Борис Костин - Вперед, сыны Эллады!
Уже по возвращении на родину де Лагард засел за мемуары «Путешествие из Москвы в Вену»[41], где красочно описал не только малороссийское бытие, но и сочно выписал образ и судьбу господаря-изгнанника. Как оказалось, не зря. Воспоминаниями наблюдательного француза воспользовался А. Дюма, и многое из того, что поведал де Лагарду князь Константин Ипсиланти, обрело вторую жизнь на страницах романа «Граф Монтекристо». Вот так в судьбе семейства Ипсиланти переплелись и правда, и художественный вымысел.
Беспощадное и содрогающее душу слово «погорельцы» неожиданно ворвалось в Киев с пламенем пожара, который бушевал на Подоле целых три дня. Случилось это 9 июля 1811 года. Выгорел до основания весь Подол, часть Печерска. Был ли это злой умысел или роковая беспечность, осталось загадкой. Казна отпустила погорельцам 200 000 рублей, из Петербурга в Киев выехали лучшие архитекторы, которые заново перепланировали районы и занялись усилением укреплений Киева, который совсем не напоминал древний город-крепость. Война с Францией настойчиво стучалась в двери Российской империи уже с 1810 года, а киевский гарнизон более существовал на бумаге, нежели представлял боевую единицу.
Обратимся вновь к дневнику митрополита Киевского Серапиона. «12 марта 1808 года отъезд Кутузова в Молдавию. Благословение генералу. Проводы 2-х дивизий…» Надо ли говорить о том, что вся семья Ипсиланти, от мала до велика, вышла проводить на войну генерала, которому не впервой было бить турок. На сей случай княгиня Елизавета приготовила ладанку. Помогла она или нет Михаилу Илларионовичу, известно лишь Господу Богу. Но то, что победу русских войск под Рущуком[42] праздновал весь Киев, известно доподлинно.
Наступил 1812 год. В самом его начале в Киеве произошло знаменательное событие. 30 января состоялось открытие гимназии по греческому образцу. Более сотни отпрысков киевлян засели за парты, и среди них сыновья Константина Ипсиланти: Георгий и Николай. Мальчикам к тому времени исполнилось соответственно 12 и 11 лет.
К глубокому сожалению, переписка семьи Ипсиланти дошла до нас в весьма разбросанном виде. Однако мы не вправе усомниться в обостренном восприятии изгнанниками беды, которая обрушилась на Россию в июне 1812 года. Александр, как мы знаем, отправился в действующую армию. Все молитвы оставшихся в Киеве были о его здравии и каждое официальная депеша с театра военных действий, из Петербурга зачитывалась до дыр.
Милорадович, вопреки мнению Константина Ипсиланти о том, что Наполеон вторгнется в Россию с юга, оказался прав. Великий полководец доверил действовать на этом направлении союзникам-австрийцам, к слову, не слишком рвавшимся в бой.
В начале июля 1812 года Милорадович получил царский манифест, где имелись и такие слова: «С крестом в сердце, с оружием в руках ополчимся на защиту Отечества». А вот каким образом? Манифест предоставлял Милорадовичу полную свободу действий, однако в распоряжении генерал-губернатора было всего четыре резервных батальона и полное отсутствие денег. Шляхтичи-богачи, которых в Киевской губернии было бессчетное число, оказались скрягами. Каждую копейку, каждого рекрута Милорадович получал с боем. Норма была такова: с 500 душ – 5 рекрутов и по 50 рублей каждому на провиант.
Семья Ипсиланти ни обширными поместьями, ни тысячами ревизских душ не владела[43], но безо всякого сожаления княгиня Елизавета рассталась со многими драгоценностями, не пожалел денег и Константин Ипсиланти. Полное бескорыстие проявили и российские сановники, и простой киевский люд. В результате генерал Милорадович выступил из Киева, имея под ружьем 15 000 человек, которые отважно сражались под Гжатском, Бородино, Малоярославцем.
С уходом войск Киев был объявлен на осадном положении. Из умевших обращаться с оружием киевляне сформировали городскую стражу, которая денно и нощно патрулировала окрестности и несла службу в крепости.
Мы вновь обращаемся к дневнику митрополита Серапиона. «15 июля в Киев стали привозить пленных французов». Забавная история: жгучую ненависть к горе-воякам испытывали немногие. Известное дело – отходчив русский народ от гнева, да и состраданием к ближнему от рождения наделен, друг он или враг. Уже после войны многие из военнопленных пополнили ряды прислуги и гувернеров киевской знати.
