Ричард Пайпс - Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917
Шульгин и Гучков прибыли в Псков без четверти десять вечера и были немедленно препровождены в царский поезд. Оба были небриты, в помятых одеждах, про Шульгина говорили, что у него был вид приговоренного130. В присутствии Рузского, графа Фредерикса и генерала Нарышкина, ведшего запись, Гучков мрачно описал положение в столице. Избегая смотреть императору в глаза, уставившись в стол перед собой, он особенно напирал на опасность распространения беспорядков на фронтовые части и на бесполезность присылки карательной экспедиции. Он подчеркивал, что бунт стихийный: помощник Хабалова сообщил ему, что войска немедленно перешли на сторону восставших. По свидетельству Рузского, Николай был совершенно потрясен сообщением, что его личный конвой принял участие в мятеже. После этого он уже едва слушал Гучкова131. Гучков продолжал рассказывать, что петроградские бунтовщики настроены крайне антимонархически и во всех несчастиях России винят династию. Это требует резко переменить образ правления. Временный комитет был образован для восстановления порядка, в особенности в войсках, но эта задача требует и других перемен. Невозможность сохранения престола за Николаем определялась не только враждебностью населения к императору и императрице, но и боязнью возмездия. «У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, — говорил Гучков, — уверенность, что водворение старой власти — это расправа с ними, а потому нужна полная перемена»132. Гучков заключил, что лучшим выходом для царя будет отречение в пользу сына и назначение регентом Михаила Александровича — таково мнение «Временного комитета». Такой шаг, принятый вовремя, может спасти Россию и династию.
Шульгин, наблюдавший за царем, пока Гучков излагал свою точку зрения, вспоминал, что тот был невозмутим. Когда Гучков закончил, он ответил «совершенно спокойно, как будто о самом обыкновенном деле», что еще раньше днем он принял решение отречься в пользу сына, «но теперь, еще раз обдумав положение, я пришел к заключению, что, ввиду его болезненности, мне следует отречься одновременно и за себя и за него, так как разлучиться с ним я не могу»133. Престол должен перейти к Михаилу. От неожиданности Гучков и Шульгин не нашлись, что ответить. Придя в себя от потрясения, они подняли вопрос о законности такой процедуры. Но среди присутствующих не было ни одного квалифицированного юриста, и вопрос повис в неопределенности. Шульгин и Гучков говорили, что, оставив в стороне вопрос о легальности такого акта, восшествие на престол юного цесаревича Алексея произвело бы большее впечатление на народ: «Прекрасный миф мог бы быть создан вокруг невинного и чистого дитя, — подумал про себя Гучков, — его обаяние могло бы успокоить озлобленные массы»134.
Но Николай не уступал. Он удалился в свой вагон, где оставался двадцать минут, в течение которых переделал манифест об отречении, назначив своим преемником Михаила. По просьбе Гучкова и Шульгина он включил в текст пассаж с заповедью брату дать клятву работать «в единении» с законодательными учреждениями. Это было за полчаса до полуночи, но царь пометил документ 3.05 пополудни, то есть временем, когда принял первоначальное решение, чтобы не создавалось впечатление, что он оставил трон под давлением со стороны Думы.
«Ставка
Копии всем командующим
Начальнику Штаба.
В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною Думою, признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ брату НАШЕМУ Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату НАШЕМУ править делами государственными в полном и ненарушаемом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.
Псков. 2-го марта
Николай
15 час. 5 мин. 1917 г.
[Скреплено]
Министр Императорского Двора
Генерал-Адъютант Граф Фредерикс»135.
Две черты этого исторического документа, которым завершилось трехсотлетнее правление Романовых, требуют пояснений. Первая: отречение было адресовано не Думе и ее «Временному комитету», фактическому правительству России, но верховному главнокомандующему генералу Алексееву. Очевидно, с точки зрения Николая, военное командование оставалось единственным носителем власти. Вторая черта, которая была повторена в прощальном обращении Николая к войскам 7 марта, — это осознание, что отныне Россия есть конституционная монархия в полном смысле слова: акт отречения предлагал Думе устанавливать новый конституционный порядок и определять роль монархии в нем.
Пока снималась копия с манифеста, которую думские делегаты должны были отвезти в Петроград, Николай по их просьбе написал две собственноручные записки Сенату. В одной он назначал князя Львова председателем Совета министров, что узаконило деятельность Временного комитета. По словам Гучкова, император, согласившись назначить Львова, спросил, какой чин он имеет. Когда Гучков ответил, что не знает, Николай только усмехнулся136: он, очевидно, не мог понять, как частное лицо, без всякого чина, может возглавить кабинет министров. Другое распоряжение касалось назначения вел. кн. Николая Николаевича преемником на посту Верховного главнокомандующего137. Хотя в действительности была уже полночь, оба документа помечены двумя часами дня, чтобы предшествовать по времени акту отречения.
Когда все было закончено, Николай сказал Шульгину, что намерен провести несколько дней в Ставке, затем навестить в Киеве мать и наконец присоединиться к семье в Царском Селе, где собирается оставаться до выздоровления детей от кори. [Мартынов. Царская армия. С. 171. По свидетельству Воейкова (Падение. Т. 3. С. 79), Николай предпочел направиться в Ставку, а не в Царское Село, куда путь был еще прегражден.]. Все три документа были отосланы с курьером в Могилев для распространения. Следом в том же направлении двинулся царский поезд. В дневнике Николай записал: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!» А на следующий день, проведенный в пути к Ставке, «читал много о Юлии Цезаре».
Новость об отречении Николая распространялась быстро и к полудню следующего дня достигла Царского Села. Александра Федоровна вначале не желала в него верить, говоря, что не может себе представить, чтобы ее супруг поступил так опрометчиво. Когда к вечеру слух подтвердился, она объяснила, что «император предпочел отречься от короны, чтобы не нарушать данную при коронации клятву удержать и передать своему наследнику самодержавие в том виде, в каком он принял его от своего отца». Потом она заплакала138.
В контексте политической ситуации того времени отречение императора Николая II произошло уже на спаде событий, ведь несколькими днями ранее петербургская толпа свергла его своею властью. Но в более широком контексте российской политической жизни это был акт величайшей важности. Во-первых, потому, что государственные служащие и военные в России приносили клятву верности самому царю и отречение освобождало их от этой клятвы и от их обязанностей. До тех пор, пока на трон не взойдет Михаил (и только в этом случае), чиновники и офицеры были вправе поступать по своему усмотрению, не имея над собой верховной власти, которой следует подчиняться. Во-вторых, поскольку народные массы в России привыкли идентифицировать личность монарха с государством и правительством, уход монарха означал для них развал империи.
