Михаил Мукасей - ЖИЗНЬ ПО ЗАДАНИЮ. «Зефир» и «Эльза» Разведчики-нелегалы

… Настал день отъезда в Ленинград. Провожать меня на вокзал пришла вся моя семья во главе с Ваней и Шурой. Ехала я в Ленинград с большой суммой денег от Вани, но жить мне было негде. Правда, там уже училась на втором курсе в оптическо-механическом институте моя подруга по интернату (Валя Шаякина) и жила в общежитии. Она меня к себе и приняла. В комнате жили че¬тыре девочки, меня они укладывали спать на полу, укрывали, чем могли, но вскоре Валя меня поместила жить к своей тетушке в квартиру на улице Красных Зорь – теперь это проспект Кирова. Однако оттуда я вынуждена была уйти… В парке были довольно широкие скамеечки, и я решила, что можно здесь жить. Но когда в двенадцать часов я улеглась на скамейку, зат¬рещала трещотка, которая обозначала, что парк закрывается на ночь от посетителей. Я лежала измученная, голодная и холодная, худая, как щепка, и не могла даже подняться на звук этой трещотки. Ко мне тихо подошел старичок-сторож и сказал: «Ну, барышня, поднимайся, здесь не ночлежка, а парк». Он сел у меня в ногах, спросил, откуда я и поче¬му у меня нет дома. Пришлось всё рассказать. Ему было лет 65, седой, с добрыми глазами. Назвал себя Авдеичем и сказал мне: «Я тебя в пар¬ке закрою на замок, огорожен парк железными решетками, вот тебе мой теплый полушубок. Спи, не шуми, а завтра я тебе принесу хлеба, молока и совет». На второй день, рано утром, он принес мне питание, подстилку и совет, который заключался в следующем: «У тебя до начала учебы еще три месяца, ты за это время должна устроиться на работу, вступить в комсомол, а осенью начнешь учиться, если тебя примут в медицинский институт». Он мне посоветовал пойти на телефонный завод «Красная Заря», где работали, главным образом, женщины. И я пошла искать свое сча¬стье. Пришла на завод, а в проходной конторе меня спросили: «Вы куда, девушка?» Я им все рассказала, и меня направили в комитет ком¬сомола, где радушно встретили девушки и парни моего возраста, сек¬ретарь комсомола мне сразу дал комсомольский билет и значок и ска¬зал, чтобы я сразу шла в отдел кадров. Меня зачислили в число ра¬бочих завода и представили бригаде. Все свершилось неожиданно быстро. Бригадирша была Мара Скоробогатова, члены бригады – еще че¬тыре женщины и теперь я. Бригада числилась за № 5. К началу рабо¬чего дня мы все сидели у конвейера и заделывали телефонные катуш¬ки, получали хорошо. Обедали в столовой, для рабочих была хорошая столовая. Но ночевать я ходила в парк к Авдеичу, а в августе начала кашлять, простудилась, и он мне посоветовал обратиться к бригаде, чтобы помогли с ночлегом. Я рассказала обо всем Маре – бригадиру, которая предложила мне ночевать у нее. Она жила на Литейном проспекте в общей кварти¬ре. В маленькой, продолговатой комнатке, метров в двенадцать, жили ее муж Василий и сын – трехлетний Василек. Меня устроили спать на скамейке, а Василек спал еще в детской кроватке. Утром, перед рабо¬той, я заходила к Авдеичу, приносила ему еды и давала денег, которые у меня еще оставались от Вани, «женихов» и от зарплаты. Он очень меня благодарил, но в сентябре исчез из парка, появился другой, ко¬торый мне сказал, что Авдеич помер. Эту весть я пережила тяжело, плакала, как будто бы потеряла отца. В конце лета 1930 г. я собрала все документы для подачи в ме¬дицинский институт, от Ташкентского Наркомпроса было направление. Пошла с документами в медицинский институт, шла по университетской набережной, где встретила ребят из нашего интерната – Мишу Лобашова и Роберта Нусберга. Они уже были аспирантами и являлись чле¬нами приемной комиссии. «Ты куда, красавица, направилась?» – спросили они. Я сказала, что хочу поступить в медицинский институт, несу туда документы… «Дай твою папку», – сказал Миша и стал смотреть мои документы, где было направление не только от Узбекистанского Наркомпроса, но и от завода «Красная Заря» с отличной характеристикой, а также от коми¬тета комсомола завода. «Ты будешь принята без экзамена, получать стипендию, подавай документы в университет на физиологическое отделение, биологичес¬кий факультет. Будешь учиться у таких светил, как Ухтомский и Пав¬лов»,- и Миша взял мои документы себе, сказав, чтобы я приходила 1 сентября в университет. Я ждала этот день, как солнце в пасмурную погоду. Работала на «Красной Заре», а ночевала у всех членов бригады по очереди. Все меня любили и хорошо ко мне относились. Вообще надо сказать, что я в жизни не встречала плохих людей. 