Джордж Бейкер - Август. Первый император Рима

Это был сокрушительный удар, и молодой человек удалился, уверенный, что ему предстоит бороться с Антонием. Похоже, пока ему придется отказаться от своих намерений, но он все же поведал публично о своем разговоре с Антонием. Преданные друзья Цезаря и его рьяные сторонники из всех слоев общества сплотились вокруг Октавиана, а избиратели, каждому из которых по завещанию полагалось по триста сестерциев, возмутились, узнав, что Антоний, прибегнув к незамысловатой уловке, хотел присвоить их деньги. Октавиан заявил, что он не обделит никого — очень популярное заявление, — и начал подготовку к Играм победы Цезаря, которые намечались ранее, но не были проведены.

Пойти против консула, когда им является Марк Антоний, — дело нешуточное, и Октавиан вскоре в этом убедился. После одного недавно умершего трибуна освободилось место, и Октавиан намеревался стать кандидатом на вакантную должность, чтобы укрепить свою позицию. Антоний тоже так думал и постарался этому помешать. Когда Октавиан пытался выставить на публике золотое кресло, которое раньше принадлежало Цезарю, трибуны по наущению Антония воспротивились этому и пригрозили Октавиана наказать. Антоний также распорядился, чтобы к некоторым предметам, принадлежавшим Цезарю, были прикреплены таблички с титулом Юлия, и когда Октавиан предъявил на них права, то выяснил, что большинство вещей он должен оспаривать по суду, в котором заседали Антоний и Долабелла или Луций Антоний, исполнявший обязанности претора в отсутствие Брута. Нечего и говорить, что Октавиан проиграл эти дела, хотя в некоторых случаях он мог представить подтверждающие документы. Это продолжалось до тех пор, пока его кузены Квинт Педий и Луций Пинарий, которым досталась четверть наследства Юлия, не пожаловались Антонию. Тот скрепя сердце извинился за свое поведение и позаботился, чтобы Педий и Пинарий без потерь получили свою долю. Они ее приняли и благоразумно удалились. Даже приближенные к Антонию военные серьезно спорили со своим начальником по поводу его поведения в отношении Октавия, и Антонию пришлось перед ними оправдываться.

Однако Октавиан, чувствуя поддержку близких друзей Цезаря, твердо держался взятого курса. Игры должны были состояться в срок, хотя, чтобы их оплатить, Октавиану пришлось продать все., чем он владел, а также всю собственность своего отчима Филиппа, кроме того, Квинт Педий и Луций Пинарий добровольно отдали в его распоряжение свою долю наследства. Семья, сплотившись вокруг Октавиана, поддержала его. Игры, прошедшие в конце июля, имели успех. Они не только окупили затраты, но еще и пополнили средства, предназначенные для других целей. Немного ранее, на первую половину июля, выпала дата Аполлинарийских игр, которые ежегодно устраивал городской претор, в том году им оказался Марк Брут. Поскольку Брут находился в Ланувии и не рискнул показываться в Риме, он перепоручил проведение игр помощнику, надеясь, что его имя будут прославлять довольные граждане. Его надежды, скорее всего, оправдались бы, если бы Октавиан не назначил на это время раздачу долгов. Честные граждане, которые в эти дни выстраивались в очередь за получением своих трехсот сестерциев, может, и одобрили бы Аполлинарийские игры, однако самые громкие похвалы раздавались в адрес Цезаря и этого молодого человека, его внучатого племянника и наследника. В то время как нанятая толпа на Аполлинарийских играх выкрикивала имена Брута и Кассия, толпа сторонников Цезаря ломала ограждения в другом месте.

Неудача с Аполлинарийскими играми разбила в пух и прах надежды Брута и Кассия. Все у них пошло наперекосяк. Цицерон, снова выехавший из Путеол, в конце концов решил не присутствовать на заседании сената в начале июня, где перераспределялось управление провинциями. Гирций дружески предостерег его; Варрон сообщал в письме, что ветераны Цезаря грозили кровавой расправой своим врагам, и Цицерон почел за лучшее не появляться в Риме. Но даже при переполненном сенате и ветеранах, грозящих расправами, Антоний счел нужным изложить свои планы. Собрание, нарушая протокол, поскольку не была подана надлежащая заявка, и находясь в тисках закона, утвержденного Юлием, продлило проконсульские полномочия двум консулам с двух до пяти лет, а затем приступило к тому, чтобы предоставить Марку Антонию право обменять Македонию, которую ему предоставил в управление сенат, на Галлию, но в то же время оставить под его командованием стоявшие там македонские легионы… Цель всего этого была следующая — не только усилить военную мощь Марка Антония, но и противопоставить ее военной силе Децима Брута, который получил Цизальпийскую Галлию. Брут и Кассий также отправлялись в провинции, но не в те, которые они должны были получить; им временно поручили поставки зерна: Бруту — в Азии, а Кассию — на Сицилии. Эти назначения давали им право покинуть пределы Италии, они также разлучали обоих заговорщиков и уменьшали их силу и влияние в том случае, если бы они эти назначения приняли. Они сразу же вызвали Цицерона в Антий, где и состоялась важная встреча. Никто из них не знал в точности, что же им делать; однако по пути в Антий Цицерон все обдумал и решил, что лучше им не отрекаться от своих принципов, сохранив тем самым и себя.

