Андрей Богданов - Мятежное православие
Затем все умолкли и обратили взоры на Никанора. Высоко подняв правую руку и сложив три пальца, как велел патриарх Никон и требовал ныне церковный собор, в великом гневе Никанор произнес: «Это учение, что велят креститься тремя перстами, есть предание латинское, антихристову печать повелеваю всем отнюдь не принимать! Я за всех вас готов к Москве ехать и пострадать!»
Обернувшись затем к Сергию и его товарищам, Никанор сказал: «Что вы на соборе принимаете и нам присылаете?! Нет у вас головы вашего патриарха, и без него соборы ваши не крепки!»
Слова Никанора были единодушно поддержаны всеми братьями и мирскими: «За нами всеми те же речи, готовы единодушно все пострадать, а новой веры, и учения, и книг отнюдь все не приемлем!» Осыпая посланцев из Москвы бранью, наиболее распалившиеся соловчане уже хотели понести их на кулаках, но старшим удалось восстановить порядок. Приезжие хотели вести открытый спор о вере и привезли с собой целую книгу «аргументов» — монастырь выставил на спор монаха-священника Геронтия — нового казначея, побившего Сергия с братией по всем статьям.
Никанор с удовольствием вспоминал, как Геронтий сразу же захватил инициативу в свои руки.
— Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, — громко произнес священник, передразнивая никонианскую молитву[32]. И тут же, повернувшись к приезжим, ткнув пальцем им в лица, воскликнул: — За что вы отъем лете из сей молитвы Сына Божия?!
— Ох, ох! — закричали собравшиеся в соборе. — Горе нам! Отнимают у нас Сына Божия! Где вы девали имя Сына Божия?!!
Долго не успокаивались собравшиеся, пока Геронтий, воспользовавшись небольшой паузой среди горестных воплей, вновь не обратился к Сергию и его товарищам:
— Чего ради вы трижды велите глаголать аллилуйя, а в четвертое — слава тебе, Боже? А в житии святого псковского чудотворца Ефросина прямо написано, трижды аллилуйи говорить не велено, и о том было явление пресвятой Богородицы.
Не успели оппоненты опомниться, как в руках Геронтия оказалась книга, и, вскочив на высокий стул, он стал читать житие Ефросина, в заключение закричав: «Не прельщайтесь и не слушайте такого учения, чтобы говорить трижды аллилуйя, а в четвертое — слава тебе, Боже!» Вновь собор наполнился возмущенными воплями соловчан, которые звучали еще дольше, чем в первый раз.
— До сего времени, — продолжал затем наступать Геронтий, — вся Русская земля всяким благочестием просвещалась — и не под каким зазором Соловецкий монастырь не бывал: как столп, и утверждение, и светило, и свет сиял! Вы ныне новой вере от греков учитесь, а их, греческих властей, к нам в монастырь в ссылку и самих присылают[33]. Они, греческие власти, и креститься не умеют, мы их сами учим, как креститься. Не хотим мы древнего предания святых апостолов, и святых отцов, и святых чудотворцев Зосимы и Савватия нарушать, и во всем им последуем!
Видя, что на все нововведения, предложенные Никоном и подтвержденные московским собором, Геронтий дает опровержения от древней русской традиции и Отцов Церкви, Сергий попытался уесть оппонента логическими построениями. Однако логика, требовавшая принятия указа властей вопреки собственному рассудку, не действовала на Соловецком острове.
— Великий государь наш царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, — хитро вопрошал Сергий, — благоверен ли, и благочестив, и православен ли, и христианский ли есть царь?
— Благоверен, благочестив, и православен, христианский есть царь, — ответили, подумав, соловецкие монахи, трудники и крестьяне.
— А повеления его и грамоты, — продолжал плести свою сеть Сергий, — которые с нами к вам присланы, каковы вам мнятся быть — православны ли?
Соловецкие люди вновь подумали и по сему вопросу умолчали. Упорный Сергий, однако, не сдался и продолжил свои вопросы:
— А четыре восточных святейших православных патриарха[34], и российские наши преосвященные митрополиты, и архиепископы, и епископы, и весь освященный собор — православны ли они и благочестивы, пастыри ли, и учителя ли, и отцы ли вам есть?
— Прежде, — отвечали раздумчиво соловецкие люди, — были четыре восточных патриарха православны, а ныне — Бог их весть, потому что сами живут в неволе под турком. Российские же наши архиереи и весь освященный собор православен.
— А соборное их повеление, — гнул свою линию Сергий, — за их святительскими подписями присланное с нами к вам, каково мните быть?
