Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века
При изучении таблицы можно заметить, что одновременная смена глав двух и более дворцов была скорее исключением, чем правилом. Встречающиеся порой совпадения дат не должны вводить нас в заблуждение, поскольку они всего лишь отражают состояние имеющейся источниковой базы — весьма фрагментарной — и сами по себе, без привлечения дополнительных наблюдений, не могут служить индикатором изменения придворной конъюнктуры. Напомню, что нам известно лишь время первого и последнего упоминания того или иного администратора в должности, но не точной даты его назначения и отставки. Поэтому из того факта, что дмитровский дворецкий кн. Д. Ф. Палецкий и его угличский «коллега» Ф. С. Воронцов впервые упомянуты с этими чинами в августовском разряде 1538 г., еще не следует, что они их получили одновременно и что между этими назначениями имелась какая-то политическая связь. То же относится и к упоминанию тверского дворецкого И. И. Хабарова и рязанского дворецкого В. М. Тучкова-Морозова в меновной грамоте от 5 июня 1541 г., которую они совместно выдали; время назначения того и другого на указанные посты нам не известно, поскольку в сохранившейся документации о деятельности Тверского и Рязанского дворцов упомянутой грамоте предшествуют лакуны соответственно в два и полтора года. Столь же случайный, по существу, характер носит одновременное упоминание в июльской разрядной записи 1547 г. новых руководителей Тверского (В. М. Юрьев) и Дмитровского (Д. Ф. Карпов) дворцов: ни о времени их назначения (с учетом лакун в наших источниках), ни о какой-то политической общности названных администраторов эта запись свидетельствовать не может.
Следовательно, не получает подтверждения приведенный выше тезис А. А. Зимина о том, что дворцовые должности были «разменной монетой» в руках боярских временщиков, расплачивавшихся таким образом со своими сторонниками[1661]. Дворцовые перевороты не сопровождались массовыми кадровыми перестановками в административном аппарате: в отличие от логики политической борьбы Нового времени, участники придворной борьбы 30–40-х гг. XVI в. явно не стремились к полному контролю над структурами государственного управления. Дворцовые должности интересовали их главным образом как источник престижа и материального дохода (своего рода кормление). Соответственно придворная конъюнктура заметнее всего отражалась в 40-е гг. на руководящем составе тех учреждений, которые обладали более высоким местническим статусом (в первую очередь это относится к Большому и Тверскому дворцам). Зато такие областные дворцы, как Угличский, Рязанский и особенно Новгородский, насколько мы можем судить, вообще не являлись объектом местнических притязаний столичных аристократов.
2. Казна и казначеи
Выделение Казны из дворцового хозяйства великого князя, по мнению исследователей, заметно уже с середины XV в., но непрерывные сведения о деятельности казначеев появляются с начала 1490-х гг. С тех пор в течение более полувека эту должность занимали представители рода Ховриных-Головиных[1662]. В 20-х — начале 30-х гг. XVI в. казначеем был Петр Иванович Головин. Последний раз в известных нам источниках он упоминается с этим чином в ноябре — начале декабря 1533 г. в летописной Повести о смерти Василия III[1663].
Кто исполнял обязанности казначея в годы правления Елены Глинской, остается неизвестным. Новый казначей, Иван Иванович Третьяков (двоюродный брат П. И. Головина), впервые упоминается в этой должности 6 июля 1538 г.: по его приказу была выдана жалованная льготная грамота Ивана IV Симонову монастырю на варничные места у Соли Переславской[1664]. Ранее он служил печатником, т. е. помощником казначея: печатником его называет Василий III в своей духовной записи, датированной июнем 1523 г.[1665] К сожалению, в дошедших до нас источниках И. И. Третьяков между 1523 и 1538 гг. не упоминается, поэтому уточнить дату его вступления в должность казначея не представляется возможным[1666].
И. И. Третьяков оставался на своем посту до начала весны 1549 г. (последнее упоминание в актовом материале относится к 20 февраля 1549 г.[1667]); вскоре он отошел отдел и постригся в монахи. Некоторое время к службе в казенном ведомстве Иван Иванович привлекал своих родственников — сыновей казначея П. И. Головина: в 1539–1541 гг. в качестве второго казначея в источниках упоминается Михаил Петрович Головин[1668]; позднее (в ноябре 1543 г.) — его брат Иван Петрович[1669], который впоследствии (в 1549 г.) сменил И. И. Третьякова на посту первого казначея[1670]. К началу октября 1546 г. вторым казначеем стал Федор Иванович Сукин[1671]. Он прослужил в Казне до августа 1560 г.: сначала — в качестве второго казначея, а затем (с 1554 г.) — главы этого ведомства[1672].
