Николай Шпанов - Поджигатели (Книга 1)
Началось великое сражение демократии с фашизмом.
4
Зинна угнетало вынужденное безделье.
В Севилье бои, баррикады в Барселоне, огонь в Мадриде, а он в безопасности, в Москве? На помощь республиканцам идут добровольцы со всех концов мира, а он здесь? Ездит по клубам и поет!.. Рукоплескания, которыми москвичи встречали "Болотных солдат" и "Красный Веддинг", доставлявшие ему прежде столько творческой радости, перестали удовлетворять.
События уже показали всем, что мятеж Франко и Мола не простой офицерский бунт кучки заговорщиков, а тщательно подготовленный поход международного фашизма на демократию. Мятеж вызвал в Испании гражданскую войну, грозившую затянуться. Место Зинна было там, на полях сражений Андалузии и Каталонии, на боевых рубежах Кастилии, Наварры и Астурии! Все звало его туда. Неожиданная задержка с французской визой выводила его из себя.
Что же привлекало его в этот душный вечер в летний театр, да еще прямо ко второму акту?.. Только название пьесы "Салют, Испания!.."
Широкая дверь театрального фойе отворилась. В сад хлынула публика. Зинн не заметил, как к нему подошел небольшого роста крепыш с круглым добродушным лицом, словно освещенным сиянием веселых, немного лукавых глаз. Человек этот положил на плечо Зинну небольшую крепкую руку с короткими сильными пальцами. На хорошем немецком языке сказал:
- Товарищ Зинн грустит?
Это было сказано с тем особенным задорным добродушием, по которому Зинн сразу и безошибочно узнал Иштвана Бартока, старого знакомца, венгерского коммуниста, поселившегося после мировой войны в России и ставшего теперь популярным советским писателем.
- Я думал, тебя давно нет в Москве, - сказал Барток, подсаживаясь к Зинну.
Зинн с досадою рассказал о затруднениях с визами:
- Я мог ждать чего угодно, но не того, что встречу препятствия со стороны французского посольства.
- Чем французские правые социалисты лучше других? - с усмешкою спросил Барток.
Зинн сердито посмотрел на него.
- Я не хочу, чтобы сейчас меня лишали права драться за свободу испанских рабочих, как я дрался за свободу наших немецких рабочих, как готов драться на любых баррикадах, где будет итти бой с реакцией! Не хочу, чтобы мне мешал кто бы то ни было, во имя чего бы то ни было...
Барток взял Зинна под руку и повел в боковую аллею, где не было публики.
- Я тебя не только люблю, Гюнтер, но и знаю. Поэтому... поступай так, как тебе подсказывает совесть революционера. Иди туда, куда она тебя зовет. - Барток усмехнулся и заглянул ему в глаза. - Вот там-то мы с тобой и встретимся!
- Ты... ты шутишь?!
Вместо ответа Барток кивнул в сторону театра, откуда доносился звонок.
- Антракт окончен!
Они вошли в зал.
Взволнованный разговором с Бартоком, Зинн не очень внимательно следил за спектаклем. Ему не сразу удалось взять себя в руки.
Генерал на сцене отдал приказ:
"Выставить живую баррикаду!"
Фашисты схватили женщин и построили их в одну линию во главе с матерью молодой героини Люсии.
Фашистские солдаты стали за этой живой преградой.
Смолкли выстрелы республиканцев...
Тогда старая мать крикнула:
"Стреляйте, братья! За нами стоят фашисты. Я благословляю пулю, которая пронзит меня!.. Стреляйте..."
С этого момента Зинн уже не мог оторваться от сцены. Забыл все, кроме того, что видел перед собою: простой испанский народ, истекающий кровью, пылающий негодованием и беспощадной ненавистью к фашизму, благородный и свободолюбивый испанский народ...
Шествие с останками юной Люсии приближалось к рампе. Звуки траурного марша стихали.
Мать: "Прощай. Я уже все сказала, провожая тебя... Если бы я имела четвертую дочь, я сказала бы ей, как когда-то тебе, Люсия: теперь иди!"
Пассионария обнимает старую мать и восклицает:
"Я хотела бы быть твоей четвертой дочерью!"
Зинн вскочил. Он больше не мог сидеть; он хотел туда - на каменное плато Гвадаррамы.
Занавес опущен, но рукоплескания не умолкали. Сквозь них прорвался откуда-то из задних рядов крик:
- Салют, Испания!
И сквозь непрекращающийся плеск ладоней хор сотен голосов подхватил:
- Салют, Испания!
И вдруг крики смолкли. Пробежав между рядами, двумя большими прыжками миновав трап над оркестром, Зинн выбежал к рампе. Широкоплечий, крепкий, с мужественным лицом, с откинутыми назад русыми волосами, он стоял, подняв кулак приветствия Красного фронта. Это был крепкий, жилистый кулак рабочего.