1 сентября 1930 года, рано утром (в этот день я работала на заво¬де в ночную смену), я пришла в университет. Двери еще были закры¬ты. Погуляла по университетской набережной. Когда университет от¬крылся, пошла на первый этаж, где находилась администрация. Там уже были вывешены списки принятых, Среди них я нашла свою фами¬лию: «Емельянова Елизавета Ивановна 1912 года рождения принята на стипендию 25 рублей в месяц». От счастья я заплакала, в душе была радость и какой-то шум. Потом я долго сидела на стуле и не знала, что мне делать. Меня заметила общественница (Кучумова), она была уже на вто¬ром курсе экономгеографического факультета. Подошла ко мне, рас¬спросила, кто я и откуда, и, когда все обо мне узнала, сказала, чтобы я пошла на завод, оформила уход с завода на учебу, так как 3-го сен¬тября начнется учеба, и что она устроит меня жить в общежитие. На заводе комитет комсомола устроил мне праздник, в красном уголке организовали митинг. Говорили о том, что рабочим предостав¬лена учеба в высших учебных заведениях. И мне пожелали «зеленую улицу». 3 сентября я явилась опять 8 нижний этаж университета, где были размещены все официальные административные канцелярии: бухгал¬терия, профком, отдел кадров. Там уже находилась Кучумова и еще много студентов, принятых на учебу, но у которых не было общежития. Мы в этом коридоре довольно долго потоптались, а потом Кучумова отобрала пять девочек и сказала: «Сегодня, а, может быть, и завтра переночуете в подвале на соломе, на Мытне, а потом вас поместят в комнату на пятерых». Три ночи в подвале, на холодной и мокрой соломе, затхлой и про¬пахшей мочой, без одеял и подушек, мы мерзли и одевали друг друга, чем могли. Рядом со мной лежала Соня Рутенбург, тоже приехала на биологический факультет, она меня с добрым сердцем укрывала сво¬им плащом, а я ее – своим фланелевым халатом. Мы прижались друг к другу и с тех пор остались друзьями на всю жизнь. И вот совсем недавно, через 50 лет нашей разлуки, Соня Рутен¬бург нашлась в Ленинграде, прожив суровую жизнь: после окончания университета она вышла замуж за военного человека, сама работала физиологом в физиологическом институте им. И.П. Павлова. Был у них ребенок – мальчик. В начале войны, в 1941 году, в первых рядах за-щитников Родины погиб ее муж, вскоре от голода погиб сын, и она, вся покалеченная, осталась жить одна, и до сих пор с любовью общается с нами, и как когда-то называет нас «Лазуточка», «Мишуточка». После трех дней и ночей в затхлом подвале на соломе нас опять вызвала к себе Кучумова и сказала: «Вам пятерым предоставлена ком¬ната, в которой уже накрыты 5 коек с бельем, обслуживать будете сами себя, в коридоре есть еще две комнаты, в одной будет жить семейная пара (которые уже кончают физмат), в третьей комнате будут жить пять парней». Двое из них были с экономгеографического факультета (где и учился мой будущий муж) – это Юрченко Игнат и Павел Мирошни¬ченко, – а трое были математики, но все пятеро ребят очень хорошо пели, особенно украинские песни. В нашу пятерку входили я и Соня – биофак, Аня Шилова – математик, Альбина Зубкевич – генетик, полька Флора Стефановская – геолог, самая красивая, обеспеченная, хорошо одевалась и всегда мечтала выйти замуж за министра. Жили мы все дружно, часто подтрунивали друг над другом… Из парней мы больше всего дружили с Игнатом Юрченко, он пре¬красно пел украинские песни, особенно «Реве да стогне Дніпр», в даль¬нейшем он был самым близким другом моего мужа, они были с одного факультета и помогали друг другу изучать нужные им предметы. Все мы были молодые, веселые. Парни нам писали записки и просовыва¬ли в щели двери, а мы им дерзко отвечали, чаще всего в рифму, стихами. Однажды Женька Черняк, математик, просунул записку в мой ад¬рес: «Дорогой ты мой Лизок, поцелуй разок в глазок!» Мы все смеялись и сочинили ему ответ: «Женя, Женя, ты Чер¬няк, пусть тебя сожрет червяк». А иногда были большие тирады, и если у кого-нибудь появля¬лась еда, то мы все вместе ее ели, всегда весело и громко смеялись. Когда же у семейной пары родилась девочка, а они уже кончали уни¬верситет, мы устроили настоящий бал, пили квас и ели винегрет, раздо-бытый в студенческой столовой. 