По мнению В. Д. Назарова, «приход Ф. И. Сукина к руководству в Казне […] следует поставить в связь с теми переменами в правящей верхушке, которые произошли после летних казней 1546 г.»[1673]. Историк, однако, не пояснил, с какими именно деятелями в правящих кругах был связан Сукин и кому, следовательно, он был обязан своим возвышением: в источниках на сей счет нет никаких указаний. Тот же исследователь склонен также объяснять влиянием придворной конъюнктуры назначение казначеем в 1549 г. Ивана Петровича Головина вместо удалившегося отдел И. И. Третьякова. Назаров подчеркивает, что И. П. Головин был связан родственными узами с Юрьевыми, и полагает, что успехом своей карьеры он был обязан этому клану[1674]. Не ставя под сомнение возможное расположение царской родни к И. П. Головину, хотел бы заметить, что двери Казны открылись для него гораздо раньше, чем началось возвышение Юрьевых.
Напомню прежде всего, что Иван Петрович был сыном казначея Василия III — П. И. Головина, а сама эта должность была наследственной в семье Ховриных — Головиных на протяжении нескольких поколений. Кроме того, однажды (в 1543 г.) он уже выполнял обязанности второго казначея, помогая своему родственнику И. И. Третьякову (этот факт остался неизвестен В. Д. Назарову). Наконец, хотя после женитьбы Ивана IV на Анастасии Романовне Захарьины — Юрьевы находились на вершине могущества, они почему-то терпеливо ждали два года, пока И. И. Третьяков уйдет на покой, и только тогда И. П. Головин занял его место первого казначея.
Вообще сам факт длительного казначейства И. И. Третьякова (1538 — начало 1549 г.) и затем Ф. И. Сукина (1546–1560) показывает, что придворная борьба не оказывала определяющего влияния на персональный состав руководства Казны. При этом тот же Третьяков не стоял в стороне от дворцовых интриг: он принял, например, активное участие в январском перевороте 1542 г., примкнув к заговору князей Шуйских[1675]. Тем не менее казначей сохранил свой пост и после того, как его союзники Шуйские утратили влияние при дворе. Ссылка на уже упомянутую семейную традицию Ховриных — Головиных — Третьяковых, сменявших друг друга в руководстве Казны, в данном случае мало что объясняет. Скорее нуждается в объяснении сама долговечность этой традиции.
На мой взгляд, прочность позиций казначеев в эпоху «дворцовых бурь» объяснялась тем, что их должность не была объектом притязаний со стороны придворных аристократов. Отметим прежде всего, что никто из казначеев в 30–40-е гг. не имел думского звания, не был боярином или окольничим. Местнический статус этой должности был сравнительно невысок: в разрядах царских походов в июле и декабре 1547 г. казначей (Ф. И. Сукин) упомянут после областных дворецких и непосредственно перед дьяками[1676]. То же место казначеям И. И. Третьякову и Ф. И. Сукину отведено и в «боярском списке», датируемом осенью 1547 г.[1677]
Кроме того, должность казначея отнюдь не была некой синекурой: она требовала опыта и деловых навыков в сфере управления финансами (вот здесь-то и проявлялась важность семейной традиции, восполнявшей отсутствие в России официальных школ, где готовили бы будущих администраторов). Необходимость специальных знаний и непрестижный — в глазах аристократии — характер службы казначеев сближали их с дьяками, которых первые опережали лишь на одну ступень в придворной иерархии. Казначеев и дьяков, несомненно, с большим основанием, чем дворецких (не говоря уже о боярах!), можно назвать нарождающейся бюрократией.
* * *Подобно другим учреждениям дворцового типа, Казна, с одной стороны, обеспечивала хозяйственные нужды великокняжеского двора, а с другой — выполняла ряд важных общегосударственных функций.
Как и в минувшие столетия, в описываемое время Казна оставалась сокровищницей, хранилищем ценностей великокняжеской семьи. По случаю торжественных церемоний меха и другие ценные вещи извлекались из сундуков. Так, накануне царской свадьбы, 29 января 1547 г., казначеям был дан наказ («память») о том, какое количество соболей и собольих шуб они должны были приготовить к предстоящей церемонии[1678].
