Взлёт над пропастью. 1890-1917 годы. - Александр Владимирович Пыжиков
Новое назначение госканцелярии обеспечило приток туда действительно талантливых и работоспособных людей. Как отмечали знатоки, её сотрудники представляли собой круги самые культурные, самые дисциплинированные и самые европеизированные из всех, что существовали тогда в России[165], при этом они отличались особой работоспособностью и управленческими навыками[166]. Как следствие, значительно вырос престиж госканцелярии: «попасть в неё считалось большой удачей»[167]. «По широким горизонтам, по требовавшейся от служащих эрудиции, трудности школы, беспощадно провалившей отстававших и не успевавших, ни одно другое учреждение не способно было выдвигать персонал, более подходивший, в смысле бюрократической подготовки, к занятию высших государственных должностей»[168]. Отметим, что одним из таких «несправившихся» оказался В.Д. Набоков — будущий видный член кадетской партии. Его «попросили» оттуда за откровенное нежелание заниматься чем-либо серьёзно, а старания отца, бывшего министра юстиции, настаивавшего, чтобы сыну дали при увольнении похвальную характеристику, оставили без внимания[169].
И этот случай не был единичным: фаворитизм здесь действительно сводился к минимуму, поскольку работа «требовала значительного умственного развития, большого навыка и немалого труда»[170]. Приведём такой пример: в Госсовет было внесено разработанное Д.И. Менделеевым Положение о мерах и весах и переделано там практически заново. Учёный пришёл в ужас, однако, вникнув в исправления, «не только признал их правильными, но ещё счёл долгом выразить благодарность чинам канцелярии за их сложную, кропотливую, добросовестную работу»[171]. В то время сотрудниками канцелярии становились крупные учёные — профессора Петербургского университета: Н.М. Коркунов, Н.Д. Сергиевский, известный юрист А.Л. Боровиковский. Современники говорили, что госканцелярия — это нечто вроде «гражданской гвардии»[172]. В её лице «служивый Петербург, как бы предчувствуя предстоящую ему преобразовательную работу, уже запасался людьми, стягивая к себе… свежие умственные силы»[173]. Даже в консервативных кругах канцелярия Госсовета рубежа XIX–XX веков пользовались серьёзной репутацией. Как впоследствии писал В.П. Мещерский, «хотя мы называли его главным очагом либерализма, но мы уважали это учреждение»[174]. Нельзя отрицать исторический факт: деятели и сотрудники старого Госсовета были люди государственные, порядочные, добросовестные; люди знания и большого опыта; люди, за немногими исключениями, самостоятельные[175].
Назовём выходцев из госканцелярии, ставших министрами уже в новом политическом формате, после учреждения в 1906 году Государственной думы: В.Н. Коковцов, Н.Н. Покровский, С.В. Рухлов, П.А. Харитонов, А.Ф. Трепов, Д.А. Философов, А.С. Ситишинский, Д.П. Голицын, С.Г. Федосьев, П.М. Кауфман. Как шутили, это действительно была «подлинная академия министров»[176]. На служащих канцелярии как на «энциклопедистов по всем сферам правительственной деятельности» был огромный спрос в министерствах и ведомствах[177]. И безусловно, её значение в политико-экономической жизни гораздо выше по сравнению с Морским министерством — кузницей реформаторских кадров начала царствования Александра II. Канцелярия выполняла аналогичную функцию, но результаты оказались весомее, а кадровые возможности несоизмеримо шире. Это объясняется тем, что здесь уже действовала система, тогда как при вел. кн. Константине Николаевиче её фактически заменял его личный секретарь А.В. Головнин. Будучи доверенным лицом видного царского родственника, он рекомендовал патрону своих либерально настроенных знакомых и сослуживцев: с кем-то учился в лицее, кого-то встречал в салоне вел. кн. Елены Павловны и т. д.[178] В начале же XX столетия реформаторский кадровый пул концентрировался уже не вокруг какой-либо личности, а вокруг определённого центра, т. е. госканцелярии. Признанным авторитетом и лидером в ней был Д.М. Сольский. Его видели законным продолжателем российской реформаторской линии, идущей от М.М. Сперанского. Иными словами, Сольский с полным на то правом олицетворял эту преемственность.
С выяснением того, какую же линию олицетворял собой Витте, в действительности всё обстоит сложнее. Скорее, перед нами чисто технический деятель, призванный во власть подкрепить реформаторские наработки с организационной стороны. Однако тот воспринял свою миссию гораздо серьёзнее, обозначив претензии на модернизационное авторство, что подавляющим большинством финансово-экономической бюрократии того времени было воспринято, мягко говоря, неоднозначно. За что новоявленный модернизатор «всея Руси» и отплатил ей сполна в своих знаменитых мемуарах, ставших, к сожалению, одним из главных ориентиров в общих оценках последнего царствования. У него мало для кого нашлись добрые слова, зато нет недостатка в уничижительных характеристиках. Как справедливо замечено, стать «выдающимся государственным деятелем ему мешает желание сводить личные счёты с изменившими ему сторонниками и неизменными врагами»[179].
И вполне закономерен политический финал Витте, после весны 1906-го большую часть времени проводившего в своём особняке на Каменноостровском проспекте и распространявшего намёки о том, что никогда не расскажет о сделанных ему лестных предложениях из Берлина, поскольку долг перед родиной и царём для него превыше всего[180]. В 1908 году он жаждал возглавить Комиссию по обследованию железнодорожной отрасли, учреждённую по инициативе Госдумы и правительства. Однако Столыпин безоговорочно отклонил эту идею, предпочтя другого члена Госсовета — генерала Н.П. Петрова, не менее заслуженного специалиста[181]. Ещё Витте входил в комитет по сооружению памятника Александру III, о котором вспоминал с нескрываемой ностальгией, повторяя: «поживи Александр III, я был бы всё при нём»[182]. Вообще годы столыпинского премьерства оказались для него весьма непростыми: современники считали, что даже «более тяжёлыми, чем годы власти Плеве»[183]. Со Столыпиным они старались не сталкиваться, хотя однажды (16 декабря 1910 года) в кулуарах Государственного совета у них произошёл короткий разговор на тему покушения на Витте (в 1907 году); тогда в дымоходе его особняка на Каменноостровском проспекте нашли взрывающееся устройство. Беседа прошла в довольно резких тонах: бывший премьер бурно выражал неудовольствие тем, как медленно движется расследование[184]. Правда, в начале 1911 года произошло
