Мирослав Иванов - Покушение на Гейдриха
К нам подошел Шустр и еще раз все придирчиво проверил, вплоть до содержимого карманов.
До последней минуты мы, то есть группа «Сильвер Б», не знали, что полетим все вместе. На аэродроме во время последних приготовлений к отлету все группы ели порознь: группа «Антропоид», группа «Сильвер А», ну, и мы. Но перед самой посадкой в самолет нам объявили, что мы летим вместе с другими парашютистами. Во время полета разговаривать между собой нам было запрещено. За исключением Потучека, все мы прекрасно знали друг друга. Так и молчали. Никто не проронил ни слова, только «Пока, ребята!» и «Ни пуха ни пера!». Это в книгах про такие дела пишут невесть что. Да и какие могли быть разговоры в самолете? Летели мы на боевой машине, у моторов глушителей не было, и они ревели вовсю. А кроме того, у каждого на голове был резиновый шлем.
Каждая группа знала лишь свое название. О том, что Кубиш с Габчиком были группой «Антропоид», а группа Бартоша называлась «Сильвер А», я узнал только после войны. Ничего не было нам известно ни о заданиях, ни и целях других групп.
Правда, что касается Кубиша и Габчика, то мы предполагали, что им предстоит совершить покушение. Представьте себе, догадывались, хотя это и кажется невероятным. Сейчас я затрудняюсь сказать, как мы узнали. Официально естественно, нам этого не сообщали. Но по характеру их подготовки, которая происходила на наших глазах, возможно, кто-то догадался. Сами-то они тоже помалкивали. Но среди проходивших подготовку ребят поговаривали о том, что этих «готовят на Гейдриха».
Обоих, Кубиша и Габчика, я знал давно, и никто ни подозревал, что обстоятельства сведут нас в одном самолете. Они были простые ребята, очень разные по характеру, но чем-то и похожие. Пожалуй, дисциплинированностью и преданностью делу. Кубиш был уравновешенный парень, добряк, который и мухи не обидит. Габчик, наоборот, был темпераментный, живой, даже, горячий, но при этом — и рассудительный. Габчик с Кубишем были неразлучные друзья. В критической ситуации любой из нас хотел бы оказаться рядом с ними. Как настоящие солдаты, они, не рассуждая, выполнили бы любой приказ. С болью принимали они вести с родины о страданиях нашего народа, о расправах над ним. Помню, однажды мы с Кубишем говорили об этом, он качал головой и повторял: «Неужели такое возможно, неужели это возможно?..» У «Антропоида» не было рации, только у нас и у Бартоша. Не знаю, как и когда составлялись другие группы, а вот о том, что меня пошлют вместе с Земеком, я узнал только месяца за два перед отлетом. Сначала предполагалось, что я полечу вместе с коммунистом Яромиром Седлаком. Он был родом из Тишнова под Брно. Но Седлак во время приземления на учениях вывихнул ногу и поэтому выбыл из числа участников готовящейся акции.
Название нашей группы «Сильвер Б» мы узнали незадолго до вылета. Задание мы получили такое: «Высадиться в районе Свратоух — Свратка в Чехии. Пойти по полученным адресам, наладить связь с местным подпольем, передать его руководству рацию и шифры, а далее подчиняться его приказам». После того, как мы закрепились бы на конспиративных квартирах, надо было ждать, когда по чешскому радио из Лондона прозвучит фраза: «Идите к определенной цели, не зная компромиссов». После этого нам следовало связаться в Хрудиме с человеком, который направит нас дальше…
О помощи группе Бартоша или «Антропоиду» нам не сказано было ни слова.
На прощание мы подмигнули друг другу, похлопали друг друга по спине. Был вечер, декабрьский вечер. Мы стояли плечом к плечу, рядом, а через несколько часов нам суждено было расстаться. Кубиш с Габчиком напряженно улыбались.
Мы поднялись в самолет, дверца захлопнулась.
Шустр в своем рапорте отметил, что полет был напряженным. Гудели моторы, в самолете было жарко. Все чувствовали нервозность.
Сначала сбросили «Антропоид», потом «Сильвер А». Мы помахали им на прощание, каждый из них ответил нам тем же, и они скрылись в проеме люка. Больше мы не виделись. Кубиш с Габчиком, говорят, устроились где-то в Праге. Группа «Сильвер Б», состоявшая из Бартоша, Вальчика и Потучека, имела рацию «Либуша» и, кажется, наладила связи в районе Пардубице.
Все они были отважные парни. Отличные ребята.
РАССКАЗ КРЕСТЬЯНИНА
Голосовал я обычно за социалистов, а когда сын начал работать в каменоломне и стал приносить домой «Руде право», то тогда стал отдавать свой голос коммунистам. При таком хозяйстве, что у меня было, я к аграрникам никогда и не стремился.