Сыскная комиссия уже радостно потирала руки, загнав соловецкую братию и трудников в угол, но те своим ответом повергли оппонентов со всей их логикой:
— Повеления освященного собора не хулим, а новой веры и учения не принимаем — держимся предания святых чудотворцев и за их предание хотим все умереть вожделенно!
Никанора особенно радовало, что, ощутив в полемике с сыскной комиссией свое единомыслие, соловчане заметно успокоились и в дальнейшем избегали устных и телесных нападок на приезжих. Монахи и трудники, как заявил Сергий, «учинились сильны» и отказались выполнять указ нового новгородского митрополита Питирима выдать сыскной комиссии древние книги из своей книгохранительницы для отправки в Москву. Отказались они и предоставить сыщикам полный «имянной» список братии и мирян монастыря.
За неимением такого списка Сергий с товарищами мог пытаться допросить только бывших властей и тех, кого поименно обвинял Варфоломей. Однако и этого сделать не удалось. Соловецкие караульщики не допустили сыщиков в монастырские кельи, преградив им путь оружием и спрашивая: «К кому идут и для какого дела?» Даже бывший келарь, казначей и соборные старцы, сами не показываясь и не пуская Сергия с товарищами в кельи, велели отвечать на вопросы из окошек келейникам своим.
Так и не смог Сергий провести нужное царю Алексею Михайловичу следствие, и стал он собираться ехать из монастыря вон в оскорблении великом. Тогда, 6 октября 1666 года, в день царского ангела, келарь Азарий, архимандрит Никанор, вся братия и трудники Соловецкого монастыря подали Сергию с товарищами для передачи в Москву собственноручно подписанное обращение к самодержцу.
«Мы, — говорилось в обращении, — во всем послушны великому государю, кроме никогда не ведомых на Руси церковных нововведений. Молимся за царя и его семью, готовы души свои за их царское величество положить. Не из упрямства и ослушания к нему, великому государю, но боясь суда Божия и отлучения от преданий святых отцов, при которых православная христианская вера сияла, как солнце на небе, просим помиловать нищих своих богомольцев и велеть нам оставаться в прежнем благочестии, чтобы его государеву Соловецкому монастырю, украинному и порубежному месту, от безлюдства не запустеть и нам всем врозь не разбрестись».
Не зря Никанор приложил свою руку к обращению и расписался на нем одним из первых. Соловчане бросали открытый вызов царю Алексею (презрительно не упоминая о духовных властях), заявляли, что никогда не подчинятся указу самодержца и не пойдут против совести. «Если же великий государь на нас грешных фиал гнева своего излиет — лучше нам убогим временной смертью жизнь во веки получить, нежели начальников своих, преподобных отцов наших Зосимы, и Савватия, и Филиппа, митрополита московского и всея Руси, и прочих святых предания оставить!»
Никанор и его товарищи определенно указали, что признают своими начальниками основателей монастыря, своих соловецких святых, митрополита Филиппа Колычева, восставшего против царской тирании и принявшего мученическую смерть от рук царских опричников. Ни церковные власти, ни светский меч отныне были им не в указ в вопросах совести. Раньше соловчане настойчиво, но мягко просили царя — теперь они заявили, что ни в коем случае ему не подчинятся. Сомневаясь, что столь смелое обращение будет передано архимандритом Сергием по назначению, за подписью Никанора и других братьев Соловецкий монастырь отправил в Москву еще одну сходную челобитную.
Все обитатели монастыря готовы были положить души за правое дело, но одни надеялись на царскую милость и справедливость, а другие многие, собираясь достойно и душеспасенно принять неизбежную смерть, принимали схиму[35]. Именно первые вскоре после отъезда Сергия с товарищами стали созывать большой черный собор, на который с такой неохотой, оторвавшись от книги, пришел архимандрит Никанор. Пока он пребывал в задумчивости, вспоминая прошедшие события, братия продолжала единодушно клеймить Варфоломея и его клику.
Были не только полностью подтверждены обвинения, за которые пострадал уехавший весной в Москву Герасим Фирсов, но и изъявлена готовность гораздо шире расписать перед царем бесчестную и поносную жизнь, разорение монастыря, жестокость и бесчеловечность, воцарившиеся на Соловках при Варфоломее. Сергий с товарищами, уезжая, отказались записывать подобные показания и принимать жалобы, противоречащие порученной им миссии сыска противников Варфоломея. Соловецкие жители смогли свободно изъявить свои претензии в новой общемонастырской челобитной.
