А. Мейкок - История инквизиции
Новые еретики особенно отрицательно относились ко всем формам символизма, к почитанию мощей и креста. Признавая (исключительно для того, чтобы поспорить), что было все-таки какое-то распятие, при котором материальное тело Христа переносило пытки, точнее, нет, было убито, они настаивают на том, что крест следует рассматривать исключительно как деревянное изделие, на котором Христа заставили перенести некоторые страдания. Поэтому крест нельзя превозносить, а надо презирать и оскорблять его. «Я бы с радостью, – сказал один из их писателей, – изрубил крест топором и бросил бы его в костер, чтобы вода в котелке поскорее закипела».[38]
Во многих отношениях принципы неоманихеев напоминают принципы великой современной ереси, называемой христианской наукой. Однако первые в отличие от последних обладали гениальной способностью, характеризующей средневековье, следовать за вещами до их логического завершения. У них были священники, известные как «идеальные», и церемония под названием «consolamentum» для духовного питания их приверженцев, «верящих». Поскольку все материальное считалось относящимся ко злу, то все сексуальные отношения признавались злейшими из грехов. «Идеальным» запрещалось есть мясо, яйца, сыр и вообще все, что было приготовлено из продуктов или являлось продуктом, каким-то образом связанным с плотью и отношениями полов. (К рыбе это не относилось, потому что считалось, что у рыб нет пола!) Они верили в то, что умершие без «consolamentum» либо получают вечное наказание, либо их души переходят в тела животных. А раз душа человека могла переселиться в тело животного, то они ни при каких обстоятельствах не лишали животных жизни – именно это их верование привело к их разоблачению. К примеру, в Госларе некоторых из них обвинили в том, что они отказывались забивать и есть цыплят – верный для католиков знак того, что они принадлежали к манихеям.
А раз уж они не могли убивать животных, то, разумеется, еще большим грехом у них считалось убивать людей. Все убийства, по их мнению, – преступления. И человек, задушивший свою бабушку, чтобы украсть ее последний шестипенсовик, был ничуть не большим преступником, чем солдат, убивший на поле брани врага своей страны. Они были против того, чтобы государство по какой угодно причине и при каких угодно обстоятельствах назначало смертную казнь. Когда какой-то известный еретик был избран консулом Тулузы, некий Петер Гарсиас написал ему послание, в котором напомнил, что «Господь не желает, чтобы кто-нибудь приговаривал человека к смерти». Некоторые экстремисты доходили до того, что вообще отрицали право государства наказывать. Вот какую цитату Вакандард приводит из «Summa contra hereticos»: «…все катарские секты учили тому, что все публичные наказания за преступления несправедливы и что никто не имеет права вершить правосудие».
Следуя дуалистическим принципам, они также утверждали, что деторождение – это дело рук дьявола. Беременная женщина считалась одержимой дьяволом, и если она вдруг умирала, то была обречена на вечное проклятие. Брак был грехом худшим, чем блуд, потому что супруги не знают стыда. Поэтому приветствовалось все, что могло привести к прерыванию естественного процесса деторождения; даже инцест и извращения считались предпочтительнее брака, потому что при них не совершалось самого большого греха – деторождения. Таким образом, никто не мог получить «consolamentum», не разорвав предварительно брачных отношений. А для «идеальных», получающих «consolamentum», считалось греховным даже притрагиваться к женщине. «Если до вас дотрагивается женщина, – говорил один из их оракулов, Пьер Отье, – вы должны три дня поститься на хлебе и воде, а если вы прикоснулись к женщине, то вам следует держать тот же пост целых девять дней».
Должен добавить, что альбигойцы во всеуслышание объявили себя истинной Церковью Христовой, вне которой не спасется никто. Папа Римский у них был Антихристом, а Католическая церковь – Вавилонской блудницей.