5 сентября 1930 года настал долгожданный день занятий. Нас, студентов, поступивших на биофак, собрали в одну аудиторию и стали «разбивать» по отделениям. Кто пошел на генетическое отделение, кто на ихтиологию (рыбы), кто на орнитологию (птицы), кто на зоологи¬ческое отделение (животные), кто на ботаническое (растения), кто на физиологию труда. Мы с Соней записались в группу физиологии труда – это было новое отделение, которое предназначалось для изучения физиологии в помощь трудовому народу. О том, как я по окончании университета работала на заводе и помогала рабочим своим образованием, я напи¬шу позже. В нашу группу физиологии труда вошли 30 человек, из которых было 5 парней и 25 девочек. Среди нас была очень «пожилая» – Юля Козыренко, ей было 35 лет, а остальные девочки были все 1912 г., то есть мы все были 18-летние девчата. В группе образовались бригады, в нашу группу вошли: Юля Козыренко, Ольга Помрис, Клара Шапиро, Соня и я. Сплотившись, хорошо учились и друг другу помогали. Учеба в университете прошла пять с половиной лет в трудовых днях. Учили день и ночь тяжелые предметы. Мы, физиологи, работали над трупами, познавая анатомию и физиологию человека, а когда ста¬ли изучать нервную систему, то начались лекции Алексея Алексеевича Ухтомского – профессора, академика. На его лекции собирались сту¬денты всех факультетов, свободных мест в аудитории не было, многие стояли или сидели на полу, слушали, раскрыв рот, его интересные рас¬сказы о мире животных и мире человека. У A.A. Ухтомского есть несколько книг по центральной нервной системе, и, чтобы об этом рассказать, нужно просто прочитать его тру¬ды. А когда начались практические занятия по физиологии, то под ру¬ководством его ассистентов мы работали над собаками и кошками, усыпляли их, разрезали брюхо и на открытых внутренностях изучали пищеварение организма, оно такое же, как и у человека. Любимым ассистентом Алексея Алексеевича был талантливый ас¬пирант, армянин, по профессии физиолог, большой общественник, секретарь парторганизации биологического факультета Арутюн Айропетьянц. В то время было гонение на И.П. Павлова, а он поклонялся его учению. Академику Павлову была предоставлена аудитория на Мытницкой набережной, в одном красивом здании университета. Однажды Айропетьянц подошел ко мне и (почему он выбрал меня?) сказал по секрету: «Ходите в секретную аудиторию Ивана Петровича, он там чи¬тает лекции не для всех, а только для тех, кто понимает полемику по поводу его учения». Я ничего не понимала в этой полемике, но ходила на Мытницкую набережную и с упоением слушала лекции И.П. Павлова. И когда академик кончил читать курс лекций по центральной не¬рвной системе, он сказал Айропетьянцу, что возьмет в Колтуши на прак¬тику по условным и безусловным рефлексам двоих из нашей группы, Айропетьянц почему-то отобрал меня и еще одну мою сокурсницу, Басю Александрову. Так мы оказались в Колтушах. Про учение Павлова, его лаборатории с иконами в углах говорить можно долго и этому нужно посвятить целый труд, но только до сих пор я не пойму того, что происходило с его учением: кто-то его отвер¬гал, а Сталин его очень ценил, и тому было доказательство: во время гонения на Павлова, по указанию Сталина ученому в Колтушах была построена церковь, и Павлов молился за его здоровье. Под руководством Павлова я сделала семь операций на собаках и получила от него хорошие оценки. Операции содержали доказатель¬ство условных и безусловных рефлексов. Практикуя на живых соба¬ках, мы также много сделали выводов по его теории. В 1936 году я еще была студенткой, моей дочери было два года, в физиологическую ауди-торию подошел Айропетьянц и в каком-то волнительном состоянии ска¬зал: «Иван Петрович скончался, похороны будут в Колтушах, приходи¬те на похороны, будете стоять в почетном карауле вместе с Басей Алек¬сандровой». В назначенный день мы поехали с Басей на похороны, были оде¬ты в комсомольские костюмы защитного цвета, на груди – комсомоль¬ские значки и портупеи. Подстрижены были «под мальчишку», моло¬ды, задорны, но, когда подошли к гробу, нам дали советские знамена и поставили нас у головы покойного. Около гроба сидела немощная старушка – это была его жена, а группу ученых возглавляла Петрова М.