Наум Синдаловский - Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах
Кстати, художественно безупречные, но идеологически выверенные мультфильмы, которыми в то время буквально засматривались как взрослые, так и дети, и должны были создавать для советских людей такую атмосферу бесконфликтности. В Колпино в результате массового жилищного строительства появился новый микрорайон, который жители прозвали Простоквашино. По рассказам старожилов, когда-то в этих местах, наряду с такими деревеньками, как Карасево и Огурцово, было и некое Простоквашино. Но в те времена историческая память не пользовалась особенной популярностью. И появилось новое объяснение названия жилого квартала. Практически все его жители переехали в Колпино из Ленинграда. В основном это были многодетные семьи и пенсионеры. Для них «столь далекий переезд на край земли был подобен путешествию в Простоквашино» из популярнейшего мультфильма.
На этом фоне полного, почти благостного благополучия в памяти все-таки всплывали давние театральные предания.
Актеры Большого драматического театра имени Горького (ныне имени Г. А. Товстоногова), направляясь на репетиции или спектакли, никогда не пересекали круглый сквер перед Чернышевым мостом, именуемый в народе «Ватрушкой», а старательно обходили его кругом. Иначе, в чем они были абсолютно уверены, их неминуемо ожидала неудача на сцене. Приметы и вправду не подводили. Например, как об этом рассказывали сами актеры Александринского (а затем Пушкинского) театра, не было ни одного представления грибоедовской комедии «Горе от ума», во время которого хотя бы один из актеров, хотя бы однажды, не перепутал текст. И это повторялось с удивительной регулярностью из спектакля в спектакль. «Вот уж горе, – говаривали артисты, и тут же задавали риторический вопрос: – Отчего бы это?»
Между тем появлялись едва заметные признаки социального поведения, выпадавшего из жестких схем проведения досуга обыкновенного советского человека. Появлялись неформальные объединения людей, которые, похоже, демонстративно выбирали для своих регулярных встреч наиболее людные и заметные общественные места. В первую очередь, это были доступные по ценам городские кафе, которым тут же присваивались неофициальные названия, как правило, метившие или горячие точки планеты того времени («Бейрут», «Сайгон», «Кабул»), или места наибольшего предпочтения («Вашингтон», «Рим»). Даже о происхождении такого, казалось бы, простого и понятного фольклорного образования, как «Климат» – выход из станции метро «Канал Грибоедова», есть своя легенда. На самом деле он так назван вовсе не потому, что там сравнительно тепло, есть крыша над головой и можно спокойно курить, часами ожидая подругу. Просто «Климат» – это искаженное название английского города Плимут. Большинство этих микротопонимов сохранились в арсенале петербургского городского фольклора. О некоторых остались легенды.
На углу Невского проспекта и улицы Рубинштейна почти сразу после войны открылось первое в Ленинграде современное кафе-автомат, которое, с одной стороны, ленинградцам полюбилось и они прозвали его за быстроту обслуживания «Американкой» или «Пулеметом», с другой стороны, качество пищи было настолько отвратительным, что название «Пулемет» сразу же приобрело второй смысл и трансформировалось в «Пуля в живот». Отсюда было недалеко и до второго названия: «Гастрит». Но есть и легенда, опровергающая эту народную этимологию и предлагающая свою версию происхождения этого имени. Согласно этой легенде, первыми кафе-автомат облюбовали для своих встреч демобилизованные офицеры, вернувшиеся из Германии. Между собой они называли кафе «Гаштетом» – от немецкого «ресторанчик». И только много позже, уже при новом поколении постоянных посетителей этого кафе, «Гаштет» превратился в «Гастрит».
Недалеко от «Гастрита», на углу Невского и Владимирского проспектов, в первых этажах ресторана «Москва» в свое время открылось безымянное кафе. Первоначально оно так в народе и называлось: «Подмосковье». Затем, если верить молодежному фольклору, белые кафельные стены кафе расписал огромными «пародийными петухами» художник Евгений Михнов, и кафе приобрело новое название: «Петушки». Его-то и облюбовала ленинградская неформальная молодежь для своих постоянных встреч. В общение они привнесли свои обычаи и традиции, свои непривычные правила поведения, собственный, раздражающий взрослых сленг. Атмосфера в кафе резко отличалась от обязательных комсомольско-молодежных рекомендаций по проведению культурного досуга и отдыха.
