя, видимо стремясь найти хоть какие-то новые ниточки для разговора, Гейгер спросил:
- Скажите, пожалуйста, а когда возвращается доктор Маркс?
- О его возвращении, - Энгельса подмывали и злость, и озорство, и досада, - вы будете извещены артиллерийским салютом.
Очень подвижное лицо Гейгера застыло каменной маской...
Примчавшись в редакцию, Энгельс кинулся к письменному столу. На нем лежала статья "Маркс и прусское подданство". Все остальное для завтрашнего номера неутомимый Вольф уже отредактировал та отправил в типографию. Энгельс пробежал еще раз статью. Злоба на Гейгера распирала его. Найдя в конце статьи подходящее место, он вписал в письмо Маркса еще один абзац: "...Я считаю совершенно недопустимым, что здешнее королевское окружное управление или исполняющий обязанности полицей-директора г-н Гейгер употребляют в присланном мне извещении слово "подданный", в то время как и предшествующее и нынешнее министерство изгнали это определение из всех официальных документов, заменив его всюду названием "граждане государства". Столь же недопустимо, даже оставляя в стороне мое право на прусское гражданство, называть меня, германского гражданина, "иностранцем".
- Вот так! - сказал он весело и, потрясая рукописью над головой, крикнул Вольфу: - Вильгельм! В набор!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Секретарь суда читал скучным монотонным голосом:
- "Третьего июля 1848 года рано утром семь жандармов явились на квартиру Аннеке, грубо оттолкнули в дверях служанку и поднялись по лестнице. Трое остались в передней, четверо проникли в спальню, где спали Аннеке и его жена, которая скоро должна родить. Из этих четырех столпов правосудия один немного покачивался, уже с раннего утра взбодрив себя спиртным. Блюстители законности потребовали, чтобы Аннеке скорее одевался, и не позволили ему даже поговорить с женой. В передней они от понукания переходят к рукоприкладству, причем один из жандармов вдребезги разбивает стеклянную дверь. Аннеке сталкивают с лестницы. Четыре жандарма отвозят его в тюрьму, трое остаются при госпоже Аннеке, чтобы караулить ее до прибытия государственного прокурора..."
Шел суд над Марксом, Энгельсом и ответственным издателем "Новой Рейнской газеты" Германом Корфом. По требованию обвинения секретарь читал статью "Аресты" - именно ее инкриминировали подсудимым. В статье говорилось о беззаконных действиях, предпринятых жандармерией с благословения обер-прокурора Цвейфеля в отношении руководителей комитета кёльнского Рабочего союза Фридриха Аннеке, Христиана Эссера и других членов этой организации.
Поводом для ареста Аннеке послужила его мятежная речь, произнесенная на народном собрании в городском зале Гюрцених.
Да, не столь давние угрозы господина Гейгера не были пустым и праздным сотрясением воздуха: властям все-таки удалось посадить на скамью подсудимых главного редактора "Новой Рейнской" и его ближайшего помощника...
- "Через полчаса, - продолжал секретарь, - для производства обыска прибыли государственный прокурор Геккер и судебный следователь Гейгер. Они конфисковали большое количество бумаг. Кстати, господин судебный следователь Гейгер намечается на должность директора полиции Кёльна".
- И уже стал им! - раздался озорной голос из зала.
- Господа! - председатель суда стукнул по столу молотком. - Прошу соблюдать тишину и не мешать чтению!
Маркс и Энгельс сидели на скамье подсудимых рядом - слева от председательского стола на двухступенчатом возвышении за решетчатым деревянным барьером. Все присутствующие то и дело бросали на них внимательные, заинтересованные взгляды. Внешне они были очень различны.
Марксу тридцать лет. Это среднего роста, широкоплечий, крепко сложенный человек. Его жесты энергичны и угловаты, они запоминались. Но самое выразительное и характерное в облике - высокий лоб, оттененный шапкой иссиня-черных волос, быстрый взгляд темно-карих глаз, от которых, казалось, ничто не могло утаиться, и прекрасно очерченный волевой и насмешливый рот.
Сейчас, слушая секретаря, Маркс сидел пеподвижно, как изваяние, лишь на губах порой вспыхивала язвительная улыбка.
Энгельс моложе на два с половиной года, но можно подумать, что на все пять, а то и на семь. Высокий, аккуратный и подтянутый, держащийся всегда очень прямо, стремительный в движениях, он, скорее, был похож на энергичного гвардейского лейтенанта, чем на революционера, ученого, публициста.