И., ассистентка Павлова, вся в трауре и слезах. Все говорили: она была его любовницей. Потом она возглавляла его Институт до самой смерти, ка¬жется, до самой войны. В дальнейшем был создан Институт им. И.П. Павло¬ва, его возглавлял Орбели. С учением Павлова все время были дебаты, и это только потому, что невежды-ученые хотели его «сожрать». Но он был глыба в науке по физиологии и очень интересный человек, любящий свою страну и все родное – русское. Часто выступал и благодарил партию и прави¬тельство за помощь науке. История с A.A. Ухтомским тоже интересная, но описывать ее я не смогу из-за нехватки времени, но только знаю тоже от Айропетьянца, что Алексей Алексеевич умер от голода в 1942 году, и на доме, где он жил, на 16-й линии Васильевского острова, есть мемориальная доска с его портретом. В 1930 году, вскоре после поступления в университет, я обратила внимание на парня, в красной рубашке-косоворотке, с красивой шеве¬люрой и красивыми карими глазами. Впервые я его увидела в прези¬диуме в актовом зале. Соня сказала, что это секретарь комсомольской организации университета Мукасей Миша. А потом я его часто видела в коридоре университета, всегда с сестрами Артюшенко, их было трое: Шура, Люба, Зина. Миша больше всех дружил с Шурой – обаятельной брюнеткой, с красивыми волосами, большими глазами. Она была редактором уни¬верситетской газеты. Люба была на биофаке уже замужем за студен¬том-физиком, его звали Вася Смирнов, с ним Миша дружил. О Зине я знаю мало, но она также часто бывала с Мишей. Это у него была дружба с этой семьей. В университете для студентов была маленькая поликлиника, где работал прекрасный зубной врач. И вот в его кабинете, вернее, перед кабинетом, в зале ожидания, я и встретила Мишу. На скамье, в ожида¬нии своей очереди к зубному врачу, сидели студенты. Я пришла сразу после получения удостоверения о сдаче норм ГТО, то есть «Готов к труду и обороне», Я была очень спортивной, добилась рекорда по пла¬ванию, прыжкам, стрельбе и другим видам спорта. Последним паци¬ентом к зубному врачу был Миша Мукасей, тогда еще мне незнакомый человек. Я стала с радостью рассматривать свое удостоверение ГТО, где была и моя фотография. И вдруг Мукасей взял у меня удостоверение, попросил посмотреть, смотрел довольно долго. Подошла его очередь, и он с моим ГТО ушел в кабинет. Когда же он вышел из кабинета, врач вызвал меня, а когда я вышла, Миши уже не было, и мы не виделись месяца два-три. И только уже весной, в день 1 Мая, во время построения комсо¬мольцев на демонстрацию, ко мне подошел секретарь комсомольской организации – Миша Мукасей, взял меня за руку и сказал: «Вы не пой¬дете на демонстрацию, Вы мне нужны…» Я подумала, что он мне хочет дать какую-то работу по делам ком¬сомола, и стояла в стороне, ожидая его дальнейшего указания. Он по¬ручил другому товарищу провести демонстрацию к Зимнему дворцу, к площади, где всегда трудящихся встречали члены ленинградского пра¬вительства, а сам подошел ко мне и спросил: «Есть хотите?» Я, изго-лодавшись, сказала: «А кто в наше время ходит сытым?» «Ну, пой¬демте в нашу студенческую столовку». Мы пришли в столовую, никого не было, кроме одной официант¬ки, которая, всплеснув руками, воскликнула: «А, Миша!» На что он от¬ветил: «Дайте нам по две порции винегрета с двумя кусками черного хлеба» (белого тогда мы никогда не видели). Аня (так звали нашу офи¬циантку) с любовью выдала нам все, что просил Миша. Мы запили чаем из какого-то суррогата и пошли в общежитие на Мытню, где я жила с девчатами, а Миша жил с одним товарищем – его фамилия Свистунов. Они жили вдвоем, а так как в день 1 Мая Свистунов пошел на демонстрацию, Миша смело открыл дверь и пригласил меня посмот¬реть комнату, в которой он привилегированно жил. Я робко вошла и удивилась «холостяцкому» порядку в комнате. Как ни странно, на од¬ной из тумбочек на тарелочке лежали конфетки и пряники – мне было странно, Миша меня не угощал, видимо, эти сласти принадлежали Свистунову. Я спешила выйти из комнаты, но при выходе Миша меня ласково задержал и одарил нежным поцелуем. С этого дня -1 мая 1931 года – начался наш роман, который не окончился и по сей день. А осенью 1932 года мы наши жизни соединили навсегда.