Метафизика столицы. В двух книгах: Две Москвы. Облюбование Москвы - Рустам Эврикович Рахматуллин
Палаты Стрешневых – Нарышкиных на Моховой, перестроенные для Архива МИД. Фото конца XIX века
На южном углу Воздвиженки и Моховой, на месте Государственной библиотеки (№ 3/5) при Михаиле Федоровиче Романове был помещен боярин Стрешнев, дядя царицы Евдокии Лукьяновны.
Тогда же половина бывшего Опричного двора вдоль Моховой (№ 4 по Воздвиженке) возвращена князьям Черкасским.
При Алексее Михайловиче стрешневский двор отошел Кириллу Полуэктовичу Нарышкину, отцу второй жены царя, Натальи Кирилловны. Отошла ему и дальняя половина бывшего Опричного двора (Воздвиженка, 6).
Наконец, во времена Петра часть бывшего Опричного двора по Моховой, угол Никитской (№ 9/1) принадлежала Апраксиным. Граф, адмирал Федор Матвеевич Апраксин был братом царицы Марфы – юной вдовы царя Федора Алексеевича. Есть надежда отыскать части апраксинского дома в «новом» Университете.
Итак, дворы царицыной родни на кромке Занеглименья в идее жалованные, а не исконные.
Страстной холм
Исконными глядят другие дворы царицыной родни в Занеглименье – на гребне Страстного холма.
Во всяком случае, двор знаменитого московского семейства Кошкиных-Кобылиных, предков Захарьиных-Юрьевых, то есть Романовых, был родовым (Большая Дмитровка, 3, 5). После смерти Юрия (Георгия) Захарьевича Кошкина-Кобылина, деда царицы Анастасии, разъехавшиеся по городу Захарьины обратили старый двор в Георгиевский монастырь. Он просуществовал до 1815 года, когда собор и вторая монастырская церковь, отмечавшая, как говорили, место родового дома Кошкиных, стали приходскими. Обе сохранялись до советских лет.
В XVII столетии столь дорогой Романовым Георгиевский монастырь опекали Стрешневы, жившие выше по Большой Дмитровке. Дом Стрешневых, постройки XVIII века, можно видеть во дворе владения № 7. При Грозном этот двор принадлежал Собакиным, родне его третьей жены.
Если так; если, самое малое, три девицы со Страстного холма перешли царицами на холм Кремля, – то два холма определенно составляют отношение, а переход семейств с холма на холм – традицию.
После Петра традиция попробует вернуться вместе со столицей. В начале Тверской улицы в отцовском доме будет жить князь Алексей Григорьевич Долгоруков, едва не ставший тестем Петра II. Палаты Долгоруковых стояли там, где ныне Театр имени Ермоловой (Тверская, 5).
Георгиевский собор и Казанская церковь бывшего Георгиевского монастыря. Фото из Альбомов Найденова. 1880-е
Свадебный поезд царя Михаила и царицы Евдокии (Стрешневой). Старинный рисунок
Умык, или Московский Квиринал
За аналогией необходимо обратиться к Риму, где Страстному холму отвечает Квиринальский холм, как Палатинский отвечает холму Кремля.
Между двумя холмами строится одно из знаменитейших преданий о начале Рима. Палатинская община не имела женщин, и Ромул, первый римский царь, похитил их у племени сабинян, обитавшего на Квиринале. Похищение, по-нашему умык, обещало войну, однако женщины сумели замирить своих прежних и новых мужей. Две общины составили Рим.
Выводом, суммой перемножения общин стала патрицианская община Капитолия – холма, которому в Москве ответил холм Арбата.
Нет, невозможно думать, что москвичи передавали в поколениях тайну подобия Москвы и Рима. Однако точности уподобления невероятны. Значит, не Москва печатает свой образ с Рима, а Москва и Рим – с единого высокого праобраза. Москва и Рим суть две проекции Замысла, Промысла о вечном городе.
Конечно, несколько дворов с неясным статусом – слабые знаки Квиринала. Что ж, такова степень его проявленности на московском Страстном холме.
Глава IV. В смуту
Накануне
После Грозного любовь осталась за царями и вернулась в Кремль, оставив Занеглименье царицыной родне и вынося в него знаки семейных нестроений.
Так, Зачатьевский монастырь близ Остоженки (2-й Зачатьевский переулок, 2) есть воплощенная молитва царя Федора Иоанновича и царицы Ирины, урожденной Годуновой, о даровании наследника.
Наследник не родился, династия Даниловичей прервалась, и на престоле оказался брат Ирины.
Зять Малюты
Царь Борис был, как известно, «вчерашний раб, татарин, зять Малюты». Этим родством Годунов начал свое возвышение при Грозном.
Двор Малюты, Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского, ищут, естественно, в опричнине. А именно в Чертолье – в окрестностях Волхонки. Ищут у церкви Антипы Мученика (Колымажный переулок, 8), в которой Скуратов мог опекать придел во имя тезоименитого святого Григория Декаполита. Ищут и у церкви Похвалы Богородицы на Пречистенской набережной (владение № 43), в которой перед сносом якобы обнаружилась его могила.
В первом из этих приходов указывают на владение № 6 в Колымажном переулке, за алтарями Антипьевской церкви, документально принадлежавшее неким Скуратовым в XVII столетии.
Но это по науке; а старинное московское предание предпочитает поселять Малюту за Москвой-рекой, в известнейших палатах Аверкия Кириллова (Берсеневская набережная, 20), где в самом деле есть подклет XVI века. Берсеневка, верхняя стрелка острова между рекой и старицей, определенно относившаяся к земщине, по смыслу этого предания притягивается к опричнине.
Сейчас для нашей темы важно, что ищется отцовский двор царицы Марьи Годуновой. Семейная история царя Бориса начиналась как частная. Но только воцарение поместило ее в миф.
Ксения Годунова и королевичи
Царевне Ксении Борисовне, внучке Малюты, было суждено стать главной, наряду с Мариной Мнишек, героиней любовного предания Смутного времени.
Красавица, «млечною белостию облиянна», обученная книжному писанию и музыке, царевна Ксения семь лет, все годы царствования ее отца, ждала буквально принца – королевича. Западным принцам трудно было исполнение условий Годунова: перемена веры и принятие удельного княжения в России.
Королевич Шведский, герцог Густав Ирикович (сын Эрика XIV), имел резоны согласиться, поскольку был преследуем в своем отечестве. Беглец благополучно прибыл, но в Москве дела нескоро делались. Принц пообвыкся… и выписал старинную любовницу, с которой уже имел детей. Когда он стал показываться с ней в Москве, царь разорвал помолвку и отправил принца в Углич, где десятью годами ранее погиб царевич Димитрий. Самозванец переведет Густава в Кашин, где тот скончается.
В 1602 году приехал королевич Датский, герцог Иоганн (Ханс), уже помолвленный с царевной. Как сообщал голландский резидент Исаак Масса, на царском приеме в Грановитой палате «царица и молодая княжна сквозь потаенную решетку видели герцога, но он их не видел, ибо москвитяне никому не показывают своих жен и дочерей и не выпускают из дому». Дальнейшая история Иоганна стала историей болезни. Царские доктора оказались бессильны перед неизвестной инфекцией. Борис несколько раз приходил рыдать у постели названого зятя.
У Пушкина в «Борисе Годунове» царевна Ксения целует
