Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века
В обязанности казначеев входило также материальное обеспечение приема иностранных посольств, включая встречу, размещение послов на отведенном им подворье и выдачу продовольствия («корма»). Вероятно, перед встречей очередного посла или гонца подьячий или иное должностное лицо, которому это было поручено, получал соответствующие инструкции от казначея. Порой в этом деле возникали накладки: упоминание об одной из них попало в посольскую книгу.
Когда 18 января 1543 г. в Москву прибыл литовский посланник Станислав Петрашкевич, подьячему Никите Берлядинову было велено его встретить за городом, на Дорогомилове. Но подьячий, как сказано в посольской книге, «литовсково посланника встретити не успел — затем, что Иван Третьяков отпустил ево поздо, а съехался с литовским посланником у подворья, на котором дворе ему стояти» (выделено мной. — М. К.). Произнеся по инструкции («по записи») заранее заготовленную речь, Никита поставил посланника на подворье «и корм ему дал по записи»[1679].
Более расторопным оказался подьячий Митка Ковезин, встречавший 28 августа того же года литовского гонца Томаса Моисеевича: встретив его, как было положено, на Дорогомилове, он проводил гонца до подворья и поместил его там. Затем подьячий доложил об успешном выполнении дела казначеям — «и, приехав, Митка явился казначеям Ивану Ивановичу Третьякову с товарищи»[1680] (выделено мной. — М.К.).
По-видимому, подобными организационными мерами и ограничивалось в описываемое время участие Казны во внешнеполитической деятельности. За весь изучаемый период (1534–1548) казначеи ни разу не включались в состав боярских комиссий, ведших переговоры с иностранными послами; не упоминаются они и в числе лиц, присутствовавших на дипломатических приемах в Кремле[1681].
Следует подчеркнуть, что в предшествующую эпоху ситуация была совершенно иной: казначей Д. В. Овца Ховрин в 1490–1500-х гг. активно участвовал в переговорах с послами европейских и восточных стран; в правление Василия III подобные сведения есть и в отношении племянника Д. В. Ховрина — казначея П. И. Головина[1682]. То обстоятельство, что в 30–40-х гг. XVI в. казначеи, по-видимому, находились в стороне от руководства внешней политикой, снижало престиж их ведомства в глазах княжеско-боярской знати. С другой стороны, как я старался показать выше, невысокий местнический статус казначеев «защищал» их от притязаний придворных аристократов и косвенно способствовал стабильной работе Казны в условиях политического кризиса.
Основной функцией Казны как главного финансового органа страны был сбор налогов и пошлин, а также надзор за выполнением натуральных повинностей. К сожалению, имеющиеся в нашем распоряжении источники содержат лишь отрывочные данные об этой важнейшей стороне деятельности казенного ведомства. Специфика сохранившегося актового материала такова, что о системе сбора налогов мы узнаем, как правило, в связи с пожалованием или нарушением иммунитетных прав тех или иных привилегированных землевладельцев. Так, в жалованной тарханно-несудимой грамоте Ивана IV Симонову монастырю от 20 октября 1536 г. на два села в Дмитровском уезде говорится: «И даньщики мои дмитровские тех монастырских сел в данские книги не пишут, ни дани, никаких своих пошлин не емлют»[1683].
Как явствует из процитированного документа, сборщики налогов — даньщики — вели учет податного населения с помощью особых «данских» книг. Но они не находились на вверенной им территории постоянно, а объезжали ее время от времени, отвозя затем собранную дань в Казну. Это видно из другого документа — указной грамоты даньщикам далекой северной волости Кереть и Ковда, выданной от имени Ивана IV 16 февраля 1542 г. по приказу казначея И. И. Третьякова. В грамоте прямо предусмотрена ситуация, «коли будут данщики наши в отъезде, а к тому сроку [имеется в виду назначенный пятинедельный срок судебного разбирательства. — М. К.] в Керети и в Ковду не поспеют»[1684].
