Ю. Бахрушин - Воспоминания
На вопрос отца, когда начнут описывать и экспонировать собранное его двоюродным братом, следовал ответ:
— Надо подождать, штаты маленькие, рук не хватает, когда-нибудь разберем.
А спустя некоторое время собрание А. П. Бахрушина стало постепенно распыляться по другим хранилищам, и имя собирателя осталось лишь в виде exIibris'oB на книгах.
Все это чрезвычайно расстроило отца, и он с новой энергией стал искать место, куда бы пристроить свое собрание, которое все продолжало расти. Как гласный Думы он предложил передать свой музей в собственность московского городского самоуправления. Но маститые отцы города, лишь заслышав об этом, стали всячески отмахиваться от этой напасти.
— Что вы?! Мы с третьяковским и солдатенковским собраниями достаточно горя хлебнули. А тут вы еще с вашим! Увольте, Христа ради!
Попробовал он сунуться еще куда-то, куда именно — уже не помню, и всюду ответ был один — «отказать». Отец был в отчаянии — огромное собрание, уже тогда стоившее сотни тысяч, предлагаемое бесплатно государственным учреждениям, оказывалось никому не нужным. Сломить чиновничью косность оказалось невозможным.
Кто-то из тогдашних художников нарисовал карикатуру и подарил ее отцу — корабль, на борту которого написано «Музей Бахрушина», разбивается в щепы о скалу с надписью «Бюрократия».
Чем бы все это кончилось, сказать трудно. На помощь отцу, как всегда, пришел счастливый случай.
Летом в 1909 году он, неожиданно для себя, был избран в состав комитета по постройке Пушкинского дома при Академии наук. Отец расценил свое избрание как очень высокую честь, глубоко уважая старейшее русское научное учреждение. Несмотря на свою занятость, он никак не возражал против вынужденных теперь частых поездок в Петербург.
На первых же заседаниях комиссии он познакомился с академиками-словесниками, не ожидая, что среди них его имя уже достаточно известно и об его музее хорошо осведомлены. Начались расспросы, послышались возгласы удивления тому, что имеется в коллекциях музей из области памятников отечественной литературы.
— Да, вот вы удивляетесь, — сказал отец, — говорите, какие ценности! А эти ценности, видимо, никому не нужны. Сколько ни предлагаю их в дар — все отка зываются!
Последовали новые вопросы. Отец подробно сообщил о своих мытарствах.
— А это все потому, — сказал кто-то из академиков, — что вы не тому, кому надо, предлагаете. Предложите нам — мы возьмем!
— Знаю я вас, петербужцев, — усмехнулся отец, — вы сейчас же потребуете перевоза музея к вам, а я на это не пойду!
— Почему? Конечно, это желательно, но не обязательно. Знаете, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Можем и мы к вам поездить. Да и вообще Академии наук давно пора завести свой филиал в Москве.
На этом разговор и кончился. На следующем же заседании он был продолжен и углублен. Масла в огонь подливал достаточно хорошо знакомый с музеем служащий Академии Вл. Ал. Рышков. Со стороны Академии проявить в этом деле инициативу решили три академика: Никитин, С. Ольденбург и Н. Котляревский. Они обещали приехать в Москву, ближе ознакомиться с музеем и прозондировать, как отнесется к подобному предложению отдел русского языка и словесности Академии наук.
Из Петербурга отец возвратился в приподнятом настроении, полный надежд, но следовал завету деда — верил, но не вверялся обещаниям, полученным в Академии. Академики молчали, зато к нам зачастили Б. Л. Модзалевский и В. А. Рышков, которые все время подогревали ожидания отца. В ту нору, когда он уже был готов окончательно махнуть на все рукой, к нам в конце сентября 1909 года неожиданно приехал Н. Котляревский. Он подробно и долго осматривал музей, задавая бесчисленные и, казалось мне, каверзные вопросы. После этого он еще долго сидел в нижнем кабинете отца, выясняя всякие подробности, и, уезжая, сказал, что вполне удовлетворен осмотром и будет соответственно докладывать президенту Академии вел. князю Константину.
После отъезда Котляревского находившийся при его посещении музея В. К. Трутовский записал в альбоме отца: «День знаменательный в истории нашего дорогого музея Алексея Александровича! Начались переговоры об его дальнейшей судьбе: о переходе его из свободного сословия в официальное! Что-то даст будущее? Казенное добро, говорят, не горит, не тонет. Если так — дай Бог!».
