Дэвид Холловэй - Сталин и бомба: Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956
В письмах, которые Капица в то время писал своей жене в Кембридж (он вторично женился в 1927 г.) и советским руководителям, он обрисовал неблагополучную картину состояния научного сообщества Москвы. Он был ожесточен, чувствуя, как его бывшие друзья и коллеги, включая Иоффе, избегали его, полагая, что с ним опасно иметь дело. Капица был обескуражен контрастом между Москвой и Кембриджем. В Москве нет настоящего научного сообщества, писал он, и у московских физиков нет места, где они могли бы собираться для обсуждения своих работ. В этом одна из причин того, почему советские физики стремились получить признание за границей в большей степени, чем дома. «…Если в политическом и хозяйственном отношении мы самое сильное государство, — писал он, — то в отношении прогресса науки и техники мы полная колония Запада»{105}. Наука в Советском Союзе недооценивалась, и руководство страны не относилось к ученым с должным уважением{106}.
Сокращение контактов с иностранными учеными в середине 30-х годов было следствием ухудшения внутриполитического положения в стране. После убийства Сергея Кирова, первого секретаря Ленинградской партийной организации, 1 декабря 1934 г. начались массовые репрессии, кульминация которых приходится на 1937–1938 гг., годы беспощадных чисток, когда было арестовано от семи до восьми миллионов людей{107}. Западные физики, приезжавшие в эти годы в Советский Союз, не могли не видеть террора, воцарившегося в советском обществе, и страха, охватившего их советских коллег{108}. Дэвид Шенберг, физик из Кембриджа, который в 1937–1938 гг. работал в новом институте Капицы, писал позднее, что чистка была «подобна чуме, и вы никогда не могли знать, кого схватят следующим»{109}. Множество ученых были в эти годы настигнуты адской машиной Народного комиссариата внутренних дел (НКВД). Особенно тяжело пострадал от этого Украинский физико-технический институт (об этом будет рассказано в следующей главе). По некоторым оценкам, в 1937–1938 гг. в Ленинграде было арестовано более ста физиков{110}. Какова бы ни была точная цифра, очевидно, что чистка очень сильно ударила по физическому сообществу.
Несколько ведущих сотрудников института Иоффе были арестованы. В их числе оказались П.И. Лукирский, заведующий отделом электроники и рентгеновских лучей, В.К. Фредерике, заведующий лабораторией жидких кристаллов, М.П. Бронштейн, блестящий молодой теоретик. Лукирский был освобожден из заключения в 1942 г., но Бронштейна расстреляли в 1938 г., а Фредерике умер в лагере{111}. Никто в те ужасные годы не мог чувствовать себя в безопасности, но чистка «работала» по законам случайности, и Иоффе с Френкелем не попали в ее жернова.
В первые послереволюционные годы между большевиками и учеными такого ранга, который имел Иоффе, было заключено молчаливое соглашение: если ученые вкладывают свои знания в дело построения социалистического общества, большевики будут помогать им в реализации их планов постижения и преобразования природы. Эти отношения никогда не были простыми и с течением времени все более усложнялись. При ретроспективном взгляде 20-е годы представляются, несмотря на большие трудности, золотым веком. Семенов писал о них как о «чудесном» и «поистине романтическом периоде». Другие ученые так же оценивали институт Иоффе тех лет, — особенно это относится к молодым физикам, работавшим в расширявшемся институте{112}.
30-е годы оказались гораздо более трудным десятилетием. Советское руководство предъявляло все возрастающие требования к ученым в отношении их участия в индустриализации страны, но экономическая система препятствовала внедрению новой техники. Сталинские репрессии легли тяжелым бременем на научное сообщество, его международные контакты были прерваны. Иоффе получил поддержку государства в своих усилиях, направленных на развитие советской физики, и благодаря его огромной работе эта наука буквально расцвела в довоенные годы. Но он и его коллеги испытывали ограничения и подвергались преследованиям такого масштаба, которого он не мог себе и представить, когда в феврале 1923 г. выступал с оптимистической речью о науке и технике на собрании, посвященном открытию нового здания своего института.
Глава вторая.