С утра и до ночи проливал семь потов на поле…
Ну, и в тот раз я пошел в поле посмотреть, не навредил ли мороз озимым. Выпал снег, много снега. И вот иду уже домой. Дошел почти до нашей деревни и вдруг вижу Кнеза. Он шел медленно, в этот раз откуда-то возвращался и вел велосипед, — скользко было ехать. Одет он был по форме, — да, я забыл сказать, что Кнез был начальником жандармского поста…
— Откуда? — спрашивает.
Бывало, я встречался с ним за кружкой пива. Он никогда не был злым. Однажды я его даже видел на собрании коммунистов. Это было перед выборами, и сын мне тогда сказал: «Пойдем со мной…» Я пошел. Коммунистов у нас было немного, но они пришли еще и из других мест. Вокруг немало каменоломен… Кнез стоял в дверях и ничего не говорил. А сын мне сказал: «Другие хуже. Те вмешиваются в наши дела, а этот хоть молчит».
Иногда он, как я уже говорил, заходил в пивную. Мы обсуждали там все: погоду, урожай, а в последнее время и немцев. Кнез был, несмотря на то что носил жандармскую форму, хороший чех. И хотя мы во многим не сходились в мнениях, но нацистов ругали вместе.
— Откуда же я могу идти? С поля, — отвечаю ему на вопрос.
— И не болят у вас ноги! Снегу-то намело везде полно. Чего же еще надо? Хлеб ваш не замерзнет.
Я подошел к нему, перепрыгнул через канаву, и дальше мы пошли вместе. Он шел молча и вел рядом свой велосипед. Прошли мы так метров двести, и я его спрашиваю:
— А что это с вами? Что-то случилось?
— Что могло случиться… Ничего.
Только я вижу, что он чем-то озабочен. Это легко было заметить. На поле каркали вороны. Я их не люблю. Показываю на них и говорю, что если бы у меня было ружье, то всех бы их перестрелял…
— А по людям вы бы тоже стреляли? — спросил он вдруг.
— Я же говорю о воронах, — ответил я, но тут мне что-то пришло в голову, и я спрашиваю Кнеза:
— А что, вы бандита ищите?
Он посмотрел на меня и чуть-чуть, только уголками рта улыбнулся:
— Черт его знает, бандита ли… Никогда ведь не знаешь…
Мы шли, и он вдруг понемногу разговорился.
— Представьте себе, я должен здесь охранять порядок, чтобы не делалось ничего худого для «империи», а тут вот… От всего этого голова кругом идет. Да и эти парни…
— Какие парни?
— Ну что вам сказать?.. Сюда прибыли парашютисты. Нет ли у вас для них чего-нибудь поесть?
— Так вот о чем речь… — дошло до меня.
Кнез остановился:
— Вы молчать умеете?
— Само собой. Не то и головы не сносить, — успокоил я его. — А еду я постараюсь найти.
Но по нему было видно: он досадует, что рассказал мне о парашютистах.
— А что они тут делают? — полюбопытствовал я.
Кнез пожал плечами. А я опять:
— Но вы все-таки должны знать.
— Все, что можно. Собирают сведения, узнают, что здесь производят заводы.
Потом он почти всю дорогу молчал — до первых домов. Только позднее я узнал, что у них тут был передатчик, который назывался, кажется, «Либуша».
— А мог бы я вам чем-нибудь помочь?
— Трудно сказать… Я боюсь, что это станет известно. Что тогда будет?
— А почему это должно стать известно? — удивился я.
Он махнул рукой:
— Да многие уже об этом знают, а это всегда опасно.
— Подождите. Хотя бы скажите мне…
— Послушайте, чем меньше вы будете знать, тем лучше. Когда-нибудь вы об этом пожалеете. Ну, так что — будет еда?
— Приходите вечером. Постучите в окно.
Он пошел дальше, а я — домой. Я никому ничего не рассказывал. Потом только раз видел Кнеза. Шел он с молодым человеком и что-то ему говорил. Я поздоровался. Потом слышал, что передатчик был спрятан каменоломне «Глубокая» у Дахова, неподалеку от Глинско, позднее — в Лежаках. Когда рацию обнаружили Кнез застрелился. Еду я ему в тот вечер передал, а потом передавал еще несколько раз.
ПЕРВЫЙ МОНОЛОГ СВИДЕТЕЛЯ ИЗ ПАРДУБИЦЕ
Сейчас, когда я оглядываюсь назад, мне кажется, будто пережил собственную смерть.
Участие в движении Сопротивления я считал своим патриотическим долгом. Мне еще в молодости случалось видеть «орднеров»[12] за «работой», — мы жили тогда в Пограничье[13]. Там нередки были стычки между чехами, которые составляли в тех местах меньшинство населения, и нацистами… В 1937 году я окончил военную академию. Потом — мобилизация, Мюнхен[14], утрата всех иллюзий. Все, во что мы верили, рухнуло. Куда деваться, на что опереться? Я помышлял о побеге за границу, искал только пути для этого.
