Джузеппе Боффа - От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964-1994
И Каир действительно приступает к смене союзников. Поддержка арабской стороны, непопулярная в самом Союзе, и здесь обернулась для советской стороны чистым проигрышем. Конечно, другие страны Ближнего Востока оставались связанными с Москвой. Но из этой связи выпала самая важная страна, из-за которой в середине 50-х годов присутствие СССР в этом регионе представлялось сколь дорогостоящим, столь и многообещающим. Теперь оно осталось только дорогостоящим, становясь все менее обещающим.
Хельсинкское совещание
В сфере советской внешней политики лучшими оставались результаты, достигнутые в Европе. Здесь в середине 70-х годов эта политика вышла на уровень, который можно расценивать как наивысшую точку разрядки: уровень общеевропейской конференции, призванной наметить контуры единой системы коллективной безопасности на континенте. Это было давнее предложение и давнее устремление Москвы. Получившая хождение уже в середине 50-х годов[34], эта идея была потом официально сформулирована в 1966 году в Бухаресте и еще раз в 1969 году в Будапеште на Совещании стран — участниц возглавляемого СССР Варшавского договора. С того времени она получила некоторое развитие. В Западной Европе при всех выражениях недоверия она была поддержана итальянским правительством, особенно когда министром иностранных дел стал социалист Ненни[35]. Советское правительство убедилось, что совещание может состояться, только если к его проведению будут привлечены два государства — участника Североатлантического договора с Американского континента. Переговоры были сложными и кропотливыми, но в конце концов в 1973 году процесс пошел: сначала в Хельсинки, потом в Женеве, потом снова в столице Финляндии. В нем приняли участие 35 государств, то есть весь континент, за исключением Албании, но при поддержке Ватикана и, что было важно, присоединении к процессу Северной Америки. Результатом явилось подписание в августе 1975 года так называемого Заключительного акта. Все государства были представлены на высшем уровне: Брежнев — от Советского Союза, президент Форд (преемник Никсона) — от Соединенных Штатов; точно так же были представлены и все другие страны.
Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) было новым явлением на арене европейской политики. Организация его в Хельсинки совпала с периодом в международных отношениях, представлявшимся весьма благоприятным для Москвы. В ноябре 1974 года новый американский президент Форд встретился с Брежневым /38/ во Владивостоке: вместе они достигли соглашения, создавшего основу для нового Договора об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-2) и формально утверждавшего паритет между двумя крупнейшими державами мира. В июне 1975 года американцы вынуждены были поспешно оставить Вьетнам.
Хельсинкский Заключительный акт достигал цели, которую по меньшей мере в течение двух десятилетий преследовала советская дипломатия в Европе. Он означал торжественное международное признание политических и государственных реальностей, возникших в итоге второй мировой войны и уже зафиксированных договорами между Федеративной Республикой Германии и СССР с ее союзниками, но еще официально не подписанных другими. Заключительный акт устанавливал нерушимость существующих границ. Он принес всемирное признание второму немецкому государству — Германской Демократической Республике, союзнице СССР. Обе Германии вместе входили в Организацию Объединенных Наций. На самом деле хельсинкский Заключительный акт занимал место того развернутого договора о мире, который победители не смогли выработать в конце войны. Для Москвы это было венцом многолетних усилий. Хельсинкский акт был встречен на Западе критически теми, кто не хотел согласиться с существующим порядком вещей, все еще надеясь изменить его. Чтобы выцарапать это соглашение, СССР вынужден был заплатить определенную цену. Он признал универсальную значимость соблюдения «прав человека», провозглашенных некоторыми послевоенными международными конвенциями. Тем самым СССР обязался соблюдать их в своей стране. Точно так же поступили и страны-союзницы СССР. Казалось, это была обычная оговорка, которая рано или поздно будет забыта, как это случалось прежде. Так, по крайней мере, уверяли скептики. Однако мы увидим, что на этот раз результат оказался совершенно иным[36].
