Александр Шубин - Мифы Советской истории

Однако, по справедливому замечанию Н. Суханова, "ни одна партия не готовилась к великому перевороту. Все мечтали, раздумывали, предчувствовали, ощущали"[56]. Мечта о революции была абстрактной, но революционные партии не забывали о "дежурных" "красных датах" календаря. 23 февраля по юлианскому календарю (8 марта — по грегорианскому) Междурайонный комитет РСДРП(б) с помощью группы эсеров во главе с будущим левым эсером В. Александровичем решили, объединив свои возможности, напечатать и распространить листовки к Международному женскому дню. В них перечислялись основные проблемы дня, обличалось самодержавие и капиталисты: «Сотни тысяч рабочих убивают они на фронте и получают за это деньги. А в тылу заводчики и фабриканты под предлогом войны хотят обратить рабочих в своих крепостных. Страшная дороговизна растет во всех городах, голод стучится во все окна». И выводы: «Долой самодержавие! Да здравствует Революция! Да здравствует Временное Революционное Правительство! Долой войну! Да здравствует Демократическая Республика!»[57] Идеология этого документа бесконечно далека от верхушечного заговора элиты. Революция начиналась совсем не так, как мечталось Гучкову и масонам.

В напряженной социальной обстановке не нужно больших ресурсов, чтобы организовать волну уличных выступлений. Достаточно бросить в народ удачные лозунги «на злобу дня», объясняющие, кто виноват и что делать, и собрать критическую массу митингующих. Тогда она станет обрастать народом сама собой. Интересующиеся тем, что происходит, подходят, поддерживают лозунги и становятся демонстрантами, собравшийся народ ощущает свою силу и эмоциональный подъем. Нынешнее поколение могло наблюдать аналогичный процесс во время Перестройки, когда небольшие группы неформалов запустили волну массовых манифестаций. Именно это произошло и в феврале 1917 г., когда небольшая группа социалистов запустила цепную реакцию в Петрограде. Остановить ее мог только страх перед репрессиями. Но возмущение населения было сильнее страха.

В небольшие демонстрации работниц-социалисток быстро вливались потоки женщин, стоявших в "хвостах". Затем к демонстрантам присоединились массы уволенных накануне путиловцев и ижорцев. Работницы Невской текстильной мануфактуры "сняли" с работы тружеников фабрики "Новый Лесснер". К рабочим присоединились студенты. Процесс принял лавинообразный характер.

Еще один миф, связанный с революцией, можно назвать одним словом — «психоз». Историографическая мода сегодняшнего дня — оставить в сторонке исследование социальных процессов и посвятить исследование массовой психологии. Правда, такие авторы редко предварительно изучают психологическую науку и проводят конкретные психологические исследования. При взгляде на революцию результат исследования известен мифотворцам заранее. Во время революции люди ведут себя не так, как положено добропорядочным и стопроцентно нормальным мещанам. Так что налицо явное буйное помешательство, истерия или психоз. Вот, историк И.Л. Архипов, рассматривающий события как некий психоз, объясняет причины всплеска митинговой активности в феврале 1917 г. как «эмоциональный стресс, связанный с недостаточным пониманием происходящего»[58].

Скромное обаяние псевдопсихологического подхода к истории улетучивается, стоит вспомнить о значении терминов. «Стресс» — это всего лишь психологическое напряжение, вызванное внешним воздействием. Какое уж тут «недостаточное понимание», когда людям есть нечего. Понятно — у них стресс. Но высокомудрые аналитики убеждают, что если бы петроградцы все «достаточно понимали», то у них никакого стресса бы не возникло, и они этим пониманием, как святым духом бы питались. «Психоз» — другое дело, это — психическая болезнь, приводящая к нарушениям восприятия и поведения. То есть, люди, вышедшие на улицу с лозунгами «Хлеба!» и «Долой самодержавие!» — это психически больные субъекты. Болезнь их заключается в том, что они воспринимают реальность не так, как верноподданные мещане и нынешние благовоспитанные либералы. И поведение у них какое-то странное. И взгляд голодный. В общем — всех в психушку. Там и накормят…

А люди в общем требовали, чтобы была создана власть, не относящаяся к ним как к скоту. С точки зрения элитарного сознания — это явный «психоз».

Огромные демонстрации, обрастая по дороге все новыми и новыми толпами, двинулись к центру города, громя (но не грабя) дорогие булочные.