И, наконец, была у них еще одна церемония, именуемая «endura». Будучи своего рода пародией на соборование «consolamentum» также являлось процедурой, необходимой для посвящения в «идеальные». Вы получали его на смертном одре, что, таким образом, гарантировало вам вечное блаженство, которое могло сильно отличаться от вашей прежней жизни. Так что любой больной, получивший «consolamentum» и ненароком почувствовавший себя лучше, рисковал быть навеки проклят. При таких обстоятельствах «идеальные» заставляли родных не давать больному пищи или даже забирали его в свой дом, чтобы в мире уморить там голодом. Все это, разумеется, делалось для спасения души больных, потому что альбигойцы опасались того, что, выздоровев, бывший больной почти наверняка откажется от строгого аскетизма, которого должны придерживаться «идеальные», к числу которых он был автоматически причислен благодаря «consolamentum». Причем это не было делом необычным. Дело дошло до того, что «endura» погубила в Лангедоке больше людей, чем инквизиция. Один из «идеальных» по имени Раймон Бело, дав больной девочке «consolamentum», приказал, чтобы ей ни при каких обстоятельствах не давали ни кусочка еды. Бело часто захаживал в дом больной, чтобы убедиться в том, что его распоряжение строго выполняется; девочка умерла через несколько дней. Многие добровольно соглашались на «endura». Женщина по имени Монталива до смерти морила себя голодом целых шесть недель; одна жительница Тулузы после нескольких неудачных попыток покончить с собой посредством яда или кровопускания, добилась наконец своего, наглотавшись битого стекла; некий Гийом Сабатье отправился на тот свет после добровольного семинедельного поста.[39]
Таковой была эта удивительная смесь языческого дуализма, приправленная евангельским учением и отвратительной антисоциальной этикой, объявившая себя причастной к чистому христианству ранней Церкви, которая вошла в Европу через Болгарию и Ломбардию, распространилась по северной Италии, Лангедоку и Арагону, а потом через Францию, Бельгию и Германию проникла к берегам Балтики. Впрочем, пожалуй, лучше до следующей главы воздержаться и не описывать того, как альбигойская ересь обрела силу в Лангедоке, ставшим ее первым и последним форпостом. А пока мы можем коротко описать ее проникновение в северные королевства, где в отличие от юга (что удивительно) ее появление было встречено дикой враждебностью населения.
Распространение ереси на севере
В 1018 году, как известно, альбигойская ересь появилась в Тулузе, в 1022-м – в Орлеане, в 1025-м – в Камбре и Льеже, в 1045-м – в Шалоне; к середине века ересь достигла Гослара, что в северной Германии. Едва о ней стало известно в Орлеане, король Робер Благочестивый второпях собрал Церковный собор, чтобы с его помощью решить, что делать дальше. Ярость простых людей была так велика, что сама королева была вынуждена защищать двери церкви, где пытали еретиков, чтобы несчастных раньше времени не вытащили на улицу и не повесили. Тринадцать из них, включая десятерых каноников из церкви Святого Распятия, были приговорены к сожжению живьем. Как только они вышли из церкви, королева, узнавшая в одном из них своего духовника, бросилась вперед и ударила того по лицу палкой, выбив ему глаз. Затем осужденных потащили по улице под ругань и крики толпы. За стенами города были разведены костры, и всех осужденных сожгли живьем.
Этот случай безумной ярости интересен тем, что это первое дошедшее до нас документальное сообщение о сжигании еретиков в Европе. Подобное наказание было новым. Оно не регулировалось законом, потому что с точки зрения закона ересь вообще не существовала. Нам просто известно о срочно созванном Церковном соборе, на котором церковники пытались выяснить, нет ли среди них еретиков, а потом было принято решение приговорить этих жалких существ к смерти, потому что такая казнь была сочтена подходящим наказанием за их деяния.
Мы не можем дать определенного ответа на вопрос, почему именно сожжение на костре считалось подходящей казнью для еретиков. Однако М. Жюльен Аве заметил, что:
«В Средние века сожжение на костре было обычным наказанием за преступление, может, даже более привычным, чем повешение… Больше того, сожжение было обычным наказанием для отравителей, колдунов и ведьм. Возможно, тогда казалось вполне естественным как-то связать ересь с колдовством и ведовством. Наконец, костер был страшнее виселицы; более жестокое и театральное действо должно было породить животный ужас в сердцах еретиков, которые не могли ни покаяться, ни получить прощения».[40]
Возможно, дело еще касается человеческой натуры. Разъяренные и пылающие ненавистью к своим бывшим друзьям, люди обычно жаждали увидеть мучения несчастных в пламени костра. Негров в Америке толпа иногда вешает на ближайшем дереве, как случалось и в Средние века, когда еретиков тоже ждала веревка и виселица. Однако чаще всего дело заканчивалось костром, вязанками хвороста, старой мебелью и галлоном керосина.
