Оскар Йегер - Всемирная история. Том 1. Древний мир

Пунийский пехотинец армии Ганнибала. Современная реконструкция.

Вооружен по македонскому образцу — сарисой и юплитским щитом, с ремнем, который позволяет, вешая щит на шею, держать копье двум» руками. Защитное вооружение дополняется цельнометаллическими поножами греческого типа. Любопытно, что реконструкция иллюстрирует факт влияния на военное дело карфагенян различных традиции. Пехотинец вооружен испанским кривым мечом, напоминающим греческую махайру. Шлем и кольчуга галльского типа. После битвы при Каннах Ганнибал, признавая превосходство римской военной системы, перевооружил свою пехоту трофейным оружием.

Пунийское войско утром перешло обильную бродами речку и беспрепятственно вступило на позицию. Левое крыло его армии под командой Гасдрубала составляла кельтская и иберийская кавалерия. Центр, которым командовал сам Ганнибал, состоял в первой линии из галльской пехоты, во второй же, в некотором отдалении, направо и налево, находилось 15 тысяч отборного войска — ливийской пехоты в римском вооружении; на правом крыле была поставлена нумидийская конница. На римской стороне против нумидийцев стояла союзническая конница под командой Варрона. В центре — грозная масса пехотных легионов, под командой Сервилия, консула прошлого года. На правом крыле против Гасдрубала римская конница под командой Эмилия Павла. Тут-то после первых передовых стычек и завязалась битва, которая длилась недолго и приняла направление, неблагоприятное для римлян, т. к. окончилась бегством остатков римской конницы. Между тем в центре густыми колоннами стала наступать римская пехота, и галлы уступили ее натиску, но справа и слева врезались в ряды римлян ливийцы и остановили их натиск, причем массы римской пехоты толпились без толку и мешали первым рядам сражающихся. Позади них Гасдрубал перебросил свою конницу на левое крыло римлян. Утомленное атаками нумидийцев, это крыло не выдержало нового натиска и дрогнуло. Нумидийцы, бросившись вслед за ними, нигде не дали им остановиться, пока их не рассеяли. Битва, таким образом, как некогда в равнине Тунеса или при Требии, была проиграна, но все еще продолжалась в центре, где враги бились с невероятным ожесточением; и вдруг, в тылу легионов явилась конница Гасдрубала, вновь успевшая собраться и построиться. Тогда уж все было для легионов потеряно: окруженные отовсюду, они с часу на час, с минуты на минуту таяли в неравной битве, которая закончилась ужаснейшей бойней. Из нее очень немногие успели ускользнуть и спастись бегством, большинство же спаслось только пленом. Сохранилось фамильное предание, которое гласит о кончине консула Эмилия Павла: потерпев поражение на правом крыле, он направился в центр. Военный трибун Гней Лентул еще видел, как он, обливаясь кровью, сидел среди поля на камне. Он хочет спешиться, предлагает собственную лошадь, чтобы дать ему возможность бежать и чтобы столь печальный день не закончился еще более печально — смертью консула. Но Павел Эмилий отклоняет это предложение, и когда новая толпа беглецов увлекает трибуна за собой, консул кричит ему вслед, что сенату «надлежит позаботиться о заграждении пути к Риму».

Потери римлян античные авторы оценивают различно, но результат был очевиден: полнейшее истребление большой римской армии. Консул Варрон домчался до крепости Венусии едва ли с 70 всадниками, в общем едва ли наберется 10 тысяч человек, спасенных от поражения. И самому победителю эта битва стоила не менее 8 тысяч убитыми.

Мысль о том, чтобы непосредственно с поля битвы идти к Риму и, следовательно, закончить войну одним ударом, могла, конечно, явиться на время в пунийском войске под первым впечатлением беспримерной победы. Возможно, что и в Риме в первый момент возбуждения и тревоги — такого непосредственно следующего за победой нападения и ожидали, и опасались. Но, всматриваясь ближе в дело, убеждаешься в том, что эта мысль не могла быть приведена в исполнение, и римское правительство очень верно сообразило свое положение. Тут-то и проявилась несравненная сплоченность римского сената, состоявшего из бывших на службе сановников, которые умели повелевать, знали толк в войне, были знакомы и с ее случайностями. И вот совещательное собрание обратилось в орган исполнительной власти. Сенат тотчас же сумел сдержать в известных границах потрясенный до основания город, твердо взял в руки бразды правления, предписал некоторого рода осадное положение и стал в тесное единение с консулом Варроном, который явился в глазах сената не виновником поражения, а лишь законно действовавшим высшим сановником римского народа. Поразительные подробности бедственного поражения, которые узнавались лишь постепенно, — в одном сенате насчитывалось до 80 павших в битве при Каннах, — не сбили «отцов» с толку, и они стали действовать с уверенностью, которую придавал им не только гордый патриотизм здравомыслящей аристократии, но и правильное понимание того, что общее положение Ганнибала было далеко не таким блестящим, как многие думали, судя по его успехам на поле битвы.

Победитель гораздо меньше заблуждался относительно своего положения, нежели об этом думало потомство и его окружающие. Не замедлив обеспечить за собой действительные плоды победы, он в то же время предложил мир своему великому сопернику. В той форме, какая уже указывалась выше, он предложил выкуп пленных римских граждан и придал к их делегации знатного карфагенянина из своей свиты на случай переговоров о мире. Условия, которые собирался предложить Ганнибал, неизвестны, и можно только в самых общих чертах предположить, что целью этих переговоров могло быть установление системы равновесия государств, прилегавших на западе к Средиземному морю, вместо римского господства. Утверждение подобной системы предполагало, конечно, восстановление независимости галлов в Северной Италии, а следовательно, и уничтожение всех недавно выстроенных там укреплений, и исключительное обладание Испанией для Карфагена. На этой основе соглашение представлялось возможным. Но до переговоров дело не дошло. Пунийский посол Карфалон не был даже допущен в город, а делегация от пленных была допущена лишь для того, чтобы сенат отказал им в выкупе. Быть может, этот ответ был лишь демонстрацией со стороны сената (в заседании, которое по своему всемирно-историческому значению едва ли может быть уподоблено какому-нибудь иному), которая должна была обозначать, что сенат не желает мира, а потому и выкуп пленных невозможен. Но в данном случае и подобная демонстрация была уже подвигом. Она произвела сильнейшее впечатление не только в римском народе, но и в среде союзников, и даже в иноземных государствах.

Невзгоды этого года дополнились еще одним поражением, которое понес на севере консул Луций Постумий со своими двумя легионами в войне против галлов, и смертью верного друга и союзника римлян Гиерона, что могло повести к утрате Сиракуз. В то же время в еще более чувствительном месте сказались последствия поражения при Каннах. Отпадение римских союзников, на которых основывалась окончательная победа Ганнибала, уже началось. Второй по значению в Италии город Капуя перешел на сторону пунийского союза. И это отпадение совершилось помимо воли высших сословий, волей народа и демократической партии.

Развалины амфитеатра в Капуе.

И весьма возможно, что и во многих других союзных городах народ мог бы подняться против поощряемой Римом аристократии и что таким образом подготавливалась для Рима громадная катастрофа.

Еще более важно и на ту пору многозначительно было то, что в театр войны грозил явиться совсем новый противник, царь Филипп V Македонский, четвертый македонский государь из династии Антигонидов (вступил на престол в 221 г. до н. э.).

Филипп V, царь Македонии

По изображению на серебряной монете

Царь, человек еще молодой, так рассказывает Полибий, как раз в это время присутствовал в Пелопоннесе на праздничном съезде в Аргосе по поводу Немейских игр. С ним вместе там был тот самый Деметрий Фаросский, иллирийский разбойничий князь, который сначала подчинился римлянам и был ими пощажен, а позднее, когда он нарушил мир, был изгнан римлянами с острова Керкиры. Царь смотрел на игры, как вдруг явился курьер из Македонии: он привез письмо с важными вестями о поражении, нанесенном римлянам. В письме выяснялось, что одни только крепости остались за римлянами, а вся остальная страна уже покорилась власти Ганнибала. Царь передал письмо Деметрию, но приказал ему молчать о его содержании. Тот, пораженный полученным известием, тотчас же стал советовать царю заключить мир с этолийским союзом и думать только о том, как бы поскорее переправить войско в Италию. И действительно, в 215 г. до н. э. между ним и Ганнибалом был заключен тесный союз, как раз в то самое время, когда преемник Гиерона в Сиракузах, его внук Гиероним, едва достигнувший отроческого возраста, склонился на сторону союза с пунийцами по наущению некоторых агентов Ганнибала, ловко подготовивших его к этому решению.