Императрица информировала супруга: «Это «хулиганское движение», юноши и девушки только для подстрекательства бегают с криками, что у них нет хлеба, а рабочие не дают другим работать»[59]. Писатель А. Солженицын не может не согласиться с будущей Святой и презрительно называет демонстрантов "уличными забияками, бьющими магазинные стекла, оттого что к этому болоту не сумели завезти взаваль хлеба". Под "болотом" подразумевается Петроград. Ссылаясь на министра земледелия Риттиха, Солженицын утверждает, что в Петрограде оставалось 700 тыс. пудов хлеба для гражданского населения. "Это, на потребляющих ржаной, по фунту хлеба в день на человека"[60]. Но на сколько дней? Делим 700 тыс. пудов на указанное Солженицыным количество жителей Петрограда (2,5 млн.) и получаем, что по фунту в день на человека (а это — две ленинградские блокадные нормы) можно раздавать в течение 11 дней при жесточайшей дисциплине распределения — которой требовало городское самоуправление вопреки воле градоначальника, но которого в столице не было. А была спекуляция.

Но и 11 дней по фунту в день можно было бы теоретически обеспечить при условии, если все 700 тыс. пудов — только ржаной хлеб. Но в том-то все и дело, что при жесточайшем дефиците дешевой "черняшки" витрины ломились от дорогого белого хлеба и кондитерских изделий. А они были не по карману рабочим. В этих условиях негодование рабочих было вполне объяснимо. С началом волнений стал исчезать и белый хлеб — торговцы прятали запасы от возмущенных масс.

Особенно раздражали рабочих случаи, когда хлеб укрывался продавцами с целью спекуляции. Так, 24 февраля рабочие стали громить булочную на Каменоостровском проспекте, где, несмотря на заверения служащих, обнаружился запас. Чтобы остановить погром, полиция принудила распродать его немедленно[61].

24 февраля командующий войсками Петроградского военного округа генерал С. Хабалов срочно выделил хлеб населению из военных запасов, но это уже не остановило волнений. Людей нельзя было просто успокоить подачками, потому что это были люди, а не животные. Они уже пришли к выводу, что в их бедах виновата Система. Они хотели быть уверенными, что их жизнь наконец изменится. Демонстранты несли лозунги "Долой самодержавие!". «Хулиганы» самоопределялись политически. Они не собирались просто громить булочные. Среди митингующих появились активисты и сторонники парламентских партий, которые стали призывать демонстрантов идти к Таврическому дворцу «с требованиями к Государственной думе об устранении настоящего правительства»[62].

Попытки полиции рассеивать митинги встречали сопротивление. 23-24 февраля было избито 28 городовых[63]. Иногда рабочим помогали в этом казаки, которые до сих пор считались опорой порядка. Вот такие «уличные забияки». Прозвучали первые выстрелы. Власти уверяли, что стреляли из толпы. Погибла женщина, был ранен демонстрант, который утверждал, что стрелял городовой[64].

Влияние правящего режима в столице таяло на глазах. "Дело было в том, что во всем этом огромном городе нельзя было найти нескольких сотен людей, которые сочувствовали власти... Дело было в том, что власть сама себе не сочувствовала", — вспоминал депутат В. Шульгин[65].

"Я вспоминал атмосферу Московского восстания 1905 г., — писал Н. Суханов. — Все штатское население чувствовало себя единым лагерем, сплоченным против военно-полицейского врага. Незнакомые прохожие заговоривали друг с другом, спрашивая и рассказывая о новостях, о столкновениях и о диверсиях противника. Но замечалось и то, чего не было в московском восстании: стена между двумя лагерями — населением и властью — не казалась такой непроницаемой: между ними чувствовалась диффузия. "Силовые структуры" режима разлагались. То, что царице и нынешним монархистам кажется хулиганством, на деле было стремлением большинства изменить опостылевшую жизнь.

Сегодня принято любить царей. Особенно таких замечательных, как Николай II. При нем расстреляли народ 9 января? Да что вы говорите! Царь тут ни при чем, он срочно уехал из столицы перед расстрелом. Да и вообще народ сам виноват — нечего было ходить с глупыми требованиями с царем встречаться. А так царь был очень добрый, стрелял только в птиц и животных. И какой был отменный семьянин — вы читали его письма к жене? Обязательно прочитайте — будете плакать всю ночь. Но государю не повезло — ему достался народ-предатель. Когда в Петрограде начались массовые хулиганства, народ не порвал их на части, генералы не стерли столицу в порошок, а Царь-государь был очень добр и не хотел бороться с обществом…