Будущее не заставило себя ждать. Вскоре из Петербурга пришло письмо, сообщавшее, что все дело улажено и что отцу надлежит написать прошение о приеме музея в дар Академии наук и вручить бумагу лично президенту.
В конце года состоялась первая встреча отца с вел. князем Константином, который принял решение, расспросил о музее и сказал, что вопрос будет поставлен на повестку дня ближайшего заседания конференции. Несмотря на то что эта встреча носила официальный характер, оба произвели друг на друга благоприятное впечатление.
Отец остался в Петербурге, ожидая окончательного решения, так как заседание конференции было назначено через несколько дней. В день самого заседания он очень нервничал и целый день почти безвыходно сидел в гостинице. Наконец появился Вл. А. Рышков с сияющим лицом и с поздравлениями: музей принят Академией наук и вел. князь желает лично ему сообщить об этом завтра. На другой день встреча состоялась, и после поздравления вел. князь сказал:
— Самое главное сделано: ваш музей теперь — государственное учреждение, его двери будут бесплатно открыты для всех, и он будет в Москве, как вы и хотели, но предупреждаю вас, сейчас начинается самое скучное — оформление этого дела. Неизбежные формальности и, увы! связанная с этим чиновничья волокита. Ну что же, заручимся терпением и будем подгонять и напоминать. А Академия при вашей помощи займется срочной выработкой положения о музее, которое ляжет в основу законопроекта. При составлении положения надо учесть и внести в него все ваши пожелания. Вы и Академия теперь одно целое, так что выясняйте все подробности дальнейшей работы, а главное, сразу завязывайте тесную связь с нами.
На следующее утро уже все газеты сообщили о переходе музея в собственность государства. Тесная связь Академии с музеем была завязана сразу. Вскоре к нам в Москву приехал В. JI. Модзалевский, который приступил к описи и изучению хранящейся у нас опеки Пушкина и к просмотру рукописного фонда музея. Вот здесь-то ему и удалось в папке автографов неизвестных лиц обнаружить никогда не публиковавшуюся поэму Лермонтова и несколько его других стихотворений, также никогда не видавших печати.
Одновременно началась кропотливая работа по выработке положения о музее. Она велась параллельно и в Москве и в Петербурге при самом деятельном участии отца и вел. князя. Все пункты тщательно обдумывались, согласовывались, редактировались и фиксировались. К осени 1910 года положение было выработано, и оставалось его утвердить на конференции Академии, но один пункт остался несогласованным — отец настаивал на своей редакции, а вел. князь на своей. И этот пункт касался меня.
По проекту отца после его смерти почетное попечительство музеем переходило к моей матери, а по проекту вел. князя после смерти отца оно переходило к моей матери, а после ее смерти ко мне. Отец протестевал против подобной «наследственности». Было решено окончательно согласовать этот спорный пункт на заседании Конференции, которая была назначена на октябрь месяц.
На этот раз Академия собралась во дворце в Павловске в летней резиденции вел. князя. Отцу было предложено прибыть на заседание за полчаса до его начала. В назначенный срок отец приехал во дворец и уже в передней был встречен вел. князем, который радостно его приветствовал как старого знакомого, запросто взял под руку и повел в комнаты. Пораженный исключительным изяществом и красотой ныне не существующего дворца 1* , отец невольно останавливался и задавал вопросы хозяину, а вел. князь в свою очередь хотел узнать все музейные новости: не было ли каких притеснений отцу от Академии, что поступило нового в музей, как относятся в Москве к передаче музея и так далее.
— Разговор наш шел через пень колоду, — рассказывал потом отец, — ни о каком этикете и помину не было — так, собрались два приятеля и толкуют…
Вдруг вел. князь оборвал беседу, пристально посмотрел на отца и спросил:
— Алексей Александрович, почему вы так упорно хотите обидеть вашего сына?
Отец ответил, что он далек от мысли меня обижать, но что это вопрос принципиальный — музей стал государственным учреждением и семейственности в нем не место.
— Жена — дело другое, — сказал он, — без нее, может, и музея-то не было бы. Знаете, иная женщина в ее положении только бы и думала о тряпках да об удовольствиях, а моя жена помогала и поддерживала меня во всем. Иной раз общипывалась, но никогда меня не упрекала за музейные траты, да и сама в музее работала. А сын — что? Он еще мальчишка, ему четырнадцать лет, что он понимает? Да что еще из него получится — неизвестно? Я лично — против вашего проекта.