Известие о победе русских войск под Клястицами (возле Полоцка) пришло в Киев 3 августа. Семья Ипсиланти ликовала: в депеше упоминается имя Александра.
А затем наступили черные дни. В Киев один за другим стали прибывать транспорты с ранеными. Офицеров разбирали по семействам, солдат поместили в Кловском доме.[44] Не остались в стороне и домочадцы князя Ипсиланти. Постояльцы, заботу о которых взяла на себя княгиня Елизавета, поведали о Бородинской битве, о занятии французами Москвы.
26 октября пришла, наконец, долгожданная весточка от Александра, в которой он сообщил, что за взятие Полоцка[45] ему пожалована сабля с надписью «За храбрость». Радости и гордости отца и матери не было предела. Через день в Киеве по всем церквям служили торжественный молебен по случаю занятия русскими войсками Москвы[46], а 22 ноября градоначальник получил от главнокомандующего, фельдмаршала Кутузова, письмо, где говорилось: «Киеву отныне опасности не существует». Раздался всеобщий вздох облегчения. Жизнь медленно, но верно стала входить в прежнюю колею.
Подлинным событием для киевлян стал указ императора Александра I об изгнании французов из пределов государства Российского[47]. А затем начался Заграничный поход, который завершился победным маршем союзных войск по Елисейским полям.
…Молчание Александра Ипсиланти становилось зловещим. В начале января 1815 года в Киеве проездом побывал граф Петр Христианович Витгенштейн, как отметил в своем дневнике митрополит Серапион, «герой видный, росту высокого, орденами обвешанный». Он-то и поведал о жестокой ране, полученной Александром Ипсиланти в сражении под Дрезденом. «Жив, жив сын…» – сопровождали молитвы к Богу князь Константин и княгиня Елизавета. А по весне объявился и сам герой Отечественной войны.
В Санкт-Петербург Александр Ипсиланти отправился не один. На семейном совете было решено: младшие братья пойдут по его стопам. Николай под диктовку старшего брата написал прошение на имя императора о зачислении в Кавалергардский полк. На уже известном нам приеме министр двора князь Волконский вручил Ипсиланти свиток с гербовой печатью. Императорская резолюция в точности повторила ту, с которой он вступил на порог казарм лейб-гвардии Кавалергардского полка: «Зачислить в полк с чином корнета». Государь не менял ни своих привязанностей, ни правил.[48]
Отечественная война внесла значительные коррективы в дислокацию частей регулярной русской армии. Размещать части и соединения в губерниях, разоренных войной, смысла не имело. Так, 1-я армия в составе пяти корпусов расположилась в Киевской губернии, а один из корпусов 4-й, под командованием генерала от кавалерии Николая Николаевича Раевского, был поселен в предместьях Киева. Сам же генерал, о котором Наполеон говаривал, что «из такого материала делаются маршалы», со всем семейством занял губернаторский дом.
Дружба между бывшим господарем Валахии и генералом, чей Гренадерский корпус прошествовал 19 марта 1814 года победным маршем по поверженному Парижу, завязалась, как подобает, на одном из приемов по случаю тезоименитства Александра Первого[49]. А затем домочадцы Ипсиланти и Раевских без чопорных приглашений гостевали друг у друга и рядышком стаивали на молебнах.
До войны представители царствующей фамилии Киев визитами не баловали. Русская армия совершала Заграничный поход, когда в конце марта 1813 года в древний город неожиданно прибыла небольшая кавалькада карет великой княгини Екатерины Павловны в сопровождении эскорта. Любимая сестра императора Александра Первого овдовела несколько месяцев назад[50] и, по совету матушки, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, отправилась в путешествие, которое в какой-то мере должно было ослабить тяжкое горе, выпавшее на долю молодой женщины.
Поклонение святыням помогло восстановить душевные силы, а сердечное участие людей, благоговевших перед именем ее царственного брата и искренне разделявшим ее скорбь, вывело из состояния надрыва и безысходности. Всего одна строка в ее путевых записках посвящена семье князя Ипсиланти, но она дорогого стоит: «милые и чудесные люди».
…Отправляя в начале мая 1816 года в поездку великого князя Николая Павловича, которому к тому времени исполнилось девятнадцать лет, вдовствующая императрица Мария Федоровна начертала ему список городов, в числе которых значился Киев, а также дала наставления, с какими семействами познакомиться. Среди немногих фамилий, «внушавших уважение», значились Раевские и Ипсиланти.