Герман Корф сидел на дальнем конце скамьи. Неподалеку расположились адвокат Шнейдер, защитник Маркса и Энгельса, и адвокат Хаген, защитник Корфа.
Напротив подсудимых и защитников, через довольно широкое пространство, на таком же двухступенчатом возвышении, тоже за оградой, но не решетчатой, а сплошной, находились присяжные заседатели. Прямо, на своего рода сцене, стоит длинный, покрытый свисающим до пола зеленым сукном стол; за ним - председатель суда Кремер - небольшого роста, круглолицый, совершенно лысый человечек. Когда он наклонялся к лежавшим перед ним бумагам, его голова казалась шаром, готовым вот-вот покатиться по столу хоть справа налево, хоть слева направо. За отдельной конторкой недалеко от председательского стола - прокурор Бёллинг. Он худ, как жердь, и его мрачное, болезненного серого цвета лицо не предвещало ничего хорошего.
Секретарь закончил нудное чтение, и председатель Кремер объявил, что приступает к допросу подсудимых. Допрос, вопреки ожиданиям многих, получался очень кратким, так как, во-первых, факт опубликования статьи "Аресты" не нуждался в доказательствах; во-вторых, и Корф, и Маркс, и Энгельс - их допрашивали в такой очередности - наотрез отказались назвать автора статьи и решительно пресекали попытки председателя и прокурора хоть как-нибудь подступиться к этому вопросу; в-третьих, все подсудимые сразу заявили, что признают свою прямую причастность к опубликованию статьи и готовы нести за это полную ответственность.
Когда такое заявление делали Корф и Маркс, председатель молчал. Он, видимо, собирался с мыслями, что-то обдумывал. Когда о том же самом сказал Энгельс, мысль, над которой бился председатель, наконец созрела.
- Подсудимый Энгельс, - начал Кремер спокойным, уверенным голосом, как бы исключавшим всякую возможность несогласия или протеста, - из ваших слов следует, что вы признаете себя виновным? - Он, видимо, рассчитывал на то, что Энгельс моложе и неопытней своих товарищей.
- Не совсем так, господин председатель. - На полных губах Фридриха заиграла добродушная улыбка. - Мои слова надо понимать в том смысле, что я готов нести ответственность лишь в том случае, если жюри присяжных признает меня виновным не в опубликовании статьи "Аресты" - никто из нас своей причастности к этому не отрицал, - а в том, что я содействовал опубликованию статьи клеветнической, противоречащей закону, то есть преступной.
Председатель помолчал, поморщился.
- Подсудимый Маркс, в таком же духе следует толковать и ваше аналогичное заявление?
- Разумеется! - почти весело ответил Маркс.
- И ваше, подсудимый Корф?
- Так точно, господин председатель! - отчеканил, вскочив, Корф, и в зале послышались всплески смеха, так как многие помнили, что еще совсем недавно, года полтора назад, Корф был офицером прусской армии.
Встал прокурор Бёллинг.
- Подсудимый Энгельс, - сказал он почти дружелюбно, - как вы знаете, во время обыска, произведенного в редакции "Новой Рейнской газеты", была обнаружена заметка, содержащая мысли, которые легли в основу статьи "Аресты". У следствия возникло подозрение, что заметка написана вашей рукой. Вначале вы это категорически отрицали, а позже признались, что так оно и есть. Не объясните ли вы суду столь разительное противоречие в вашем поведении?
- Все очень просто, господин прокурор. - Энгельс даже пожал недоуменно плечами. - Первый раз меня пригласили к следователю в качестве свидетеля, pro informatione*, а не для допроса под присягой. Но было совершенно очевидно, что вы собираетесь привлечь к ответственности если не всех редакторов газеты, то по крайней мере нескольких, ибо каждый из нас мог оказаться автором инкриминируемой статьи. Поэтому, естественно, в первом приглашении к следователю я увидел ловушку: вы могли бы потом использовать против меня сведения, полученные от меня же при этой первой беседе. А вам не надо объяснять, что я не обязан давать показания против самого себя. Когда же меня привлекли к делу в качестве соответчика, я тотчас признался в своем авторстве, потому что отпираться было бессмысленно: простейшая графологическая экспертиза уличила бы меня в недостаточном уважении к истине.