На той памятной встрече в Антий собрался очень тесный кружок ближайших заговорщиков и противников Цезаря: политический доктринер и философ Цицерон; Марк Брут, медлительный, тяжеловесный; мать Брута Сервилия, одно время бывшая любовницей Юлия, сестра Катона; жена Кассия Тертулла; жена Брута Порция и Фавоний, которого прозвали «обезьяна (подражатель) Катона», — они были ядром оппозиции, боровшейся против Юлия при жизни и теперь против мертвого Юлия, и собирались бороться и впредь. Цицерон в качестве старейшего начал излагать свое мнение, когда в помещение буквально ворвался опоздавший Кассий в очень дурном расположении духа — человек, который не мог стать человеком действия, поскольку не имел творческого начала. Цицерон повторил для него свою точку зрения на сложившуюся ситуацию: им следует принять назначения, исходя из соображений собственной безопасности.

Кассий взорвался и стал кричать, что ни за что не отправится на Сицилию. С какой стати ему принимать должность, которая для него оскорбительна?

— Что ты собираешься делать? — спросил Цицерон.

Тот ответил гневно:

— Поеду в Ахейю!

Это весьма примечательно, поскольку Кассий не имел полномочий ехать в Ахейю. Теперь все они наконец начали понимать, что, только преступив закон, смогут защитить себя. Но как тогда быть с принципами, которых они поклялись придерживаться?

«— А ты, Брут?

. — В Рим, если ты находишь это нужным.[9]

— Я — менее всего: ведь в безопасности ты не будешь.

— А если бы это было неопасно, ты бы согласился?

— Вообще нет, ни на твой отъезд в провинцию теперь, ни после претуры; но не советую тебе доверяться Риму» («Письма к Аттику», XV, II. Пер. В. О. Горенштейна).

Затем последовал долгий разговор, и Кассий сетовал, что упущены возможности, и обвинял Децима Брута; Цицерон молча сожалел, что вместе с Цезарем не был убит и Марк Антоний. И вообще, зачем говорить о том, что не сделано, хотя и согласился с Кассием. Он уже начал думать, как хорошо было бы, если бы они тогда перетянули на свою сторону сенат, когда Сервилия оборвала его мысли, сказав: «В действительности нам следовало встать во главе государства и взять управление в свои руки. Разве не так?»

Нет, не то; Цицерон признавал противоречие. Он всегда имел склонность к цезаризму!

Наконец Кассий стал склоняться к мысли отправиться на Сицилию, а Брут решил, что он может отправиться в Азию. Поскольку заниматься поставками зерна было ниже их достоинства, Сервилия позаботилась, чтобы этот пункт в предписании был вычеркнут; каким образом ей это удалось, она не сказала. Цицерон покинул собрание в некотором смятении.[10] Совершенно очевидно, что они запутались. Единственным способом действенного сопротивления цезаризму был сам цезаризм! «Нет плана! Нет цели! Нет системы!» — восклицал он в письме к Аттику. Поскольку у него самого не было плана, он вряд ли мог винить в этом других.

Но если они собирались разъехаться, он тоже уедет. Он предполагал совершить путешествие на восток и через год, когда Гирций и Панса станут консулами, вернуться; и с таким намерением и с разрешения Долабеллы он отправился в путь.

Цицерон доплыл только до Сицилии: его задержали встречные ветры. Остановившись в Ленкопетре, на южной оконечности Мессинского пролива, он получил известие, которое изменило его планы. Появилась возможность мирного соглашения между Марком Антонием и Брутом и Кассием; требовалось его присутствие в Риме… На самом деле он не хотел уезжать за границу. Один день в Риме был ему дороже, чем целый сезон вне Италии. Ветер все еще был неблагоприятен, и это, кажется, предрешило его выбор. Он направился назад, в Помпеи. По пути встретил Брута, который объяснил, что произошло. Сервилия сдержала свое обещание. Условие поставок зерна было вычеркнуто из их предписания; вместо этого он получал в управление провинцию Крит, а Кассий — Кирену. Однако они туда не собирались. Их разногласия с Антонием усугублялись. Брут намеревался отправиться в Македонию, а Кассий — в Сирию — словом, завязывался сложный узел. Это была война! Возможно, они были правы. Возможно, среди суетной жизни заморского лагеря не было места пожилому политику и философу. Его место в Риме. Брут тоже так думал. Если он едет туда на смерть, ну что ж, все они движутся к смерти, и главное — выбрать наилучшее для этого место. Так они расстались и больше никогда не встречались.