Марк Твен - Три тысячи лет среди микробов
- Вы просили помочь с разгадкой таинственного феномена - непостижимого отсутствия у меня возрастных перемен, а я все время избегал этой темы; виной тому не моя несговорчивость, поверьте, а вполне разумная причина, которую я раскрою сегодня и попытаюсь убедить вас, что мое поведение было справедливо и оправданно.
Глаза их засветились благодарностью, нашедшей выражение в сердечном восклицании:
- Руку!
Мы обменялись рукопожатиями.
- Вы, не сомневаюсь, заподозрили, что я изобрел эликсир жизни и потому сохраняю молодость, не так ли?
Приятели, поколебавшись, подтвердили мою догадку. По их признанию, этот вывод напрашивался сам собой, а все другие теории казались несостоятельными. Потом они процитировали мою фразу, которую я давно позабыл; как-то я вскользь заметил, что эликсир жизни, возможно, будут получать из лимфы овец.
- Дело в том, что ты сам подбросил нам эту идею, - сказал Луи, припомнивший мою фразу, - а когда ты замкнулся в себе, мы ухватились за нее и попытались добраться до твоего секрета. Одно время мы думали, что добились успеха. Создали эликсир и испытали его на множестве дряхлых бацилл, уж стоявших одной ногой в могиле. Первые результаты были потрясающие, эликсир удивительно быстро возвращал старых бедолаг к жизни; они танцевали, занимались на трапециях, участвовали в состязаниях по бегу, позволяли себе всякие неуместные шалости, и это было самое смешное и жалкое зрелище столетия. Но вдруг ни с того ни с сего все эти психи сыграли в ящик.
- Теперь вспоминаю! Стало быть, это вы получили знаменитый овечий эликсир, из-за которого одно время было столько шума?
- Да, - кивнул Лем Гулливер, - и мы полагали, что ты поможешь усовершенствовать его состав, если захочешь нам помочь. Обидно и горько сознавать, что ты бережешь эту великую тайну для себя, хотя, следуя благородным традициям науки, должен открыть ее народу, не требуя взамен никакого вознаграждения.
- Ребята, - взмолился я, - прошу вас, ради старой дружбы поверьте мне на слово. Во-первых, я не открыл никакого эликсира жизни. Во-вторых, случись такое, я бы отдал его бескорыстно для общего блага. Вы мне верите?
- Клянемся бородой Генриха Великого Восемьсот Шестьдесят Первого, мы верим тебе, Гек, и верим с радостью, - вскричали приятели. - Руку!
Мы обменялись рукопожатиями.
- А теперь, - продолжал я, - прошу вас поверить и в то, что я сам не знаю секрета своей непреходящей юности.
Сказал и сразу почувствовал, как между нами пробежал холодок. Приятели смотрели на меня в упор с грустью и укором, пока я не опустил глаза. Я все ждал и ждал, надеясь, что из великодушия они прервут тягостное молчание, но Лем и Людовик как воды в рот набрали. Под конец я не выдержал:
- Друзья, старые соратники, выслушайте меня и проявите доброту души. Вы мне не верите, но, клянусь честью, я сказал правду. А теперь хочу открыть вам тайну, как и обещал. Может быть, мой рассказ прольет свет на чудо моей непреходящей молодости, во всяком случае, я надеюсь. Полагаю, здесь и кроется разгадка, но я в этом не уверен: ученый не может принимать на веру то, что хоть и кажется правдоподобным, но не выдерживает последнего испытания, самого главного испытания - демонстрации. Начну свою исповедь с того, что раньше я не был холерным микробом.
Как я и думал, они рты раскрыли от изумления, но отчужденность чуть уменьшилась, и это уже было хорошо.
XI
Да, мое признание смягчило напряженность. Оно, будто струя озона, освежило воздух. Еще бы! Такое признание возбудит интерес любого смертного. Подобное заявление, даже сделанное вскользь, обязательно приковало бы к себе внимание ученых. Новое, неслыханное, таинственное привлекает всех, даже самых отъявленных тупиц. Раньше тайна всегда связывалась с поиском сокровищ. Моя тайна могла дать той сто очков вперед. Ученому не пристало выражать удивление, выказывать волнение, проявлять излишний пыл, он должен постоянно помнить о профессиональном достоинстве - это закон. Поэтому мои приятели взяли себя в руки и скрывали свое нетерпение. Выдержав глубокомысленную паузу, как и подобает ученому, Луи приступил к делу, спросив нарочито спокойно:
- Гек, как понимать твое заявление - в переносном смысле или в прямом как научный факт?
- Как научный факт.
- Если раньше ты не был холерным микробом, то кем же ты был?
- Американцем.
- Кем?
- Американцем.
- Это звучит как-то неопределенно. Мне непонятно. Что значит американец?
- Человек.
- Э... э, тоже непонятно. А ты, Лем, понимаешь?
- Ничего, хоть убей, - с отчаянием в голосе ответил Лем.