Наряду с даньщиками сбором налогов во второй четверти XVI в. активно занимались городовые приказчики. Н. Е. Носов, посвятивший этому институту местного управления обстоятельное исследование, пришел к выводу, что центральное правительство передало функции даньщиков городовым приказчикам, которые таким образом заменили собой даньщиков в финансовой сфере[1685]. Вполне возможно, что городовые приказчики, постоянно находившиеся на местах, оказались более эффективными сборщиками налогов, чем присылаемые из Москвы даньщики, но прямыми свидетельствами на сей счет мы не располагаем, и, на мой взгляд, этот вывод исследователя несколько опережает события.
Во-первых, как отметил сам Носов, чаще всего в источниках упоминается участие городовых приказчиков в сборе ямских денег и примета, а об их участии в сборе дани говорится значительно реже[1686]. Поэтому говорить о полной замене даньщиков городовыми приказчиками применительно к 30–40-м гг. XVI в. явно преждевременно. Показательно, что написанные в январе 1547 г. по челобитью игуменьи Покровского монастыря Василисы и старицы той же обители Еуфимьи Шемячичевой указные грамоты Ивана IV, подтверждавшие освобождение их сел от ямских денег и посошной службы, были адресованы владимирским и суздальским городовым приказчикам, а также суздальскому даньщику и «иным нашим великого князя присылщиком»[1687].
Во-вторых, следует учесть территориальную ограниченность фискальной деятельности городовых приказчиков: все уезды, из которых, по приведенным Носовым данным, происходят сведения о сборе городовыми приказчиками ямских денег, находились в центре страны[1688]. Понятно, что на севере, где сеть городов была очень редкой, упомянутый институт местного управления не получил распространения и не мог использоваться для сбора налогов. Неудивительно поэтому, что и в 1540-х гг. в северных уездах ключевой фигурой в податной системе остается даньщик, а городовой приказчик там даже не упоминается[1689].
Крупные монастыри добивались права вносить налоги в казну самостоятельно. Так, указной грамотой от 9 мая 1538 г. такая привилегия была предоставлена Троице-Сергиеву монастырю в отношении принадлежащих ему сел и деревень в Тверском и Новоторжском уездах: «…присылают с тех с своих с манастырских сел и з деревень ямские денги и примет и вытные денги игумен Иасаф з братьею на Москву к нашей казне сами»[1690]. Месяц спустя такое же право — «ямские деньги и примет платить на Москве у книг» — получили крестьяне троицких сел и деревень в Дмитровском уезде[1691].
Привилегией была и замена всех налогов денежным оброком фиксированного размера. Особенно часто тарханно-оброчные грамоты выдавались монастырям в начале великого княжения Ивана IV, в январе — феврале 1534 г.[1692]
Существовала также практика сдачи на оброк монастырям и частным лицам государственных («черных») земель и угодий. Сохранилась расписка казенного дьяка Юрия Сидорова, датированная 1546/47 г., о приеме у игумена Спасо-Прилуцкого Вологодского монастыря Калистрата оброчных денег с мельничного места на р. Вологде и еза на р. Сухоне; деньги в Казну были доставлены монастырским слугой Гаврилом Суботиным[1693].
Известно несколько жалованных оброчных грамот, выданных по приказу казначеев[1694] и казенных дьяков[1695]. Но вообще подобные распоряжения не были исключительной прерогативой руководителей Казны: правом выдачи оброчных грамот обладали администраторы различного ранга, включая писцов[1696], ключников[1697], а также дворецких[1698]. Примечательно, что адресат выплаты оброка при этом мог оказаться различным. Так, костромские писцы С. В. Собакин и А. И. Писемский в выданной ими льготной оброчной грамоте приказчику троицкого села Федоровского, старцу Иосии, на соляную варницу в Нерехте особо оговорили: «И как отойдет льгота пять лет, и Федоровского села приказщику с тое варницы давати великому князю оброку денгами з году на год по полтине денег на год да по шти пуд соли московских на год и за ошитки. А дати им тот оброк впервые на Москве на великие княини дворец великого князя дьяком на Крещенье Христово лета 7000 пятьдесятого»[1699] (выделено мной. — М. К.). К моменту окончания указанного льготного срока, т. е. к 25 декабря 1541 г., великой княгини Елены уже несколько лет как не было в живых, но ее Дворец, как мы знаем, продолжал еще какое-то время существовать[1700], и, вполне возможно, туда по-прежнему поступали некоторые доходы.