Вскоре у кафе появилось новое неформальное название. Вот как об этом повествует легенда. Правила поведения в кафе запрещали курение внутри помещения. Ребята выходили в тесный коридорчик, который сразу же наполнялся густыми облаками дыма, сквозь который не всегда можно было не только увидеть что-либо, но и услышать. Однажды к ним подошел милиционер. «Что вы тут курите. Безобразие, какой-то Сайгон устроили». В то время как раз шла война во Вьетнаме. Слово было найдено, а, как известно, «вначале было Слово…» Так в ленинградской топонимике появилось одно из самых знаменитых и популярных названий «Сайгон». Соответственно, постоянные посетители «Сайгона» стали «сайгонщиками». Среди них были известные в будущем диссиденты и политики, поэты и художники, актеры и общественные деятели – все те, кого в начале 1990-х годов окрестят, кто с ненавистью, а кто с благодарностью, шестидесятниками.
Случайный однофамилец Романовых
В 1970-е годы героем городского фольклора становится первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Васильевич Романов – Гэ Вэ, как его пренебрежительно окрестили в Ленинграде. Деятельный и инициативный комсомольский работник, сделавший блестящую партийную карьеру, в глазах большинства ленинградцев Романов стал олицетворением ханжеского партийно-бюрократического чванства эпохи загнивающего социализма. Его имя вошло в пословицы («Мариинка танцует, Елисеев торгует, Романов правит») и осталось в ленинградской неофициальной микротопонимике (Дамба Романовна). О нем рассказывали потешные анекдоты, приводить которые нет смысла – они у всех на слуху, и сочиняли школьные страшилки («Дети играли в Сашу Ульянова/Бросили бомбу в машину Романова»). О нем остались легенды, составившие сравнительно небольшой, но достаточно цельный пласт фольклорной культуры.
Пятидесятилетие Октябрьской революции в Ленинграде решено было отметить возведением нового концертного зала. Идея будто бы принадлежала самому Г. В. Романову, и он лично курировал проектирование здания. Но когда проект был уже готов, и времени для его реализации оставалось мало, выяснилось, что место для строительства вообще не определено. Исполнители нервничали, постоянно напоминая об этом Григорию Васильевичу. Однажды, как рассказывает легенда, такой разговор зашел в машине первого секретаря по пути от Московского вокзала в Смольный. Романов не выдержал и махнул рукой: «Вот здесь и стройте!» Машина в это время проезжала мимо так называемой Греческой церкви, построенной в свое время усилиями греческой общины Санкт-Петербурга вблизи греческого посольства. Так, если верить легенде, была решена судьба этой церкви. Она была снесена, и на ее месте действительно в 1967 году был открыт новый концертный зал, названный громко и символично – «Октябрьский». Во всяком случае, именно этим поспешным и, по всей видимости, случайным решением первого секретаря можно объяснить поразительную недостаточность пространства, в которое буквально втиснут архитектурный объем здания.
Кажущаяся заинтересованность Романова объектами культуры побудила литературную и театральную общественность выйти с инициативой создать в Ленинграде музей Александра Блока. Но, как оказалось, именно у Романова это предложение встретило неожиданное сопротивление. Говорят, он противился до последнего момента, а когда подписывал последнее распоряжение, то будто бы в сердцах вымолвил: «Пусть это будет последний литературный музей в Ленинграде». Музей одного из самых петербургских поэтов открыли только в 1980 году.
Настороженное отношение к культуре проявлялось во всем. Да как же могло быть иначе, если от этих интеллигентов можно было ожидать любой выходки. В кулуарах Дома писателей на улице Воинова рассказывали легенду о бывшей хозяйке особняка, выжившей из ума старухе Шереметевой. Будто бы она, большая любительница бездомных кошек, умирая, завещала особняк своей последней питомице, которая до сих пор встречает посетителей Дома писателей с гордым достоинством хозяйки. Среди писателей эту местную мурлыкающую достопримечательность прозвали Графинюшкой и чуть ли не целуют ей лапу. В то же время поэт Геннадий Григорьев, о котором, впрочем, хорошо известно в Большом доме, приходит на собрания Союза писателей в противогазе, всем своим видом демонстрируя, что здесь «дурно пахнет».