- Что такое человек? - продолжал допытываться Людовик.
- Существо, которое вам не известно. Человек живет на другой планете.
- На другой?
- На другой? - эхом отозвался Гулливер. - Что ты хочешь этим сказать?
- То, что сказал.
Он насмешливо хмыкнул:
- Главный Моляр - планета! Удивил, ничего не скажешь. Просвещенные умы веками ищут родину микроба скромности, а теперь, Гек, ответ найден!
Во мне нарастало раздражение, но я сдержался и сказал:
- Я этого не говорил, Лем. Я не имел в виду Главный Моляр.
- Как же так? Послушай, Гек...
- Я понятия не имею о Главном Моляре. Мне наплевать на Главный Моляр. Я там сроду не был.
- Что? Ты не...
- Не был. Никогда не был. Я...
- Вот это да! А где ж ты получил свое несуразное имя?
- Выдумал. Мое настоящее имя на него ничуть не похоже.
- Назови свое настоящее имя.
- Б.б.Бксхп.
- Послушай, Гек, - сказал Людовик, - зачем тебе понадобились все эти небылицы? Какая от них польза?
- Я был вынужден лгать.
- Но почему?
- Если б я сказал всю правду, меня бы упрятали в сумасшедший дом. Решили бы, что я с ума свихнулся.
- Не представляю, чтоб такое могло произойти. Почему правда должна вызывать такую реакцию?
- Потому что ее бы неправильно поняли и сочли ложью. Выдумкой умалишенного.
- Брось, Гек, не давай воли воображению. Полагаю, что тебя бы правильно поняли. Ты...
- Нет, это мне нравится! Всего минуту тому назад я открыл вам парочку подлинных фактов, и вы меня не поняли. Стоило мне сказать, что я родом с другой планеты, как Лем решил, что я говорю о Главном Моляре, этой ничтожной жалкой глухомани, а я имел в виду, черт побери, то, что говорил, - другую планету. Не Блитцовского, а другую планету.
- Ну и простофиля, - вмешался Гулливер, - другой планеты просто не существует. Многим микробам нравится забавляться теорией, будто существуют другие планеты, но ты сам прекрасно понимаешь, что это всего лишь теория. Никто не принимает ее всерьез. Она ничем не подтверждается. Нет, Гек, твой подход явно не научный. Прислушайся к здравому смыслу - выбрось эти бредни из головы!
- Я повторяю - это не бредни, существует другая планета, я вырос на ней.
- Ну, если это так, ты должен знать о ней очень много. Ты обогатишь нас знаниями, поведав о ней...
- Нечего насмехаться! Я могу пополнить сокровищницу вашего опыта так, как она никогда доселе не пополнялась, при условии, что вы будете слушать и размышлять, а не высмеивать все, что я говорю.
- Это несправедливо, Лем, - сказал Людовик, - кончай свои шутки. Как бы тебе самому понравилось такое обращение?
- Ладно. Продолжай, Гек, расскажи нам о новой планете. Она так же велика, как наша?
Меня разбирал смех, и я притворился, будто подавился дымом; это позволило мне кашлять вволю, пока опасность не миновала, и тогда я сказал:
- Она больше Блитцовского.
- Больше? Ну и чудеса! Во сколько раз больше?
Это был щекотливый вопрос, но я решил идти напролом.
- Она, видишь ли, так велика, что, если оставить на ней планету Блитцовского, не привязав ее где-нибудь веревкой и не пометив этого места, уйдет добрых четыре тысячи лет на то, чтоб ее отыскать. Пожалуй, даже больше.
С минуту они взирали на меня с немой благодарностью, потом Людовик сполз со стула, чтоб вволю нахохотаться, катаясь по полу, а Гулливер вышел за дверь, снял с себя рубашку и, вернувшись, положил ее, сложенную, мне на колени. У микробов это означает: браво, ты превзошел самого себя. Я швырнул рубашку на пол и, обращаясь к обоим, заявил, что они ведут себя подло. Приятели тут же утихомирились, и Лем сказал:
- Гек, мне и в голову не пришло, что ты это всерьез.
- И мне тоже, - поддержал его Людовик, утирая слезы смеха, - я и вообразить такое не мог, ты захватил нас врасплох.
Потом они уселись на свои места, всем видом изображая раскаяние, и я готов был им поверить, но вдруг Лем попросил меня рассказать еще одну небылицу. Будь на его месте кто-нибудь другой, я б его ударил, но смертоносных гноеродных микробов лучше не трогать, если есть возможность прибегнуть к третейскому суду. Людовик отчитал Гулливера, потом они оба принялись умасливать меня, пытаясь вернуть в доброе расположение духа, и скоро добились своего сладкими речами; трудно долго сохранять надутый вид, когда два приятеля, любимых тобою десять лет, играют, как говорится, на слабых струнках твоего сердца. Вскоре расспросы продолжались как ни в чем не бывало. Я сообщил им несколько незначительных фактов о своей планете, и Людовик спросил:
