Олег Хлевнюк - Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры
О сосланных никому из родных ничего не известно. Получился резкий контраст между объявленной у нас Конституцией и проводимым в стране тяжелым произволом. При чрезвычайно низкой у нас заработной плате, при отсутствии предметов первой необходимости никто еще вдобавок не уверен, что он завтра не окажется в тюрьме. Трудно ли после этого догадаться, какое настроение существует в массах […] Два-три года назад настроение было иным»[1000].
Аналогичное письмо прислал из Ленинграда В. Антипов: «Проезжая по делам службы по ряду областей и районов за лето и осень текущего года, а особенно последнее время, приходилось наблюдать: жуткие картины на вокзалах больших и маленьких городов. Тысячи семейств ютились и в некоторых местах теперь еще ютятся около вокзалов и в самих вокзалах — женщины, дети, старики, больные. Это все люди, выселенные из разных городов за то, что в их семьях были когда-то судимые и осужденные и отбывающие наказания […] В Ко-тельниче, Вятке, Глазове, Буе и других мелких городах — везде они набиты битком, помимо тех, которых выселяют в определенные места […] Я полагаю, что это неизвестно ЦК партии, а поэтому и решил написать вам, потому что эта вещь нездоровая и, видимо, работники некоторых управлений НКВД распоясались до произвола […] Дают 24 часа на выезд — люди в панике продают за бесценок имущество и едут куда глаза глядят. И больных не щадят. Тут надо ЦК дать определенные какие-то установки НКВД, чтобы не было на местах произвола […]».
Более резко высказывались авторы анонимных писем, некоторые из которых также сохранились в фондах ЦК ВКП(б). «Ни политика, ни законы советского государства, ничто не оправдывают то, что произошло в Туле за этот 1938 г., — писал автор одной из таких анонимок. — Тысячи арестов за один-два месяца, из которых очень небольшой процент арестов по законам, по существу. В массы просачиваются сведения, слухи, факты, которые только создают вредные настроения и недоверие. Даже в партийных рядах есть много осторожных разговоров о перегибах, о неверии в то, что справедливо судят и ссылают людей. После того как распространились в массах слухи о снятии и аресте начальника управления НКВД и снятии бывшего наркома НКВД и аресте по другим городам представителей власти, стали говорить открыто о том, что тысячи невинных людей томятся в тюрьмах и в ссылке […]»[1001]. Еще в одном анонимном письме, поступившем в ЦК за подписью «Иванова», говорилось: «К вам, старым членам партии, пишу и думаю, что вы обратите внимание на все действия нашего НКВД, — говорилось в этом обращении, судя по стилю и содержанию составленном женщиной. — Неужели до вас еще не дошли все те ужасы, которые творятся у нас в провинциальных городах […] Пишу от имени сотни женщин, которые пролили потоки слез, которые называют советскую тюрьму “стеною слез”, где молодые следователи, чтобы пробить себе дорогу и проявить якобы свою бдительность, издеваются над арестованными […] Да, мы, женщины Советского Союза, требуем от власти, чтобы наших мужей судили открытым судом […] да, у нас, женщин, нет веры в этот суд — все обвинения, которые им шьют, не больше, как злая клевета для того, чтобы выслужиться и проявить свою бдительность». Из партии, продолжала «Иванова», уходят лучшие люди, соратники Ленина, которые «вдруг стали врагами народа. Неправда! Ложь! Иногда хочется кричать во всеуслышание: не они враги народа, а их делают врагами народа мерзавцы, подлецы, которые хотят выслужиться и получить звание бдительного, но вернее лжебдительного»[1002]
Отдельные факты позволяют предполагать, что подобные протес-ты-обличения не только оседали в архивах ведомств в виде писем, но и ходили по рукам как листовки. В. Ф. Некрасов опубликовал несколько таких документов, распространявшихся по Москве осенью 1938 г. и попавших в поле зрения НКВД. В них, в частности, говорилось: «Уважаемый товарищ! Вам, наверное, как и всем мыслящим людям, стало безумно тяжело жить. Средневековый террор, сотни тысяч замученных НКВД и расстрелянных безвинных людей, лучших преданнейших работников Советской власти — это только часть того, что еще предстоит!!! Руководители Политбюро — или психически больные, или наймиты фашизма, стремящиеся восстановить против социализма весь народ. Они не слушают и не знают, что за последние годы от Советской власти из-за методов управления отшатнулись миллионы и друзья стали заклятыми врагами […]»; «Товарищи по крови. Снимите ваши шапки и станьте на колени перед страданиями народа и ваших товарищей по борьбе. Это вы же виноваты в их муках — перед вами реки крови и моря слез. Помогите. Не ждите циркуляров и инструкций […] Сталин и сталинцы должны быть уничтожены»; «[…] Наша власть — не Советская — а большевистская, и притом тех большевиков, которые подхалимствуют и раболепствуют перед Сталиным, — истребила и продолжает истреблять многих честных сторонников Советской власти, социализма и коммунизма. Эта власть, в нарушение Конституции, сотнями тысяч арестовывает в огромном большинстве случаев ни в чем не повинных советских граждан, ссылает и расстреливает их. Все граждане нашей страны делятся на две категории: на уже арестованных или на бдительных и подозрительных. Нет установленных Конституцией ни неприкосновенности личности и жилища, ни свободы мысли и слова, ни свободы печати и собраний. Все боятся слово сказать, все боятся друг друга. Наша власть — это Сталин и его чиновники, подхалимы и негодяи без чести и без совести […]»[1003].
С подобными листовками корреспондировали данные НКВД о распространении «провокационных слухов». Так, по сообщению руководства управления НКВД Смоленской области, в октябре 1938 г. в деревнях широко циркулировали разговоры о близости войны и неизбежном поражении СССР. В связи с этим были «отмечены случаи угроз со стороны родственников репрессированных органами НКВД расправиться с представителями местных советских органов»[1004].
По стране распространялись слухи об открытых проявлениях протеста против террора. Об одном из них писал, например, в своей книге воспоминаний американский рабочий Дж. Скотт, живший в те годы в Магнитогорске: «Рассказывают, что однажды в Свердловске у здания НКВД собралось несколько сот женщин, которые принесли для своих арестованных передачи с едой и одеждой. После того как они простояли там несколько часов, им в грубой и резкой форме сказали, что в этот день передачи приниматься не будут. Измученные волнением и тревогой женщины (некоторые пришли с детьми на руках, другие отпросились с работы, рискуя потерять место, чтобы передать своим любимым немного сахара и чистую одежду) возмущались. В толпе началось волнение. Кого-то толкнули, разбили окно, и через пять минут на втором этаже здания не осталось ни единого целого стекла. Власти так и не смогли найти и арестовать зачинщицу, а посадить в тюрьму пятьсот женщин было невозможно, потому что тюремные камеры были уже переполнены»[1005].
Разумеется, подобные волнения, листовки и слухи не представляли для режима серьезной угрозы. Разветвленный и мощный карательный аппарат без особого труда подавлял малейшее сопротивление. Однако советское руководство имело все основания достаточно серьезно относиться к сигналам о растущей социальной напряженности. Пока мы не знаем, какую информацию о положении в стране получал в те годы Сталин, о чем докладывали ему органы НКВД, партийные инстанции. (Некоторые из цитированных писем отложились среди материалов, которые шли на доклад руководителям ЦК.) Но в любом случае, из каких бы источников ни получали информацию в высших эшелонах власти, там просто не могли не заметить, что в народе усиливается недовольство, что общество измучено террором и неуверенностью в завтрашнем дне.
Осознание того, что репрессии неизбежно являются источником воспроизводства антиправительственных настроений было важной причиной пропаганды собственной «непричастности к произволу», которую дозированно, но неуклонно проводило высшее руководство даже во время максимального усиления террора. Парадоксальным образом в период массовых арестов и расстрелов продолжалась кампания «укрепления социалистической законности». Ее целью было «примирение» с «социально близкими» слоями населения, которые попали под удар репрессий в основном в предыдущие годы, и не осуждались по политическим статьям. 23 октября 1937 г. Политбюро поручило Прокуратуре СССР и Наркомату юстиции провести по всем союзным и автономным республикам, краям и областям проверку уголовных дел в отношении должностных лиц сельсоветов, колхозов, МТС, сельских и колхозных активистов. Проверке подлежали все дела начиная с 1934 г. Одновременно Политбюро поручило прекратить дела и освободить от наказания колхозников, осужденных за малозначительные преступления (имущественные, против порядка управления и т. п.)[1006]. Эта акция проводилась более двух лет[1007]. К ноябрю 1938 г. пересмотру подверглись уголовные дела в отношении 1 млн 176 тыс. человек. С 480 тыс. была досрочно снята судимость, в отношении 107 тыс. прекращены дела. Около 23 тыс. человек были освобождены от отбывания наказания (речь шла обо всех пригово-pax, включая условные осуждения и осуждения к исправительно-трудовым работам)[1008].
