Йохан Хёйзинга - Осень Средневековья
Даже то, что обычно цитируют у Фруассара как сказанное удивительно метко, в общем контексте чаще всего, как правило, утрачивает всю свою силу. Такова, например, острая характеристика первого герцога Бургундского, расчетливого и жестокого Филиппа Храброго, которого Фруассар называет «sage, froid et imaginatif, et qui sur ses besognes veoit au loin» [«умным, холодным, наделенным воображением и способным заглядывать далеко вперед, когда ему это нужно»]. Но так ведь он говорит буквально о каждом!1270 Часто цитируемая реплика: «ainsi ot messire Jehan de Blois femme et guerre qui trop luy cousta»1271 [«так обрел мессир Жан дё Блуа1272 и жену, и войну, что обошлось ему весьма дорого»] – в контексте, собственно говоря, также не имеет той остроты, которую ей обычно приписывают.
Элемент, который у Фруассара совершенно отсутствует, – это риторика. В литературе именно риторика возмещала современникам недостаток новизны в содержании. Литература буквально утопала в роскоши декоративного стиля; великолепное одеяние, казалось, придавало новизну старым идеям. Все они как бы облекались в тугую парчу. Понятия чести и долга носили красочное одеяние рыцарской иллюзии. Чувство природы рядилось в пасторальное платье, а любовь – в платье, которое было особенно тесным: в аллегории Романа о розе. Ни одна мысль не представала свободной и обнаженной. И едва ли эти мысли способны были двигаться иначе, как размеренной поступью, в бесконечной процессии.
Риторически-украшательский элемент, впрочем, наличествует и в изобразительном искусстве. Есть немало сторон, которые можно было бы назвать живописной риторикой. Таков, например, в Мадонне каноника ван дер Пале ван Эйка св. Георгий, который представляет заказчика Деве Марии. Как явно стремится художник подражать античным образцам в изображении золотых доспехов и нарядного шлема и какой вялой риторикой диктуется жест святого! Архангел Михаил на дрезденском триптихе одет в подобный, слишком уж красивый наряд. Даже в произведения Поля Лимбурга сознательно вводится риторический элемент: чересчур пышная, причудливая роскошь, с которой выступают три короля1273, – несомненное стремление к экзотичности и театральности.
Поэзия XV в. достигает наибольших высот не тогда, когда она пытается выражать тяжеловесные мысли и стремится к тому, чтобы сделать это как можно красивее. Она привлекательнее всего, когда набрасывает какую-нибудь сценку или создает настроение. Ее воздействие обусловлено формальными элементами: образами, звучанием, ритмом. Поэтому она мало чего достигает в произведениях высоких по замыслу, в вещах большого дыхания, где достоинства ритма и звучания играют подчиненную роль; при этом поэзия полна свежести в жанрах, где внешняя форма занимает главное место: в непритязательных балладах, в рондо, воздействие которых определяется картинностью, звучанием, ритмом. Это простая и непосредственная образность народной песни. И песни, наиболее приближающиеся к народным, полны наибольшего очарования.
В XIV в. соотношение между лирической поэзией и музыкой резко меняется. Ранее поэтические произведения были неразрывно связаны с музыкальным исполнением, и не только лирические: полагают даже, что и chansons de geste [рыцарские сказания] исполнялись нараспев, каждый отдельный стих в десять или двенадцать слогов на одном тоне. Обычно средневековый лирический поэт сочинял и стихи, и музыку к ним. В XIV в. так всё еще поступает Гийом дё Машо. Он устанавливает и лирические формы, наиболее употребительные для своего времени: балладу, рондо и пр.; он находит также новую форму: débat, прение1274. Для ронделей и баллад Машо характерны большое однообразие, скудные краски и еще более скудные мысли. Однако это вполне приемлемо, ибо всё это лишь наполовину произведения поэтического искусства: стихи, положенные на музыку, только выигрывают, когда они не слишком экспрессивны и красочны, как в этом незатейливом рондо:
Au départir de vous mon cuer vous laisEt je m’en vois dolans et esplourés.Pour vous servir, sans retraire jamais,Au départir de vous mon cuer vous lais.Et par m’âme, je n’arai bien ne paisJusqu’au retour, einsi desconfortés.Au départir de vous mon cuer vous laisEt je m’en vois dolans et esplourés1275.
Прощаясь с Вами, сердце оставляю,Пускаясь в путь, скорблю я и рыдаю.Дабы служило Вам, его я заклинаю,Прощаясь с Вами, сердце оставляю.Ни счастья, ни покоя не узнаю,Клянусь, покамест Вас не повидаю.Прощаясь с Вами, сердце оставляю,Пускаясь в путь, скорблю я и рыдаю.
Дешан более не сочиняет сам музыку к своим балладам, и уже поэтому он гораздо разнообразнее и живее Машо; это же делает его интереснее, хотя он и уступает Машо в поэтическом слоге. Разумеется, простенькое, легкое, почти бессодержательное стихотворение, предназначенное для музыкального переложения, не умирает оттого, что сам поэт более не перекладывает его на музыку. Рондель всё-таки сохраняет свой стиль, как можно видеть на примере стихотворения Жана Мешино:
M’aimerez-vous bien,Dictes, par vostre вme?Mais que je vous amePlus que nulle rien,M’aimerez-vous bien?Dieu mit tant de bienEn vous, que c’est basme;Pour ce je me clameVostre. Mais combienM’aimerez-vous bien?1276
Вы будете любитьМеня душою всей?С любовию моейНичто нельзя сравнить;Вы ж – будете любить?Господь Вам дал излитьБальзам душе моей,И до скончанья днейЯ ваш. Но как мне быть?Вы – будете любить?