Над залом пронесся хлещущий сталью гнева и боевого накала баритон Зинна:
Марш, фронт народный,
В бой за край свободный!
В наших рядах не дрогнет ни один...
Скрипка в оркестре неуверенно подхватила мотив. Потом флейта, рожок, фортепиано. Через минуту весь оркестр уверенно аккомпанировал певцу, все стоявшему со сжатым кулаком и посылавшему в зал слова страстного призыва.
Вместе с рабочим, крестьянин, шагай,
Вместе иди на врага,
Мы от фашистов очистим свой дом.
Церкви и замки на воздух взорвем...
Пели скрипки.
Все дружней и уверенней зал отзывался на клич певца:
Смело, товарищ, добудем в бою
Счастье свое и свободу свою...
Снова взвился занавес, и актеры - одни уже в пиджаках, другие еще в театральных костюмах, наполовину разгримированные, - построились за спиною Зинна, подхватили песню...
Когда Зинн сошел со сцены, Барток взял его за руку.
- Ты тот же, что и был. Ты настоящий парень!
Зинн отер вспотевшее лицо.
- Идем же, - сказал Барток, - выпьем, как старые солдаты, за то, чтобы ты и там пел так же!
- Там я буду драться!
Барток тряхнул головой:
- Хорошая песня стоит десятка винтовок!
- Винтовка, прежде всего винтовка, Иштван.
- Песня и винтовка. А вот я... я должен буду оставить перо тут. На войне нельзя быть и писателем и солдатом... Или можно?.. Писателем-солдатом... Я еще не знаю.
Зинн удивленно посмотрел на него.
- Куда ты меня тащишь?
- Я же сказал: по стакану вина.
- Сначала я должен послать телеграмму Руди Цихауэру. Ты его, кажется, не знаешь.
- Нет.
- Отличный малый. Он должен быть там же, где и мы.
- Смотри! Лишние люди...
- О, это настоящий человек. И какой художник! Смотри-ка: писатель, художник и певец!
- Писателя можешь вычеркнуть, он останется здесь.
- Так три солдата.
- Это пойдет!
И, усевшись за столик под открытым небом, подальше от веранды с оркестром, Барток приказал подать вина.
- Пью за тебя, - сказал он, поднимая стакан. - За настоящего немца и настоящего коммуниста.
- Здесь поднимают тосты? - послышалось вдруг рядом с их столиком.
Возле них стоял человек маленького роста, со впалой грудью. Зинн не отыскал в нем ни одной характерной, приметной черты, на которой можно было бы остановиться, чтобы описать его наружность. Разве только не по росту и не по лицу большой горбатый нос. Глаза воровато прятались за большими очками. Их-то, вероятно, и не мог бы не запомнить Зинн, не будь они спрятаны за стеклами, - столько в них было хитрости и самоуверенной наглости.
Не спрашивая разрешения и не представившись Зинну, человек подсел к столику. Он говорил много, громко и быстро, не скрывая удовольствия, которое испытывал сам от того, что говорил. С Бартоком он обращался как старый приятель, но Зинну казалось, что только добродушие Иштвана заставляет его отвечать в том же тоне. Когда разговор коснулся Венгрии и Будапешта, человек в очках развязно и совсем некстати проскандировал:
- Вас ждет жемчужина Дуная! Столица красивых женщин! Лучшая в мире кухня! Город любви и цыганской музыки. Приезжайте к нам!
Барток опустил глаза, и лицо его потемнело. Зинн видел, что его другу неприятен этот разговор об его родной стране. Пусть это и правда, что Хорти и его компания готовы за несколько лишних долларов превратить Венгрию в публичный дом для всей Европы, но не следует задевать национальное чувство такого человека, как Иштван Барток. Внезапная неприязнь к незнакомцу взяла в Зинне верх над привычной вежливостью, и он без стеснения бросил Бартоку:
- Нам с тобой нужно поговорить с глазу на глаз.
Незнакомец поднялся и отошел.
- Кто это?
- Старый знакомый, журналист, - добродушно сказал Барток, словно хотел сгладить неприятное впечатление, произведенное его знакомым.
- Журналист он или нет - не знаю, - зло сказал Зинн, - но то, что он тебе не друг, скажу наверняка! Ты когда-нибудь заглядывал ему за очки?.. Как его зовут?
- Михаэль Кеш.
- Неужели венгр?
- Он с детства жил в Штатах. - И так, словно ему было стыдно за другого, Барток смущенно добавил: - Его отец троцкист.
- А-а... - протянул Зинн. - Тогда многое понятно. Но это не меняет дела.
- Каждый хороший человек - лишний боец в наших рядах.
- А с чего ты взял, что этот твой Кеш - хороший? Откуда ты знаешь, что и сам он не троцкист?
- Он давно признал свои ошибки.
- И не вернулся к ним?