Разрядку не надо путать с идиллией: она никогда и не была таковой. Более подходящей для характеристики советско-американских отношений того периода будет отрезвляющая формулировка Киссинджера, который позднее в своих мемуарах назвал их «умеренно враждебными». Эту точку зрения разделяли и советские руководящие круги, хотя в их официальном языке не была принята такая прямота высказываний[37]. Ни одна сторона не доверяла другой. И руководители СССР этого не скрывали. Они всегда определяли свою политику как поиск «мирного сосуществования» между странами с различными социальными и политическими системами, но продолжали интерпретировать эту формулу, чтобы обосновать высказывание Брежнева о «форме классовой борьбы между социализмом и капитализмом», то есть между феноменами, которые они считали несовместимыми по своей природе[38]. Верно и то, что на практике слова такого рода носили /39/ скорее формальный характер. Часто они были призваны успокаивать тех левых за рубежом, которые продолжали симпатизировать СССР и видеть в нем свой ориентир, либо противников разрядки внутри самого Советского Союза, опасавшихся ее влияния на советское общество. На практике дипломатия Москвы строилась так же, как и дипломатия других стран, без всякой революционной маниловщины. Но идеологизированное представление о политических реалиях на международной арене препятствовало эффективности этой дипломатии. Наиболее характерным представителем такой дипломатии был Андрей Андреевич Громыко. В момент подписания Хельсинкского соглашения Громыко (вероятно, главный его автор) уже 18 лет был министром иностранных дел и оставался потом на этом посту еще с десяток лет. В дипломатические круги он вошел до войны 30-летним тоже благодаря сталинским продвижениям 30-х годов[39]; карьера быстро вознесла его на вершину министерства иностранных дел. Ни в какой другой стране не было равных ему по опыту и знанию внешней политики; этому помогали также феноменальная память и уровень культуры, более высокий по сравнению с многими другими советскими руководителями. Громыко был профессионалом, щепетильным, корректным, педантичным, умевшим с большим достоинством, хотя и без проблеска гениальности, исполнять роль представителя великой державы, стараясь скрывать за невозмутимым выражением лица противоречия и слабости. Но именно это ему не всегда удавалось. Ему не хватало дальновидности и воображения, тех новаторских идей, которые единственно и могут превратить способного исполнителя в большого политика.
Цена стратегического равновесия
В период 60-х — 70-х годов многие в мире выступали противниками разрядки. Они были во всех странах. Мысль о возможности соглашения, и именно такого «биполярного» соглашения, между двумя величайшими державами порождала различные опасения. В правящих кругах Европы как на Западе, так и на Востоке руководители боялись достижения соглашения в обход их стран и, следовательно, за их счет. Китайцы были тем более против, ибо были убеждены, что они предназначены в жертву в этом деле, и потому они искали поддержки у всех, кому не по душе разрядка[40]. Во многих странах «третьего мира» также опасались, что согласие между Москвой и Вашингтоном повлечет за собой новый передел сфер влияния, на этот раз в более глобальном масштабе.
Но даже в двух основных заинтересованных странах не было единодушия относительно новой политики. В Соединенных Штатах /40/ подозревали, что антикоммунист Никсон стал чрезмерно уступчив по отношению к «красным». Оппозиция его новой внешней политике исходила, однако, не только от американских правых сил, для которых «разрядка была злом по определению»: «Военные круги и их многочисленные сторонники выступали против перспективы заключения соглашений о разоружении»[41]. И наконец, с противоположной, либерально настроенной стороны политического спектра тоже высказывалась критика в духе исконного недоверия к президенту, считавшемуся циником, способным поступиться в своих отношениях с Москвой даже самыми благородными принципами. Не впадая в упрощения, которыми грешили советские руководители, можно тем не менее утверждать, что эта разнородная коалиция стала одним из двигателей скандала «Уотергейт», который привел к преждевременному завершению политической карьеры Никсона[42].
Нечто похожее, хотя и не столь явное, наблюдалось и в Советском Союзе. Аналогичные настроения были даже там, где они не всегда обнаруживались столь откровенно: именно на них намекали советские руководители в ходе дипломатических переговоров, оправдывая свою неготовность к большим уступкам. Кроме того, по причинам, к рассмотрению которых мы вернемся позднее, против разрядки стали выступать более или менее подпольные группы диссидентов. Смычка американской оппозиции с советскими диссидентами происходит в 1973 году, когда сенат США поставил ратификацию советско-американского торгового соглашения в зависимость от проведения СССР более либеральной политики в области предоставления выездных виз желающим эмигрировать. Для СССР ратификация соглашения была важна, ибо она отменяла ранее принятые против него жесткие дискриминационные меры и предоставляла режим «наибольшего благоприятствования». Но СССР трудно было согласиться с условиями, продиктованными сенатом США по наущению одного из наиболее влиятельных сенаторов, демократа Джексона, ибо Москва опасалась, что это подорвет страну изнутри. Принятие знаменитой поправки Джексона-Вэника приветствовалось в Москве как чрезвычайно положительное событие некоторыми наиболее известными представителями диссидентства, начиная с академика Сахарова, несомненного авторитета также и в области разоружения[43].