Чистое и непосредственное дарование Кристины Пизанской особенно подходило для достижения подобных мимолетных эффектов. С той же непринужденностью, как и прочие ее современники, она писала стихи, очень мало различавшиеся по форме и содержанию, ровные и несколько одноцветные, сдержанные и спокойные, с налетом легкой душевной грусти. Это чисто литературные стихи, вполне куртуазные по тону и по идее. Они заставляют вспомнить о распространенных в XIV в. рельефах из слоновой кости, на которых в чисто традиционной манере повторялись одни и те же изображения: сцены охоты, мотивы из Тристана и Изольды или из Романа о розе, изящные, холодноватые, полные очарования. Там же, где у Кристины мягкая куртуазность сочетается с напевностью народной мелодии, возникают порою вещи, исполненные чистоты и свежести.
Свидание:
Tu soies le très bien venu,M’amour, or m’embrace et me baise,Et comment t’es tu maintenuPuis ton départ? Sain et bien aiseAs tu esté tousjours? Ça vien,Coste moy, te sié et me conteComment t’a esté, mal ou bien,Car de ce vueil savoir le compte.
– Ma dame, à qui je suis tenuPlus que aultre, à nul n’en desplaise,Sachés que désir m’a tenuSi court qu’oncques n’oz tel mesaise,Ne plaisir ne prenoie en rienLoings de vous. Amours, qui cuers dompte.Me disoit: «Loyauté me tien,Car de ce vueil savoir le compte».
– Dont m’as tu ton serment tenu,Bon gré t’en sçay, par saint Nicaise;Et puis que sain es revenuJoye arons assez; or t’apaiseEt me dis se scez de combienLe mal qu’en as eu à plus monteQue cil qu’a souffert le cuer mien,Car de ce vueil savoir le compte.
– Plus mal que vous, si com retien,Ay eu, mais dites sanz mesconte,Quans baisiers en aray je bien?Car de ce vueil savoir lé compte1277.
Желанный мой, приди, мой свет,Утешь меня своим лобзаньем;Ты здрав ли был и обогрет?Скажи, томился ль расставаньем?Как жил ты там? Любовь моя,Увы, гнетет меня забота.Суровы ль дальние края?Ведь обо всём хочу отчета.
– О госпожа, которой нетМилее, скован был желаньемДотоле я, что злее бедНе ведал; горестным терзаньемВдали от Вас был полон я,А страсть рекла: «Без поворотаИди, лишь верность мне храня,Ведь обо всём хочу отчета».
– Итак, сдержал ты свой обет.Святой Никозий! УпованьемНа многи радости воследРазлуке станут дни; страданьемМеня с собой соединя,Поведай, мучило ль хоть что-тоТебя сильнее, чем меня?Ведь обо всём хочу отчета.
– Не мучась от любви, ни дняНе прожил я, но вот забота:Сколь поцелуев ждет меня?Ведь обо всём хочу отчета»1278.
Разлука:
Il a au jour d’ui un moisQue mon ami s’en ala.
Mon cuer remaint morne et cois,Il a au jour d’ui un mois.
«A Dieu, me dit, je m’en vois»;Ne puis a moy ne parla,Il a au jour d’ui un mois1279.
Нынче вот уж месяц ровноМилого со мною нет.
Сердце мрачно и безмолвноНынче вот уже месяц ровно.
«С Богом», – он сказал; укровноЯ живу, забыв весь свет,Нынче вот уж месяц ровно.
Преданность:
Mon ami, ne plourez plus;Car tant me faittes pitiéQue mon cuer se rent conclusA vostre doulce amistié.Reprenez autre manière;Pour Dieu, plus ne vous doulez,Et me faittes bonne chiere:Je vueil quanque vous voulez.
Друг мой, что слезам катиться?Я ни в чем Вам не перечу,Сердце жалостно стремитсяДружбе сладостной навстречу.Пременитеся, с сих порНе печальтесь, умоляю,Радостный явите взор:Что и Вы, того желаю.
Нежная женская непосредственность этих стихов, которые свободны ото всех по-мужски тяжеловесных, надуманных рассуждений и лишены красочных украшений и фигур, навеянных Романом о розе, несомненно, делает их для нас вполне удобоваримыми. В них раскрывается одно-единственное, только что схваченное настроение. Тема, зазвучавшая в сердце, тут же воплощается в образ, не нуждаясь в том, чтобы прибегать за помощью к мысли. Но именно поэтому такие стихи особенно часто обладают свойством, характерным как для музыки, так и для поэзии любой эпохи, где вдохновение покоится исключительно на увиденном в течение одного-единственного мгновения: тема чиста и сильна, песнь начинается ясной и устойчивой нотой, вроде трели дрозда, – но уже после первой строфы у поэта или певца полностью всё исчерпано; настроение улетучивается, и дальнейшая разработка тонет в бессильной риторике. Отсюда и то постоянное разочарование, которое уготовано нам почти всеми поэтами XV в.