Ядерная предыстория
I
Открытие радиоактивности в Париже в 1896 г. было первым шагом на извилистом пути к разработке ядерных вооружений. Анри Беккерель обнаружил, что соли урана испускают излучение, которое (подобно рентгеновским лучам, открытым годом раньше) может проходить сквозь картон, вызывать потемнение фотографической пластинки, а также ионизировать воздух. Природа и источник этого излучения оказались благодатной областью для исследований. Мария и Пьер Кюри нашли два новых элемента — полоний и радий, причем радиоактивность последнего была в миллионы раз больше радиоактивности урана. Они также установили, что радиоактивность является свойством атомов определенных элементов. В начале нашего века Эрнст Резерфорд и Фредерик Содди обнаружили, что радиоактивные элементы распадаются, так как их атомы испускают частицы, поэтому в каждый данный момент времени часть атомов радиоактивных элементов превращается в атомы другого элемента.
Несмотря на сложный, запутанный характер, исследования радиоактивности сразу же завладели воображением публики. Радиоактивные элементы нашли практическое применение в физических исследованиях и в медицине. Они были к тому же еще и потенциальным источником большого количества энергии, — как раз это и привлекало к ним наибольший интерес. Содди принадлежал к числу наиболее красноречивых и влиятельных пророков существования энергии, заключенной в атомах радиоактивных элементов. «Радий, — писал он, — научил нас, что запасам энергии, необходимой для поддержания жизни, в мире нет предела, за исключением ограниченности наших знаний»{113}.
Владимир Вернадский, русский минералог, обладавший широкими научными и философскими интересами, тоже был вдохновлен открытием радиоактивности. В лекции, прочитанной на общем собрании Академии наук в декабре 1910 г., он высказал убеждение, что пар и электричество изменили структуру человеческого общества. «А теперь, — утверждал Вернадский, — перед нами открываются в явлениях радиоактивности источники атомной энергии, в миллионы раз превышающие все те источники сил, какие рисовались человеческому воображению»{114}. Он настаивал на том, что в России должны быть нанесены на карту месторождения радиоактивных минералов, «ибо владение большими запасами радия дает владельцам его силу и власть», несравнимо большую, чем та, которую имеют владеющие золотом, землей или капиталом{115}.
Вернадский был одной из самых заметных фигур в русской науке. Он родился в Санкт-Петербурге в 1863 г. в состоятельной семье, его отец был профессором политической экономии и активным представителем либеральной интеллигенции. Во время революции 1905 г. Вернадский помог основать либеральную партию конституционных демократов (кадетов). В следующем году он был избран в Академию наук за свои исследования в области минералогии. Он верил в науку как в силу, развивающую цивилизацию и демократию, и хотел, чтобы голос русской научной общественности был услышан при решении важных проблем современности. Он несколько раз пытался организовать в России некий эквивалент Британской ассоциации развития науки, но безуспешно[20].
Благодаря Вернадскому в 1911 г. началось изучение имевшихся в России радиоактивных минералов, поддержанное государством и частными лицами, внесшими свои пожертвования. Академия наук направила экспедицию на Урал, Кавказ и в Среднюю Азию для поисков урановых месторождений{116}. Летом 1914 г. академическая экспедиция нашла «слаборадиоактивные ванадаты меди и никеля» в Ферганской долине в Средней Азии и пришла к заключению, что некоторые из этих месторождений могут разрабатываться в промышленных масштабах{117}. Но эти месторождения не были разработаны, и до 1917 г. единственный в России урановый рудник принадлежал частной компании «Ферганское общество по добыче редких металлов», учрежденной в 1908 г. В конце XIX века во время строительства Среднеазиатской железной дороги геологоразведчики обнаружили медные руды в Тюя-Муюне в Ферганской долине. Когда в этих рудах нашли урановую смолку, была создана Ферганская компания, которая и разрабатывала рудник вплоть до 1914 г. Руда доставлялась в Петербург, где из нее извлекали урановые и ванадиевые препараты, которые экспортировали в Германию. В оставшейся породе содержался радий, но в компании не знали, каким образом можно его оттуда извлечь, и не предоставляли русским ученым доступа к его запасам{118}. Вернадский был очень озабочен сложившейся ситуацией и в своей лекции в декабре 1910 г. настаивал: радиевые руды «должны быть исследованы нами, русскими учеными. Во главе работы должны стать наши ученые учреждения государственного или общественного характера»{119}.
